Мне – 65 - Никитин Юрий Александрович - Страница 40

– Юрий, а что это вы не подаете заявки на выступления?

– Какие? – спросил я.

– Вы не с Луны свалились? Перед читателями, понятно. За эти путевки писатели грызутся, а вы ни разу не заикнулись… даже начинающие пользуются, хотя им только половинная плата… ну что?

Я отмахнулся.

– Не хочу.

– Почему?

Я посмотрел на него, покосился на писателей в сторонке, хотел было сказать правду, что я единственный в местном отделении, кто может прожить на гонорары, но это может обидеть остальных, остальные намного слабее, но они ж не виноваты, что уродились такими неудачненькими, ответил уклончиво:

– Да просто не люблю. Писать мешает.

– Как? – переспросил он. – Это же всего полчаса-час времени! А оплата – пятнадцать рублей за выступление. Вернее, двадцать пять, но десять идет в Литфонд. Разве плохо?

Я подумал, покачал головой.

– Плохо. Если получу эти пятнадцать за выступление, то недополучу за написанное. Да вот так, мне не восхочется зарабатывать писанием, если получу на дурику.

– Это не дурика, – сказал он наставительно. – Это необходимая форма работы с читателями.

– Не, – ответил я, – не. Не стану.

Однако через неделю подошла одна юная поэтесса, самая молодая на Украине и, наверное, в СССР, и к тому же хлестко красивая, сочная, налитая румянцем. Перед этим как раз прошло совещание в ЦК КПСС по идеологии и пропаганде, где было отмечено, что в последнее время угрожающе растет средний возраст членов Союза Писателей, недостаточно молодых, и тут же на местах провели в авральном порядке прием молодых авторов в члены Союза Писателей. Принимали даже не по первым книгам, что ранее не допускалось, а вообще по рукописям, подписанным к печати. Так во многих местных отделениях появились не просто молодые, а даже очень молодые авторы, которые, естественно, дальше этой первой книги и не пошли, но на всю жизнь остались членами Союза Писателей СССР и гордо именовали себя писателями, настоящими писателями, и предъявляли красную книжицу.

– Юра, – сказала эта юная поэтесса, – я бы хотела повыступать со стихами, немного денег бы не помешало, но… одна боюсь… С толпой не хочется, затрут, да и крохи останутся, давай вдвоем?

– Нет, не хочу.

– Юра, тут подворачивается удачный вариант! Неделю выступлений, это же заработок на полгода!

– Да я не хочу… – повторил я, но она так смотрела огромными блестящими глазами с вот такими длиннющими ресницами… Разгар лета, у нее открытый сарафан, высокая грудь, а я выше на голову, дыхание мое слегка изменилось, я как-то незаметно для себя дал себя уломать, и через пару дней мы уже ехали в городок Шостка. Это близко от Харькова, город известный прежде всего тем, что только там изготавливается вся пленка для фотоаппаратов, а на всех фильмах отечественного производства мы всегда читали в конце сеанса: «Изготовлено на пленке Шосткинского химкомбината».

Нас встретил представитель горкома партии, отвез в единственную в городе гостиницу. В фойе полно иностранцев, в основном – итальянцы и немцы, консультанты по новому оборудованию. С удивлением оглядели нас, поэтесса одета простенько, что с ее великолепной фигурой самое то, а я еще проще, что с моим ростом и шириной плеч тоже вполне, вполне, однако же нам выделили госкомовские номера, что стоят закрытыми, их открывают только в особых случаях для особых гостей из Центра.

После клоповников, какие в Хабаровске, Сыктывкаре или других окраинных городах, где мне приходилось бывать, этот поразил. Я вошел в огромный зал, уставленный как музей, изображающий быт царской семьи, постоял, а горничная вежливо произнесла:.

– Это комната для приема ваших гостей… а вот это ваш кабинет.

Кабинет оказался еще тем кабинетом, в нем не постыдились бы работать Столыпин или Витте. Огромный, богато и со вкусом обставленный, в нем, помимо массивного стола, выполненного руками мастеров, и великолепных кресел, еще и шкафы во все стены с множеством книг: все энциклопедии, справочники.

– А это ваша спальня, – произнесла горничная и посмотрела на меня выжидающе.

Наверное, я должен был посмотреть на нее, это уже потом вспомнил, что она весьма и даже весьма, для того и отобраны для этих особых номеров, но я, как дурак, засмотрелся на открывшееся великолепие третьей комнаты. Огромная, как теннисный корт, кровать, все ручной работы, все шкафчики и встроенные шкафы создавались как единое целое, даже огромное зеркало в полстены смотрится как старинное венецианское и в то же время напоминает, что самое современное, модерновое, привезено «оттуда».

Горничная, не дождавшись реакции, продолжала благовоспитанно:

– Ванная, душевая кабина и все необходимое – вон та дверь. Мой телефон на столике. Если хоть что-то понадобится, звоните, я сразу же окажусь… здесь.

При последнем слове она выразительно посмотрела на огромную кровать, но я все еще стоял ошалелый, потом замедленно кивнул, и она исчезла, я только успел увидеть ее округлый вздернутый зад, уплывающий за дверь.

– Неплохо живут, – пробормотал я потрясенно. – Ладно, будем знакомиться…

Первым делом принял душ, а когда вышел, растираясь полотенцем, в дверь позвонили. В коридоре стоит поэтесса с большими испуганными глазами. Я отступил в глубину комнаты, она вошла, на ее лице непонятное смущение.

– Юра, – произнесла она шепотом, – мне дали такой громаднейший номер… Мне там страшно! Можно я переберусь к тебе?

– Можно, – ответил я. – Но уговор: не лягаться, одеяло не стаскивать.

Она кивнула, пообещала серьезно:

– Постараюсь даже не храпеть!

На другой день состоялось наше первое выступление. Это было в женском общежитии, весь зал из молоденьких девушек, нам подарили цветы, я сказал несколько слов и поспешно предоставил слово поэтессе. Она прочла несколько стихов, все действие заняло минут двадцать, а потом еще столько же отвечали на вопросы.

В заключение нам поднесли букеты цветов, а в ряде записок с вопросами были имена и номера телефонов. Я покосился на поэтессу, вздохнул. Увы, ничего не получится: неделя у меня будет, похоже, хоть и на роскошной, но весьма однообразной диете.

В тот же день мы выступили в общежитии строителей, там тоже поднесли цветы. В гостинице иностранцы смотрят с опаской. Уже знают, что этой вот молоденькой девушке выделены роскошные апартаменты из трех комнат, как и вот этому высокому мускулистому парню. А вот они, представители культурного и развитого Запада, живут по трое-четверо в однокомнатных номерах.

Во второй день мы выступили в пяти местах, везде букеты цветов, уже ставить негде, но, главное, я сделал открытие, как правильно поступать с бланками для этих самых выступлений. Не будучи самовлюбленным поэтом или писателем, которым только бы потоковать на публике, мое отношение к выступлениям вы теперь знаете по моему нынешнему антипиару, так вот тогда я просто заходил к председателю профсоюза, который и отвечает за то, чтобы согнать рабочих в определенное время и определенное место, опускал перед ним листок и говорил доверительно:

– Здравствуйте, нас двоих прислали выступить перед вашими рабочими. Но нам, честно говоря, не хотелось бы отрывать людей от дела… так что вот распишитесь вот здесь, что мы у вас были, и вот печать вашу сюда, видите треугольничек?.. И мы пойдем…

Председатель профсоюза поднимал голову и смотрел на меня с опаской, в голосе надежда:

– А так… можно?

– Можно-можно, – успокаивал я, – вас же посылают на картошку, верно? Так вот эти выступления для нас, писателей, та же картошка.

Просветлев лицом, он поспешно ставил подпись и печать, пока я не передумал и не начал рассказывать о своей гениальности и творческих планах, я жал ему руку, он мне, и я торопился на другой объект.

Таким образом на третий день я сумел «сделать» десять выступлений. На четвертый, распланировав маршруты, двенадцать, благо городок крохотный, все под рукой. На пятый уже только семь, заканчиваются намеченные места. К счастью, не нужно и таскать огромные букеты, тем более что раскапризничавшаяся поэтесса теперь принимала только тюльпаны, которые я ночью рвал с клумбы перед зданием райкома партии.