Княжий пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 84

Когда за деревьями мелькнула избушка, он сперва отпрянул, Бабы Яги только не хватало для полного счастья, долго присматривался, пока сердце не стукнуло дробно и радостно.

Он вышел из-за деревьев, разводя руки, а когда оказался перед избушкой, старческий голос донесся будто из-под земли:

– Заходи, сынок.

– Дед, – сказал он на всякий случай, – я свой!

– Заходи, я тебя помню.

Он толкнул дверь, выждал, когда глаза привыкнут к полумраку, переступил порог. В очаге слабо тлели поленья. Старик сидел за столом, раскладывал темные комки чаги. Залешанину указал за стол напротив, тот робко сел, с колдунами всегда не по себе, а старик спросил буднично:

– Добыл?.. Вижу-вижу. А где второй?

Залешанин уронил голову:

– Погиб… Если ты о Рагдае, великом витязе… Отдал жизнь, дабы я, простой смерд, довез щит Олега Вещего.

– За доброе дело, значит, – определил старик. – Да ты ешь, ешь.

Залешанин отшатнулся, ибо на столе неведомо каким образом появились два широких блюда. На одном лежал парующий жареный гусь, коричневая корочка еще пузырилась, по избушке потек одуряющий запах. Залешанин поперхнулся слюной, поджаренная корочка на гусе топорщилась, сама отставала от нежного мяса, тонкая, прожаренная, в мелких блестящих капельках. В одном месте лопнула, мясо проглядывает пахучее, парующее, сводящее с ума.

На втором блюде высилась горка гречневой каши – политая маслом, прожаренная. Запах шибанул в ноздри так, что Залешанин взвыл и безумными глазами начал искать ложку. Старик усмехнулся, между блюдами возникла исполинская расписная ложка, а рядом два длинных ­ножа.

Пока торопливо насыщался, старик разложил чагу по мешочкам, только последний ком бросил в котелок с кипящей водой. Вскоре потек и густой горьковатый запах березовой мощи, что таится в чаге.

– А где же мальчишка, дедушка? – спросил он осторожно.

Старик горделиво улыбнулся, даже плечи слегка расправил:

– Где же ему быть… Либо под облаками ширяет, аки ястреб, либо под землей, подобно кроту незрячему. Не пойму, почему под землей больше нравится? Мне, к примеру, совсем туда не хочется… Эх, молодость, молодость! Не таращь глаза. Он так быстро перенимает, что я успею передать ему все раньше, чем уйду. Смышленый! А ты хотел его в герои.

– Да это я так, – признался Залешанин. – Просто побаивался оставить. Что ждет меня в Киеве, дедушка?

Старик даже не поморщился, Залешанин разговаривает с набитым ртом, не витязь перед ним, а простой смерд, развел руками:

– Ты уже знаешь.

– Меня убьют?

– Когда корову ведут на бойню… или она сама туда идет, то чего ждать?

– Значит, все-таки убьют?

– Да. Как только отдашь щит.

Старик пошарил по верхней полке, в руке его в тусклом свете блеснул нож с узким лезвием. Когда положил на стол, тот почти не отличался от двух, которыми Залешанин пытался резать гуся, подражая Рагдаю, пока смердость не взяла верх и не стал есть руками.

– Спасибо, – поблагодарил Залешанин, – но я гуся уже…

Старик усмехнулся:

– А второго не будет. Пока ты ездил за щитом, Владимиру сковали еще и меч к его кольчуге. Это меч из небесного металла, он рубит любой доспех так, будто тот из капустных листьев. Теперь с ним совладать еще труднее… Но вот этот нож тоже из небесного металла. Для него кольчуга князя – просто кольчуга.

Залешанин жадными глазами смотрел на чудесный нож:

– Только показываешь?

– Продал бы, да что с тебя возьмешь? Бери задаром. Не знаю, как можно с ножом супротив меча, но это уж как повезет… Нож мне уже ни к чему, я ложку еле поднимаю, а ты сироту пристроил…

Залешанин жадно ухватил нож, опомнился, вскочил и низко поклонился старику:

– Спасибо, отец!

– За что? – отмахнулся старик. – Считай это платой.

– За что?

– Сироту пристроил, – повторил старик. – Да и вообще… Недобрые люди сами все берут, а добрым надо помогать. Ты где-то в глубине души… на самом донышке, в уголочке, добрый, хоть и ворюга редкостная.

– Спасибо, – сказал Залешанин с сомнением, он был уверен, что как раз он и есть самая добрая душа на свете. – Спасибо. А воровал я так… больше по лихости. Много ли на жизнь надо? А вот покуражиться, удаль показать…

– На чем попался, – согласился старик. – Отдохнешь аль дальше до самого Киева?

– Спешить надо, – ответил Залешанин с неохотой. – Щит… да и вообще. Земной поклон тебе. Пусть тебя бесы не больно на том свете под ребра вилами… хоть ты, видать, не просто так в леса ушел. Правда, зато не попался и щиты не таскаешь…

Старик вышел проводить его на крыльцо. Подслеповато щурясь, огляделся:

– Эх, да чего добру пропадать?.. Во-о-он под той бузиной копни. Да не бойся, бес не выскочит. Я там в молодости закопал что-то, уж и запамятовал… Не то золотишко, не то камешки. Думал, скоро отрою, а вишь как вышло. За лесом будет малая весь, там купи хорошего коня. До самого Киева леса уже непролазного не встретишь, так и доскачешь.

ГЛАВА 20

Рагдай несся на быстром как ветер коне. Земля мелькала под копытами с такой быстротой, что стала ровной серой лентой. Деревья не успевали показаться на виднокрае, как зелеными тенями проныривали рядом, а впереди ­вырастали то горы, то внезапно распахивались широкие ­реки.

Конь делал гигантский прыжок, Рагдай задерживал дыхание, ожидая, что либо с высоты шарахнутся о скалы, либо рухнут в глубины вод, но конь всякий раз перемахивал, от удара Рагдая едва не сплющивало, шлем становился таким тяжелым, что вгонял голову в плечи, но конь снова продолжал бег, и Рагдай с усилием переводил дух.

Перемахивая через горы, видел на горных тропах от­ряды, что обламывали ногти, карабкаясь по кручам, но упорно заходили в спину соседу, ибо нет более ненавистного человека, чем сосед, видел, как на плотах, бурдюках – а герои вплавь – переправляются огромные войска, чтобы в схватке с соседом добыть себе чести, а князю славы…

Когда под копытами застучала сухая, прокаленная зноем земля, в груди екнуло счастливо. Пошли сопредельные с родными степи. Печенежские просторы, где друзья и союзники, они же и соперники, воюют то вместе, то против, не реже и не чаще, чем с соседским славянским князем…

Конь начал замедлять бег. Рагдай вдохнул всей грудью воздух, напоенный ароматами трав, ощутил влагу, но удивиться не успел, впереди начал вырисовываться берег, могучие яворы над кручей, плакучие ивы…

– Днепро, – вырвалось из него само по себе. Сердце стучало часто, он чувствовал ярую мощь в теле, а руки дрожали от нетерпения, с каким ухватит свою нареченную. – Днепро…

Ветер уже не разрывал ноздри, а лишь ласково охлаждал разгоряченный лоб. Рагдай направил коня вдоль берега, Днепр не перемахнуть, но там чуть ниже по течению наготове лодочники, перевезут прямо к Боричевскому взвозу…

В ноздри тревожно пахнул чужой запах, рука крепче сжала повод, а другая проверила, на месте ли меч, прежде чем он понял, что быстро нагоняет большую группу всадников. Они неслись во весь опор, в воздухе все еще тянулись струи тяжелых запахов конского пота, пены и угрюмой торжествующей злости.

Конь под ним словно учуял его просьбу, прибавил, через несколько томительных мгновений скачки Рагдай увидел далеко впереди коней, на чьих спинах сидели люди с оружием. Их больше, чем предположил по запаху, не так уж и устали, около сотни, а догоняют… одинокого всадника, что уже не мчится, а едва тащится на шатающемся от усталости коне.

Сердце оборвалось, он пришпорил жеребца раньше, чем сообразил, что делает. В первых лучах солнца голова всадника вспыхнула, как слиток золота, ветер растрепал волосы, они стали похожи на золотые стебли, а конь под ним был красный, как пролитая кровь. На спине всадника, оберегая от стрел, висел округлый червонный щит. На солнце сверкнул так, что Рагдай едва не упал с коня от удара по глазам.

– Удалось! – вскрикнул он, еще не веря себе.

Этот здоровенный растяпа, не умеющий отличить правую руку от левой, все же сумел донести щит! Осталось чуть-чуть…