Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 76

Он накинул повод на крюк, ноги сами понесли во двор. Раньше здесь был злой пес, но скифы перебили всех собак, и Вениамин без препятствий пробрался к заветному окошку. Наглухо закрыто толстыми ставнями, но в щели пробивается слабый, трепещущий свет. На миг мелькнул силуэт, сердце Вениамина забилось счастливо, кровь разогрелась, он снова ощутил себя живым и настолько сильным, что, наткнись сейчас на цепь, соединяющую небо с землей, – ухватил бы и притянул бы небо к земле, дабы все люди могли пройти в небеса!

Осторожно встал у окошка, страшась спугнуть своим дыханием странное очарование. В сердце разливалась сладкая радость, смешанная с такой же сладкой болью. Тихохонько поскреб ногтями наличник, прислушался. По ту сторону ставен слегка шелестнуло. Ему почудились легкие шаги, в ответ сладко екнуло сердце.

– Алый Цвет, – прошептал он едва слышно, – Алый Цветок… Жизнь моя! Это я, Вениамин!

За ставнями погас свет. В щель донесся тихий, приглушенный голос:

– Ты переплыл реку?..

– Да, – шепнул он одними губами.

– Уходи, – донесся голос, – нам нельзя сегодня видеться. Князь озверел почему-то, велел всех иудеев ловить и казнить люто.

Сердце его, взлетевшее было к небесам, упало в черную холодную пропасть. Через силу спросил:

– Что случилось?

– Не знаю. Уходи как можно скорее! И лучше всего не приходи больше. Это грозит смертью нам обоим.

Чернота нахлынула на него, он стиснул зубы, борясь со слабостью. Тело пробрала дрожь. Он ощутил, что стоит в мокрой одежде, с него еще течет, вода ледяная, а осенний ветер снова пронизывает до костей.

– Любимая, – прошептал он, – будь что будет. Я не могу без тебя. Отвори, я войду.

По ту сторону в голосе послышался испуг:

– Нет, ни за что! Ты должен уйти. Нас не должны больше видеть вместе.

– Мы будем таиться, – пообещал он.

На этот раз в ее голосе прозвучала твердость:

– Нет. Мы больше не должны встречаться. ­Возвра­щайся!

Судорога скрутила его мышцы с такой силой, что сухожилия натянулись до боли, едва не прорывая кожу. Он проговорил, стуча зубами:

– Не смогу… Открой хотя бы чулан. Я пережду до утра. А утром, если князь захочет меня казнить, пусть казнит. Мне будет все равно.

– Нет, – донесся ответ, в котором он уловил жалость и сочувствие. – Я не смогу открыть чулан. К отцу заехали гости. Их пятеро, они спят в чулане вповалку.

Он взмолился:

– Ну тогда хотя бы в конюшню!

И снова вместе с жалостью в ее голосе прозвучала непреклонность, так свойственная скифам, даже их женщинам:

– Нет. Они охраняют своих коней лучше, чем собственные жизни.

Ветер выл, взревывал зло и торжествующе, и в его реве ясно прозвучали слова «Да будешь ты проклят!». Дрожь сотрясала его непрерывно, ветер трепал мокрые волосы, дождь усилился, с темного неба хлынули плотные холодные струи. По лицу бежала вода, он так застыл, что почти не чувствовал холода. Губы прошептали:

– Материнское проклятие… Не быть мне живым…

Он с трудом отклеился от стены, побрел через ночной двор, зачерпывая в обувь грязную воду. Конь вздрагивал под струями воды, прядал ушами. Вениамин не помнил, как взобрался в седло, повернул коня. Тот вздохнул, едва не заплакал, но хозяин упорно тыкал пятками под бока, и конь послушно потрусил сквозь стену ливня.

Берег раскис еще больше. Потоки воды сбегали в реку, несли мусор, ветки, щепки, мелкие камешки, размывали берег. Конь дрожал как заяц, Вениамин безжалостно вогнал его в темную воду. Их подхватило уже через два шага, понесло. Он оказался в темном ледяном ужасе, рядом отчаянно бил по воде копытами конь, брызги и волны с силой били сбоку, а сверху падали струи злой холодной воды.

Вениамин выплевывал воду, она заполняла грудь, он отяжелел, руки ослабели. Конь тянул в ночь к тому берегу, такому же чужому. Пальцы свело, он понял, что это их затянул повод, попытался высвободить руку, не смог. Лицо кривилось, он с удивлением понял, что плачет среди реки, плачет, уже утопая, а в ушах звенит страшный проклинающий голос.

Впереди вырастал берег, конь тянул из последних сил, но в черепе всплыло беспощадное: мать меня прокляла, любимая отвергла. Зачем барахтается из последних сил?.. Зачем жить?

Все же тело боролось, руки загребали воду, наконец ноги коснулись дна, снова потеряли, потом он задел дно снова, снова… Однако течение несло его вдоль берега стремительно, пологий сменился крутым, обрывистым.

Он вскинул руки, пальцы ухватили свисающие корни деревьев. На миг повис, но корни оборвались, он рухнул со страшным плеском, поднялась туча брызг. В раскрытый в усилии рот хлынула грязная холодная вода. Он закашлялся, вода хлынула еще. Сознанием завладел ужас, руки за что-то хватались, и он скрылся под поверхностью, где еще некоторое время пытался грести, хвататься, отталкиваться ногами.

Глава 2

Алый Цвет очнулась от сна, как от толчка. Ей показалось, что холодная грязная вода увлекает ее в пучину, ей страшно и одиноко, у нее нет сил бороться, она сейчас умрет… Вскрикнула, поднялась на постели, глаза дикие, зрачки расширенные спросонья, как у обезумевшей:

– Боги!.. Такой страшный сон!

В щель между ставнями просачивался серый рассвет. Дождь прекратился, светлеющее небо от туч очистилось, крупная луна бледнела, готовилась тихо исчезнуть при первых же лучах солнца.

С полатей свесилась голова Троянды.

– Что тебе, доченька?

В голосе матери звучала глубокая любовь. Алый Цвет торопливо сказала трепещущим, как пламя светильника, голосом:

– Привиделось, что Вениамин в эту страшную ночь переплыл реку и стучал к нам!.. О боги!

– Что, что ты так взволновалась?

– Привиделось еще, что ты прогнала его!.. А я… я была нема и безмолвна как рыба.

Троянда помолчала, видно было, как не хочется говорить, наконец пробурчала ласково:

– Спи, еще далеко до рассвета. Спи, мое солнышко… Он в самом деле был, этот грязный иудей. Я погнала его прочь.

Алый Цвет похолодела, будто прямо из теплой постели очутилась нагая посреди холодной заснеженной степи. Непослушные ноги с трудом понесли ее к выходу. В спину что-то вскрикнула мать, сперва ласково-требовательное, потом с угрозой, криком. Засов долго не поддавался, наконец выбралась на крыльцо.

Воздух был сырой и промозглый, хотя небо очистилось. Везде стояли широкие лужи. Она вскрикнула, увидев глубокие следы, заполненные водой. И поняла, кто долго ходил вокруг дома, стучал, просил впустить, звал ее, надеялся, недоумевал, отчаивался…

– Мама, – прошептала она, – как ты могла…

Она вышла, не чуя под собой ног. Воздух был холодный и чистый. Все расплывалось перед ней, словно струи дождя бежали по лицу, только капли были горькие и соленые, обжигали губы.

Вдали у костра стоял, опершись на копье, рослый воин в роговом доспехе. Увидев ее, приветливо взмахнул рукой, широкое лицо расплылось в улыбке.

Ничего не видя перед собой, она прошла к реке, угадывая путь, по которому он шел. Земля раскисла и скользила под ногами. Река неслась почти вровень с берегами, вода была темной от грязи, мусора.

– Боги, дайте мне силы, – прошептала она.

Ледяная вода ожгла босые ноги. Когда же поднялась до колен, она перестала чувствовать холод, только боролась с быстрым течением. Дно уходило из-под ног, ее влекло в глубину, она услышала далеко на берегу предостерегающий вскрик.

– Не помешаете, – сказала она сквозь зубы. – Вениамин, я иду к тебе!

Она сделала еще шаг, вода сбила с ног. Уже падая, Алый Цвет устремилась к глубине, и когда темная вода сомкнулась над головой, она увидела Вениамина. Бледный, с робкой улыбкой, он протягивал к ней руки. Она вскрикнула, выдохнула остатки воздуха и устремилась к нему в глубину.

Должна была погибнуть, утонуть, она это знала, верила, но жизненных сил в ней оказалось слишком много, она захлебывалась, глотала воду, тонула, снова всплывала, и так, сражаясь в полубессознательном состоянии, она внезапно ощутила под ногами дно. Кашляя, выплевывая воду, она упорно двигалась вперед, тело внезапно отяжелело, и она поняла, что уже выходит из воды на другой берег.