Куявия - Никитин Юрий Александрович - Страница 67

Иггельд поморщился, Ратша затягивал рану туго, посмотрел на Блестку, на рану, снова на пленницу.

– Не знаю, – ответил он устало. – Но тогда казалось, что стоило. Дурак я, Ратша.

– Еще какой, – подтвердил Ратша с готовностью.

Он туго перетянул бок, Иггельд сидел, прислонившись спиной к дракону, тот дремал, счастливый, что все вместе и все хорошо. Облизывать ему Иггельда не дали, вдвоем с Ратшей уверили, что все хорошо, это такая игра, спи. И он заснул, драконы вообще, как обронил как-то Иггельд, спят вдвое больше людей. И вообще человек спит меньше всех зверей на свете.

Иггельд тоже дремал, измученный изнурительной погоней, а потом еще и раной. Блестка опустила веки, но из-под густых ресниц поглядывала на пленителя с ненавистью, недоумением и странным сочувствием. Не похож на куява, слишком сильное мужественное тело, никакой рыхлости, одни мышцы. Даже у прокаленных солнцем артан бывает больше лишнего мяса, а этот как будто весь из сухих жил, грудь не рыхлая, как у всех куявов, у них почти похожа на женскую, а будто выкованные из светлой меди выпуклые пластины, ровные квадратики живота. И хотя почти все под повязкой… там на боку все-таки проступает кровь снова, тряпка набухает… и хотя те мышцы почти не видно, но этот Ночной Дракон выглядит сильным и свирепым воином.

Он, словно ощутив ее взгляд, открыл глаза, серые, как у мокрой толстой рыбы. Блестке почудилась некая незащищенность, и сразу уважительное мнение, как о сильном и беспощадном воителе, размылось, упало, испортилось, все-таки этот куяв слаб, несмотря на сильное тело, что-то в нем с гнильцой, нет настоящей жестокости, что требуется от мужчины.

Она закрыла глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом, а Иггельд морщился от жгучей боли, смотрел на нее и не понимал, что же в ней такое необыкновенное и почему эта уродина… нет, не уродина, это он со злости, но явно же не красавица… выглядит такой… привлекательной?

Вот видишь, сказал он себе ядовито, даже запинаешься на каждом слове. Что ни слово, то неверно. Она не просто привлекательна, она прекрасна. Но только будто не для этой жизни… В Куявии на нее не посмотрит ни один мужчина. Нет, конечно, посмотрит и даже протянет руку, но тут же отдернет, обожженный одним ее взглядом. Отдернет, отпрянет и поклянется даже не смотреть в сторону этой огненной ведьмы с черными волосами. Все предпочитаем спокойных покладистых красавиц, что встречают нас милыми приветливыми улыбками. Понимают нас… или прикидываются, что понимают, а нам вообще-то все равно, в самом деле понимают или прикидываются, главное же – что жизнь течет ровно и без порогов, подводных камней. С куявскими женщинами легко и просто. Женщины Куявии различаются разве что по росту да немножко по масти, хотя краска, каблуки и пышные платья выравнивают даже такие различия, а характер у всех словно один на всех…

Блестка, не выдержав долго сидеть с закрытыми глазами, подняла веки, но смотрела теперь прямо перед собой на великолепный торжественный закат, в полыхающие облака. Краем глаза, конечно, видела его взгляд, ежилась, нет в том взгляде ненависти, а только горестное недоумение, но все равно смотрела даже сквозь Ратшу, что на этот раз развел костер в яме, дабы никто не заметил огонь в ночи.

Не выдержав, она сказала насмешливо:

– Вы же в родной Куявии, откуда такая трусость?

Ратша ответил спокойно, без всякой обиды в голосе, да и как обижаться взрослому на глупого ребенка:

– А нам никаких гостей не надо.

Иггельд пошевелился, лицо перекосилось, но смолчал. Она украдкой наблюдала за ним, взгляд скользнул на дальний кустарник, на темнеющие с заходом солнца травы, снова посмотрела на мрачного Иггельда. Из нее вырвалось помимо воли:

– Вон там забудь-трава.

Иггельд поморщился, буркнул:

– Ну и что?

– Если ее потереть и приложить к ране, – объяснила она сухо, – боль утихнет. Иначе всю ночь будешь выть, спать не дашь…

Он фыркнул:

– А с болью утихну и я?.. Высунув язык и с вытаращенными глазами? Придумай чего-нибудь еще.

Она сказала зло:

– Ты дурак, если не умеешь отличить, когда говорят правду и… от военной хитрости!

Ратша сказал предостерегающе:

– Иггельд, не верь этой змее.

– Я и не верю, – откликнулся Иггельд. Он поморщился, переждал боль. – Но если даст слово, что не убежит…

– Иггельд! – выкрикнул Ратша. – Мы сейчас уже в бою! А когда бой, всякое слово теряет силу.

Иггельд посмотрел на Блестку. Она поднялась, лицо ее было холодным и бесстрастным.

– Я даю слово, – произнесла она ровным голосом, – что не убегу… пока буду рвать забудь-траву и нести обратно.

Ратша вполголоса выругался. Иггельд кивнул, принимая клятву, сказал Ратше:

– Освободи ее от веревки.

– Иггельд!

– Освободи, – велел Иггельд. – Для дикарей нарушить клятву хуже, чем смерть.

Ратша пожал плечами: мол, ты у нас старший, вытащил нож и подошел к Блестке. Она презрительно смотрела мимо. Этот ветеран играет лезвием, напускает на себя грозный вид, старается запугать, хотя сам он понятен и предсказуем. Из них двоих считаться стоит только со светловолосым великаном.

Он повертел ножом перед ее глазами, сунул в ножны и принялся развязывать узлы. Блестка все так же надменно смотрела мимо. Ратша сердито проворчал:

– Ну и узлов ты навязал, умелец…

– Она того стоит, – отозвался Иггельд устало. – Сумела же освободиться… Да перережь просто.

– Нельзя, последняя веревка.

– У тебя в мешке еще одна, – уличил Иггельд.

– То запас, – ответил Ратша, ничуть не смутившись. – Без него нельзя.

Веревка наконец соскользнула с ее кистей. Блестка поднялась, Ратша тут же предупредил:

– Я пойду с тобой!

Иггельд прошипел, морщась от боли:

– Это лишнее… Я ж говорю, для них нарушить слово – это хуже, чем смерть. Это бесчестье.

Блестка гордо прошла мимо, Ратша остался как дурак с ножом в руке. Она чувствовала, как он сверлит ей спину недоверчивым взглядом.

ГЛАВА 5

Тень от деревьев упала на голову и плечи, на миг мелькнуло страстное желание снова ринуться со всех ног. Не может быть, чтобы не обогнала этих неуклюжих толстых куявов с жирными животами… И хотя не толстые и тем более не жирные, но все равно толстые и жирные, а к тому же трусливые и бесчестные слабые червяки, один переел, быстро не побежит, а второй едва ноги волочит, потерял много крови…

Иггельд и Ратша с подозрением наблюдали, как она присела в тени у ближайшей сосны. Там, среди вылезших на поверхность корней, зеленеет не то густой мох, не то низкорослая неопрятная трава. Тоненькая фигурка наклонилась до самой земли, женщина не то нюхала, не то жевала траву, словно коза, от которой артанские женщины не очень-то отличаются, потом Иггельд увидел, как пленница начала отщипывать отдельные стебельки.

Ратша сказал нервно:

– Уверен, что не убежит?

– Не убежит, – ответил Иггельд, хотя именно теперь в душу закралось сомнение. Что ей стоит вскочить и ринуться в лес? Ратша бегает плохо, в лесу сразу заблудится, а он, если честно, выдохся от недавнего бега. Да и рана не даст мчаться с прежней легкостью. – Нарушить слово – запятнать себя бесчестьем.

– Да, но если слово дадено врагу?

– Все равно.

– А если слово дано вынужденно? – спросил Ратша коварно.

Иггельд нахмурился, а рана в боку завопила от боли. Конечно, женщина у них в плену, ее слово можно считать вынужденным, а данное слово – военной хитростью, с другой стороны, ее за язык никто не тянул…

– Надо ее вернуть, – сказал он. – Что-то долго копается.

Ратша с готовностью вытащил меч, оба поднялись, но не успели сделать и шага, как пленница тоже поднялась и, придерживая у груди ворох травы, направилась в их сторону. Ее большие глаза вопросительно смотрели на мужчин. Ратша закашлялся, поспешно вытащил точильный камень, пару раз провел по лезвию, огляделся, сел поблизости и принялся вжикать по стальной полосе с такой силой, что полетели искры.