Мне – 65 - Никитин Юрий Александрович - Страница 51

Кто-то из древних мудрецов сказал: если до двадцати ума нет, то и не будет, если до тридцати жены нет, то и не будет, если до сорока лет денег нет, то и не будет. Последнее – самое важное: без ума и жены прожить можно, а без денег и положения любой мужчина уже не мужчина. Но мне сорок, а это значит, что уже конец, осталось только лечь и помереть. Теперь, по возвращении в Харьков, можно объявить всем, что с Никитиным покончено! И пусть в местном отделении Союза Писателей СССР устроят на радостях неофициальный прием с половецкими плясками, организуют карнавал и праздничное шествие и по центральным улицам.

А день объявят праздником для местных писателей.

В продаже пакеты с молоком в полтора процента жирности, в два с половиной, три с половиной и, самое лакомство, – шесть процентов! Мы все, естественно, старались брать шестипроцентное, однако оно в продаже появляется редко. И тут же сметается с прилавков.

Ко мне в Москву приезжали посмотреть, как я устроился, как коллеги по харьковскому отделению Союза Писателей СССР, так и просто мои дорогие друзья. Как-то приехала Светлана, в Харькове она заведовала общим отделом райкома партии и выписывала мне партбилет. Я повел ее показывать Москву, завел по дороге в ближайший магазин на Тверской, тогда еще улице Горького, это оказался «Сыр», там, конечно, очередь, но в продаже нарезанные и завернутые в грубую серую бумагу куски сыра.

Светлана не поняла, почему я отмахнулся от пакета с нарезанными ломтиками сыра и потащил ее к соседнему отделу.

– А там что?

– Тоже сыр, – объяснил я. – Только это костромской, а тот вологодский. Костромской мягче, тебе понравится.

Она посмотрела на меня исподлобья.

– Зажрались, москвичи… Костромской, вологодский… Имена какие-то. У нас знают только одно название: сыр. И когда появляется в продаже, его тут же сметают.

– Здесь тоже не всегда, – признался я. – Но сейчас конец месяца. Да и то, видишь, все уже нарезано и расфасовано. Больше одного пакета не дадут.

– А если я снова стану в конец очереди?

– Можно, – согласился я, – но, во-первых, очередь громаднейшая… во-вторых, в третий раз уже не встанешь. И заморишься, и продавец так посмотрит, а то и откажется отпускать, очередь его поддержит…

Она покачала головой.

– Все равно зажрались! Подумать только, два сорта сыра!

– Иногда бывает сразу три, – сообщил я гордо. – Чеддер тоже появляется. Солоноватый и кисловатый такой, пикантный сыр. Но он совсем редко.

– С ума сойти, – вздохнула она. – Мы на Украине сыра годами не видим. А тут каждый месяц несколько сортов!

В Союзе Писателей СССР, согласно статистике, средний возраст писателей – 62 года. Средний возраст писателей-коммунистов – 71. А средний возраст членов парткома вовсе за 80 и далеко за восемьдесят. Это значит, что на заседания парткома почти никто не является: болеют или просто недомогают, доползти не в состоянии.

Положение сложилось совсем уж дикое, и тогда, чтобы как-то разгрузить пиковую ситуацию, двоих самых старых из парткома вывели, не дожидаясь, пока помрут, а на их места избрали самых молодых и достаточно ярких писателей-коммунистов, у которых безупречные личные дела: Петра Кириченко – он в писатели пришел из военных летчиков, и Юрия Никитина – этот прямо из литейного цеха.

Ну, а раз нас ввели в партком не ради наших красивых глаз, то и нагрузки на наши плечи обрушились чуть ли не все, которые несет на себе партийная организация. Самой малой и необременительной из них был прием партвзносов: мы с Кириченко сидели в самом прекрасном помещении ЦДЛ, теперь там валютный бар, и принимали от прозаиков их копейки. Хотя, конечно, время от времени некоторые выкладывали целые пачки крупных купюр. И так бывало не одноразово, как у меня, а из месяца в месяц. Такое впечатляло, тем более что максимальный размер партвзносов – всего три процента.

Появились полиэтиленовые пакеты, в которые в магазинах заранее расфасовывают творог, сыр, всякие овощи. Дома, выложив творог, любая хозяйка старательно выворачивает пакетик, тщательно моет под струей горячей воды и подвешивает прищепкой на бельевой веревке. Нередко, зайдя в гости, видишь на кухне или в ванной целый ряд таких пакетиков в процессе сушки.

Но пакетики все накапливались, я вспомнил тот случай с одноразовыми пробками, когда их тоже старались как-то приспособить. Эти пакеты тоже вполне новые, годные для наполнения снова и снова. И люди предыдущей эпохи ну никак не могут примириться с нелепой мыслью, что такие вот пакеты – одноразовые! Это же расточительность, безумная расточительность!

Любому человечку нужно что-то для самоутверждения. Для большинства спасительным кругом является диплом о высшем образовании. Таким образом человечек – неважно, как он получил эту бумажку, – как бы приподнимается над теми, кто ее не получил. Потому для ничтожеств всех мастей было так важно, что у них – высшее, видите ли, образование, а вот у Никитина – его нет.

Увы, это же самое мнение разделяли и начальники отдела кадров. Не раз мне предлагали высокие посты в издательствах, а потом с изумлением узнавали, что у меня нет диплома о высшем образовании. Наконец один из приятелей сказал раздраженно:

– Я знаю, что для тебя это только повод для хвастовства, но… не пора ли кончать?

– С чем? – спросил я.

– С твоим бездипломьем!

– А что не так?

– Да все не так. Пора тебе одипломиться.

– Зачем?

– А чтобы ты, гад, был как все. И не выделялся из нашей серой массы.

– Это понятно, – сказал я, – но а мне лично зачем? А себя прекрасно чувствую.

– Это мешает карьере.

– Писателя?

– Нет, но нам хорошо бы иметь на высоком посту своего человека. А ты с твоей изумительной биографией подходишь как нельзя лучше. Уже не говорю о твоей работоспособности и прочих данных.

– Ну, спасибо…

– Не за что. Давай займемся этим делом. Ты родом из Харькова, да? Родителей проведывать ездишь?

– Да, – ответил я, – конечно, но…

– Никаких «но». Ты поступаешь в какой-нибудь тамошний вуз, я позвоню, чтобы приняли, а там экстерном или еще как…

Я пожал плечами.

– Ну, если от меня ничего не потребуется…

– Ничего, – заверил он. – В какой вуз, говори! Или в университет?

Я подумал, вспомнил, где среди студентов одни молодые девушки из сельских школ.

– Педвуз!

– Отлично, – сказал он. – Подыщи фотографии три на четыре или сходи сфотографируйся, это на студенческий билет, а все документы и заявление от твоего имени мы сами сделаем.

– И заявление?

– Да, – повторил он сердито. – Я же знаю, что от тебя вовек не дождешься.

Через месяц я поехал проведать маму, а заодно зашел в педвуз и узнал, что уже прошел экзамены и зачислен в студенты первого курса. Среди учащихся оказался еще один из породы самцов: мелкий сельский парнишка, очень робкий и стеснительный. Остальные же все – вчерашние десятиклассницы сельских школ, чистенькие, ненакрашенные, с длинными толстыми косами до пояса, глупенькие и наивные.

Ректор сообщил, очень стесняясь, что экстерн у них запрещен, меня могут только провести по всем курсам, не предъявляя никаких требований. Нужно только дважды в год появляться в стенах института и хотя бы разок пройтись по коридорам, чтобы меня увидели. Условие обременительным не показалось, тем более что гостиницу я снял рядом с педвузом, прекрасный просторный номер, да и все складывается как нельзя прекрасно…

Так я, приезжая дважды в год на сессии, дошел до конца третьего курса, оставалось немного, вот-вот у меня окажется без всяких трудов диплом о высшем образовании, но тут грянула перестройка, пошла набирать обороты, наконец-то наступил тот строй, когда от человека требуют показать не бумажку, а то, чего он стоит, и я махнул на институт, что не больше чем развлечение, да и то самого простенького нижепоясного уровня, больше в свой педвуз не показывался.