Мне – 65 - Никитин Юрий Александрович - Страница 44

На кухне у других плит находилось несколько человек. Кто-то ответил смущенно:

– Извини, Юра… Но кто же знал, что это не какое-то национальное блюдо…

С тех пор я уже не брался готовить, лопал то, что готовил Абдулла, а готовил он просто сказочно, потом кормился у студенток, а затем и у всяких разных москвичек: вдобавок к нехилой стипендии я много публиковался в московских журналах, брал на рецензии рукописи, успевал работать много, все это давало еще около семисот рублей в месяц, так что никому должен я не оставался.

Литинститут состоит из трех корпусов: здание для студентов, здание для Высших Литературных Курсов и столовая. По возрасту и внешности мы практически не отличаемся от студентов, но овеяны неким ореолом: ведь мы все уже писатели, даже члены Союза Писателей, молодая писательская элита, а после окончания этих двухгодичных курсов нас всех поставят директорами издательств и главными редакторами этих же издательств и литературных журналов, то есть уже сейчас мы – будущее литературное начальство, от которого зависит судьба их рукописей.

Просто неловко видеть в их глазах смесь ненависти, зависти и заискивания.

Первая лекция по литературе. Преподаватель, степенный седой профессор, неспешно читает что-то о языке. Я вслушался, насторожился, изумился, тихонько оглянулся. На всех лицах одинаковое выражение радостного изумления. По рядам пополз шепот: «Ого!.. Что он говорит?.. У нас бы за это не только выгнали, но и посадили…»

Это шептали и литовец, и грузин, и белорус, и казах. Уже потом я ощутил, что это и есть великодержавная русификация. Вроде бы никакого насилия, а всего лишь больше свободы здесь, в России. Там на местах двойной гнет: из Москвы и плюс свои местные царьки, а здесь можно и поговорить свободнее, и запрещенные книги почитать: для нас, слушателей ВЛК, большие льготы в области посещения закрытых отделов библиотек и всевозможных архивов. Вот так и утекают мозги из других республик в Россию, желательно в Москву. А в Москве потихоньку забывают свой язык, свою культуру…

Собственно, я уже не чувствую себя украинцем, после того, как украинцы от меня в испуге отвернулись, как эти подлые трусы в общежитии Литинститута, и еще после того, как Россия приняла меня на ВЛК, несмотря на посланные вдогонку из Украины указания.

Но все-таки симпатии к Украине тлеют, тлеют. И гаснуть не собираются.

Сегодня первое общее партсобрание всех коммунистов Литинститута, от вээлкашников и преподавателей до студентов. За это время, не помню, сколько прошло: от пары недель до пары месяцев, но уже как преподаватели, так и уборщицы знают, кто из нового состава ВЛК силен, а кто просто так, кто пойдет дальше, а кто сопьется…

…и вот рядом со мной села очень красивая девушка, элегантная и одетая не просто прекрасно, но строго и со вкусом, я ее встречал в библиотеке института, она выдавала книги. Пока шел скучный отчетный доклад о проделанной за истекший период работе, она быстро проверила тетради с уроками по английскому языку. Оказывается, несмотря на молодость, преподает, как сообщила мне мимоходом, на курсах по изучению английского, а тогда таких курсов на всю Москву раз-два и обчелся. Закончив с тетрадями, от нечего делать предложила сыграть со мной в слова. Я, чемпион, охотно согласился, она выбрала слово и, демонстрируя суперинтеллект, обыграла меня с такой легкостью и с таким преимуществом, что просто чересчур, такое может быть только по хорошо выученным словам.

Я присматривался к ней, умной, красивой, быстрой, очень работоспособной, уже занимающей какое-то положение. Попутно и как бы невзначай обронила, что у нее очень богатые родители, у них связи, а у нее огромная отдельная квартира в центре города…

В действие вступила стандартная московская схема: местная семья внимательно высматривает среди приехавших в Москву учиться талантливых провинциалов, затем намеченного знакомят с хорошей поспевшей москвичкой, заключают брак. Если при любой сделке якобы одна сторона проигрывает, то при подобных выигрывают обе стороны, выигрывают много.

Провинциал сразу получает прописку, что значит возможность жить и работать в Москве, этом закрытом городе, куда другие только мечтают попасть, получает место для жилья, московская родня жены заботливо решает все семейные и бытовые проблемы, а ты, дорогой, работай, работай, работай. Мы поможем подниматься по служебной лестнице, у нас везде связи. Мы, московские семьи, давно проросли корнями во все структуры, ты только продолжай с тем же напором, с каким начинал!

В то же время московская семья защищена надежно: брак в течение пяти лет любой суд признает фиктивным, и мужа-провинциала в тот же час лишат московской прописки и права на жилье. А за пять лет даже тот, кто лелеял мечту пожить с москвичкой, встать на ноги да освободиться, чаще всего смиряется с судьбой. К тому же и жена чаще всего оказывается вполне нормальной женщиной, и ее родители помогают всерьез, ведь он – локомотив, тащит их всех.

Из каждого потока ВЛК один-два, а когда и больше остаются в Москве подобным способом. Весьма нечестным, на мой взгляд, ибо большинство к этому времени уже давно женаты и обросли детьми. В Литинституте на последнем курсе всегда начинается суета, в спешке ищут подходящие браки, то же самое в университете, в любых институтах, где учатся провинциалы.

Один из виднейших советских писателей, лауреат Сталинской… то бишь Государственной премии, ветеран войны и близкий друг Николая Горбачева, проректора ВЛК, читал нам лекцию, а потом, оставив нас после лекции, начал рассказывать, как он однажды ездил за рубеж и что там видел. Всех это раздражало, все потихоньку бурчали и отводили взгляды – только я, конечно же я, идиот! – встал и попросил закончить на этом, так как нам сейчас идти на овощную базу перебирать картошку, а мы еще не успели перекусить.

Лауреат взбеленился, едва удар не хватил: еще никто и никогда перечить не смел! Тут же наорал на меня, затопал ногами, его затрясло, побагровел, брызгал слюной, я взбеленился сам, поднялся снова и сообщил, что я тоже – член Союза Писателей СССР, тоже лауреат литературных премий и не позволю на себя орать даже Господу Богу…

Разговор набрал обороты, кончилось тем, что лауреат заявил, что либо он, либо этот Никитин, которого и так приняли на ВЛК вопреки настойчивому совету компетентных органов отказать в приеме. Меня посылали к нему извиняться, я отказался. Наверху подготовили приказ о моем отчислении, и тогда оставшиеся мушкетеры: Сиявуш, Абдулла и Бадрутдин, заявили, что тоже уходят с ВЛК, возвращаются в свои республики, где расскажут, как обращаются с писателями из национальных республик, Юра – ты же свой, ты же не русский, ты – украинец!

Подключилась к этому скандальному делу и наша эстетствующая группа во главе с прекрасным тонким поэтом Володей Арро из Ленинграда. Тоже пошли к ректору, объяснили, насколько увольнение Никитина нанесет ущерб репутации Литературного института. Ведь лауреат явно не прав, все слушатели ВКЛ присутствовали при том инциденте, пойдут разговоры…

Скандал закончился тем, что ну никак не могло произойти ни в одной республике, кроме России, ни в одном учебном заведении, кроме Литературного института: преподавателя-лауреата уволили, а мне, чтобы не заносился, влепили строгий выговор… без занесения. А ректору Литинститута Пименову отдельная и самая горячая благодарность за то, что он пошел на неслыханный шаг: встал на сторону правого, а не сильного. Приказ о выговоре провисел год, а потом все благополучно затихло.

И я окончательно стал русским писателем. И с того дня на украинском больше не написал ни строчки, что для студента, вообще-то, что с гуся вода. А то и как орден за отвагу.

Нас разделили по жанрам: прозаики в одну кучку, поэты в другую, а была еще секция драматургов. Самая многочисленная, конечно, у нас, прозаиков. Преподаватели напирали на язык, на совершенствование языка, на работу с языком, на обогащение языка. Все это подтверждалось такими весомыми аргументами, а я был настолько захвачен и ошеломлен перспективами, что с головой ушел в это самое совершенствование, очень быстро стал сильнейшим по виртуозности языка, по красоте и утонченности метафор и прочих завитушек речи.