Мне – 65 - Никитин Юрий Александрович - Страница 60

А ночью в зарешеченные окна бросали камни неизвестные, преисполненные справедливого пролетарского негодования, что кто-то пытается жить лучше, чем они, газгольдеры духовности и богатства загадочной русской души. Я выскакивал и стрелял в темноту из газового пистолета. Грохот, как от настоящего, пролетариат разбегался: вдруг да эти проклятые кооператоры попадут в кого и в темноте. А жить хочется и пьяному, и ленивому.

Из детского сада нас попросило испуганное слухами о криминале руководство детского сада. И хотя мы платили исправно, вели себя тише воды, однако своя шкура дороже, нас торопили, мы сняли новый склад. В это время кампания против мафии закончилась, дирекция детского сада уговаривала нас остаться, но мы уже уплатили аванс за новое помещение, так что перебрались и со складом, и с офисом.

Мафия в нашей стране нашла самую лучшую в мире почву. Мы все – сторонники мафии. Даже если сами в этом не признаемся. Ведь все семьдесят лет полиция, ну пусть милиция, и власти были окружены страхом и ненавистью. Милиционером пугали детей. От власти ждали только арестов, обвинений, неприятностей. И всякий, кто ей сопротивлялся, считался героем. Стыдно было украсть у кого-то кошелек или хотя бы щепочку, но с завода или института можно было воровать все, что сумеешь унести, – никто из коллег слова не скажет, не осудит и тем более не выдаст, ибо это принадлежало власти, той самой ненавистной власти!

Если в старом правовом государстве, к примеру в Англии, власть обманывают только преступники, то в России, кроме них, долгом совести считали ее обманывать и бороться с нею интеллигенция, писатели, ученые, словом, лучшая часть общества! А средний слой, который не был ни ворами в законе, ни писателями с мировым именем, попросту итальянил, бил баклуши, делал вид, что работает, а сам воровал у власти все, что мог.

И сейчас, когда к власти пришли те же партийные чиновники прошлых лет, а передадут ее только своим детям и внукам, к власти осталось такое же отношение.

Бабулька, что пришла и предлагала деньги в долг под крохотный процент. Продала квартиру, а деньги боится вложить в банки и фонды: лопнут, предлагает нам. Мы отказались, ибо нельзя рисковать чужими деньгами.

Сафаров, начальник нашего транспортного цеха, пришел на работу веселый, рассказал с энтузиазмом:

– Мир меняется!.. Я когда сюда шел, такое видел!.. Бабка ковыляла себе, а когда увидела шикарный мерс на той стороне, так сразу выпрямилась, гордо так подошла, а водитель выскочил, дверь перед ней распахнул! Я еще заметил на заднем сиденье двоих быков.

Я кивнул, почти не слушая, а наш главный редактор насторожился, переспросил:

– Бабка была не в сером драповом пальтишке?

– Верно, – кивнул Сафаров. Засмеялся. – Что, знакомая?

– В какой-то мере, – ответил главный медленно.

Сейчас в пример ставят Чехию, где преобразования были проделаны в кратчайший срок, теперь это самая благополучная страна Восточной Европы. Всего лишь три года длился спад, а сегодня Чехия переживает небывалый подъем.

Экономисты гадают о «чешском чуде», да что там гадать: там президентом стал Вацлав Гавел, которого коммунисты бросили в концлагерь, а у нас президентами становятся те, кто сажал Гавела и других в лагеря, сжигал их книги.

Как бы Ельцин ни рядился в тогу демократа, но как был секретарем обкома партии, так им и остался. А к чему эти секретари обкомов привели страну, уже видим.

Мы продолжали выпускать англо-американскую фантастику в подписных томах и отдельными книгами, начали готовить детективы и дамские романы. Дело расширялось, приходили новые сотрудники, десятки переводчиков трудились день и ночь, а квалифицированные редакторы готовили книги к печати.

К слову сказать, это отмечали все подписчики и покупатели, наши книги были едва ли не самыми удачными по исполнению и грамотными. Здесь сказалось то, что я знал в Союзе Писателей всех, кого стоило бы привлечь, и в числе первых привлек Томберга. Мы познакомились еще в те старые дни. Он тогда принимал партийные взносы у переводчиков. Сейчас я привлек к работе его, а он – лучших и наиболее профессиональных переводчиков, только членов Союза Писателей, которые ранее переводили Хемингуэя, Селинджера, Джойса.

Это уже потом придет эпоха малограмотных мальчиков, что переводят тексты с помощью компьютерной программы! Напоминаю, что мы, «Змей Горыныч», работали тогда, когда не было еще ни «ЭКСМО», ни АСТ, ни каких-либо ныне существующих коммерческих издательств.

Пришли на рынок на Цветном бульваре, Лилия ходила ошеломленная, старалась купить все подешевле, и вот наконец мы зашли в молочный отдел. Купили молока и сметаны, в это время одна немолодая продавщица обратилась к Лилии:

– Доченька, купи сливок!

Лилия растерянно переспросила:

– Что?

– Сливок, доченька, – повторила продавщица, – очень хорошие сливки. Свежие!

– Что? – переспросила Лилия. Ее нежные щеки залило жарким румянцем. – Что купить?

– Сливки, – повторила продавщица уже растерянно, – хорошие сливки… Свежие…

Уже и соседние продавщицы и продавцы начали прислушиваться. На перекрестье взглядов Лилия совсем залилась краской. Я поспешил на выручку:

– Ничего, у нас сливки зовут обычно вершками. Да, мы берем.

– Сколько?

– Да эту бутылку и берем. И ту, что побольше, – тоже.

Расплатившись, мы забрали покупки и поспешно вышли. Я шепотом объяснил, что такое сливки, глаза Лилии наполнились слезами.

– Ну что тут такого?.. Да, я в самом деле никогда не видела сливок! И что, это позорно? Ты же знаешь, мы были бедными, очень бедными. У меня никогда не было ни одного платья, купленного в магазине: сперва мне шила мама, а потом уже я сама!.. Этот комбинезон, который тебе так нравится, я сама сшила! И плащ на мне тоже сшит своими руками!

Я сказал торопливо:

– Лиля, все в порядке, все в порядке… Но ты выглядишь так, что тебя можно на рекламу рыбьего жира. У тебя настолько чистое юное лицо, словно всю жизнь питалась экологически чистыми и сбалансированными, а фигура у тебя такая, будто у тебя десять тренеров по шейпингу!

Дома я разлил сливки по стаканам и смотрел, как Лилия, мать двоих детей, впервые в жизни пьет их. Я чувствовал, что у меня самого наворачиваются слезы на эту несправедливость жизни: ну почему, почему она обделяла этого прекрасного ребенка так долго? Ну что это за жизнь, когда взрослый человек, очень даже взрослый, не знает даже слова «сливки»? И что за страна, где целые регионы живут, по сути, за чертой голода, и это считается нормой?

Но дальше случилось то, что обязательно должно было случиться в фирме, где хозяин не вор в законе, что любого достанет и посадит на нож: один из самых близких и доверяемых в фирме решился прокрутить собственную операцию, пользуясь моим полным доверием, и тем самым лишил ее всех денег.

Лиля долго плакала, она вообще легко ударяется в слезы, а сейчас в самом деле горько и тяжело. Даже у меня, толстокожего, ком в глотке.

– Да, – сказал я зло, – нас подставили те, на кого уж никак не могли подумать. Даже не подставили, а именно предали! И сейчас, когда мы на нуле… и даже ниже, чем на нуле, нам теперь не тягаться с могучими концернами. У них есть власть, связи, помещения, техника, производство. Но что-то есть такое, чего у них нет, а у нас есть…

– Что? – спросила она с недоверием.

– Головы, – ответил я почти свирепо. – Есть поле деятельности, когда никакие связи и власти не помогут. Когда садятся двое за шахматную доску, то побеждает тот, кто сильнее. Здесь не помогут ни связи, ни хитрости, ни подлости! На этом ринге мы побиваем и свое жулье, и американцев, и немцев, и всех-всех на свете. Для того, чтобы написать картину, нужно всего лишь холст и краски. Для того, чтобы написать книгу, нужно лист бумаги и огрызок карандаша. Издать мы сумеем… а там мы выкарабкаемся снова. Нужно только издать то, что будет раскупаться и что принесет прибыль. А там посмотрим, когда схлестнемся на равных!