Мне – 65 - Никитин Юрий Александрович - Страница 54

Полгода все это длилось, мучительные и бесконечные полгода, а когда все закончилось, воинскую часть расформировали, Ирина привезла сына в Москву. Его перевели в подмосковную часть, где из-за близости Москвы и возможных комиссий порядки гораздо строже. Когда его наконец-то доставили в подмосковную часть и там оформили, прикрепили, боль постепенно начала отпускать. И снова не до врачей, сложности и здесь, под Москвой, нужно улаживать, нужно все делать самому, но это уже совсем другой уровень, так что боль постепенно утихла. А в Сибири офицеры рыдали слезами размером с картофелины: лишились рабов и крупных свиноферм!

А через год на ежегодном осмотре – в Литфонде для писателей ежегодная диспансеризация! – врач, рассматривая кардиоленту, спросил с удивлением, почему в его записях ничего нет о моем инфаркте миокарда, который случился у меня, судя по шраму, десять-двенадцать месяцев тому назад?

Еще в 1976 году на Всесоюзном семинаре молодых писателей-фантастов я познакомился со Станиславом Гагариным, писателем-моряком, штурманом, веселым и шумным человеком и, как это нередко бывает в писательской среде, беспробудным пропойцей.

Когда началась горбачевская борьба за трезвый образ жизни, в Союзе Писателей сопротивлялись, как могли, но бесконечно откладывать нельзя, из ЦК партии настаивали, пора создавать Общество Трезвости, они уже созданы во всех учреждениях, на всех предприятиях, заводах, остался неохваченным только Союз Писателей…

Чтобы дело не сорвалось, на это мероприятие прибыли из ЦК высшие иерархи партии, уселись за стол с красной скатертью и буравили сидящих в Большом зале острыми взглядами. Мы, рядовые члены партии, сидим и злимся, но, что делать, дисциплина обязывает, вот сейчас и у нас будет создано это дурацкое Общество по Борьбе За Трезвость…

Гагарин сидел крайним у прохода, и пока председательствующий подробно рассказывал, морщась, как будто постоянно глотал хинин, что это за Общество и зачем оно, Гагарин раза четыре выпадал на ковровую дорожку. Его поднимали, усаживали, он отхлебывал из бутылки, начинал дремать и снова с грохотом рушился в проход. Это, конечно, вызывало веселое оживление.

Наконец председательствующий предложил называть кандидатуры тех надежных товарищей, которые могли бы возглавить это трудное и такое нужное стране и обществу дело.

И тут из зала кто-то выкрикнул:

– Станислава Гагарина!

По рядам прокатился смех, еще несколько голосов закричали с энтузиазмом:

– Гагарина!

– Станислава!

– Станислава Гагарина!

Других кандидатур не было. Фамилию Гагарина вписали в листок для голосования. Мне кажется, что это был единственный случай в истории Союза Писателей, когда и правые, и левые, и западники, и славянофилы, и безродные космополиты, и пламенные патриоты, словом, все-все единогласно и без драк проголосовали за названного человека. Взаимная неприязнь и соперничество отступили перед ненавистью к тупым жирным рожам, что пришли к нам в ЦДЛ как хозяева, сели во главе стола и указывают нам, что и как делать в нашем же доме.

Как уже сказал, кандидатура Гагарина прошла без единого «против» или воздержавшегося. Вступил в силу третий вариант борьбы с деспотичным режимом: когда не очень хочется в лагеря, но и выполнять не жаждется, тогда остается только принимать идею партии и правительства с восторгом и начинать выполнять ее так ревностно, что реализация принесет вреда больше, чем если бы лечить болезнь не брались.

Гагарина попросили занять место за столом на сцене. Его соседи по ряду с трудом подняли бывшего штурмана, тяжеловат, тяжеловат, сумели довести под хохот зала до сцены и усадили за стол. Там Гагарин благополучно заснул.

Очнулся он лишь под заключительное слово товарища из ЦК партии, что вот, мол, теперь и Союз Писателей охвачен мероприятием. Привстав, Гагарин провозгласил зычным голосом штурмана, привыкшего перекрикивать шум бури и рев судовых двигателей:

– Желающих записаться в общество… прошу остаться! Мы это дело… отметим, отметим…

И выразительно пощелкал пальцами по горлу.

Появились первые челноки, что хлынули за рубеж в туристические поездки, откуда привозили массу импортных товаров. Все это сдавалось в комиссионные магазины, и хотя всегда директора комиссионок были королями, но сейчас наступило их золотое время: впервые в комиссионные сдавали совершенно новые импортные вещи!

Правда, вскоре это кончилось, так как можно стало открывать кооперативные магазины, которые торговали новым импортным товаром. Комиссионки захирели и отмерли.

Началось кооперативное движение, меня попросили поприсутствовать от Союза Писателей и парткома на заседании в Воениздате, где решалась судьба литературного объединения «Отечество».

Как выяснилось, его председатель Станислав Гагарин, воспользовавшись открывающимися возможностями, организовал при Воениздате литобъединение, издал несколько книг, которые принесли огромную прибыль, и на лакомый кусок, ессно, набросились крупные хищники. Я там, пожалуй, был единственным, кто не согласился с этим слишком откровенным захватом, но абсолютным большинством голосов Гагарина сняли, объединение перешло в другие руки.

Забегая вперед скажу, что в новых руках оно благополучно померло, а после того собрания неунывающий Гагарин позвонил мне и пригласил принять участие в создании нового объединения. Конечно же, тоже «Отечество». Место уже присмотрел при детско-спортивном клубе в Одинцово, где он жил. В том здании сняли половину этажа, заключили договор с местной фабрикой, что решилась профинансировать первое издание, и мы взялись: Гагарин – директор, я – главный редактор, набрали команду и быстро выпустили первую книгу, сборник военных приключений.

На книгу мы затратили около рубля, продали по пять, тираж – двести тысяч. Таким образом получили миллион, из них чистая прибыль – восемьсот тысяч. Это еще тех рублей, советских, когда, как уже говорил, зарплата инженера равнялась ста двадцати рублям. Расплатившись с фабрикой, тут же запустили еще несколько проектов.

Увы, с Гагариным работать становилось все сложнее. Из всего состава я один защищал этого теперь угрюмого, озлобленного и болезненно подозрительного человека: я единственный, кто помнил веселого и бесшабашного, абсолютно бескорыстного, который беспечно раздавал гонорары нуждающимся приятелям, а то и не приятелям вовсе. Ему неловко было быть при деньгах, когда другие голодают, но… поговаривают, что ему «вшили ампулу», я никогда не допытывался, так ли это, но ранее часто поддававший… это я вежливо, потому что Гагарин, как и Юрий Олеша, никогда не бывал трезв… так вот этот новый Гагарин к моменту нашей новой встречи уже не пил совершенно. Ни капли. И одновременно сменился его характер удалого и беспечного забияки на злобный нрав болезненно подозрительного человека.

В «Отечестве», где я был главным редактором, придерживались несколько… однобокой линии. В частности, публиковали только отечественные «Военные подвиги», даже нейтральная Агата Кристи считалась агентом международного империализма. Мне надоело спорить, я молча организовал и зарегистрировал фирму «Змей Горыныч», подал в газету объявление о подписке на семитомник англо-американской фантастики, дождался, когда до выхода газеты осталась пара дней, и ушел из «Отечества».

За это время я перебрал свою библиотеку англо-американской фантастики, у меня около пяти тысяч книг, из них отложил в сторону те, которые наметил для издания, в первые тома вошла трилогия Урсулы ле Гуин «Волшебник Земноморья», известной у нас только по двум-трем рассказам, а также те книги, авторов которых у нас не знали, несмотря на бешеную популярность во всем мире.

Увы, у нас были популярны лишь Бредбери за «разоблачение капиталистического строя», Агата Кристи – за «разоблачение высшего класса западного общества» и Чейз – «за разоблачение среднего класса», который тоже, оказывается, состоит только из бандитов, проституток, наемных убийц, мафиози, и вообще там все гады, которые только и делают, что предают и убивают друг друга.