Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 75

Он вскочил на коня. Мать смотрела с ужасом. Сын и на коне научился скакать как дикий гой, хотя раньше и не подумывал сесть верхом, довольствовался телегой. И что-то в осанке появилось гордое, независимое, словно готов на удар отвечать ударом, а не сносить смиренно, как завещано.

– Ты не посмеешь выехать за ворота, – сказала она с угрозой.

– Мама, не делай этого, – попросил он с глубокой печалью.

– Ты знаешь, я это сделаю! – выкрикнула она.

Он скорбно наклонил голову:

– Догадываюсь.

Конь под ним всхрапнул, она ощутила его горячий бок, ее отпихнуло в сторону, и сын освобожденно выехал во двор. Черное небо колыхалось сверху, его голова была среди звезд. Когда оглянулся на мать, на бледном лице глаза тоже блестели как звезды.

– Мама, я люблю тебя!

Она видела, как его каблуки ударили коня под бока, тот прыжком мотнулся к уже раскрытым воротам. Мать задержала дыхание, еще оставалась искорка надежды, что сын в последний миг одумается, не переступит роковую черту, но конь без задержки вылетел в звездную ночь.

И она крикнула во всю мочь, чувствуя, что делает непоправимую ошибку, но не в состоянии остановиться, ибо человек не волен своим чувствам:

– Да будешь ты проклят!.. Отныне и навеки!

Конь прогрохотал копытами, в бледном свете луны мелькнула и пропала тень скачущего всадника. Мать без сил опустилась на крыльцо. Ощущение, что сделала непоправимое, стало настолько сильным, что зарыдала во весь голос, завыла, закричала, как раненый насмерть зверь.

А Вениамин скакал в ночи, луна часто ныряла за обрывки туч. Ветер дул сильный, пронизывающий до костей. Он зябко передернул плечами, хотя совсем недавно так разжарился в кузнице, что думал остаться до утра раскаленным, как болванка в горне.

Основной стан русов располагался по ту сторону реки, а женщины и дети уже заняли брошенные дома. Ближайшая родня Руса, или его самые близкие сторонники, присмотрели шесть домов ближе к лесу, и Вениамин, когда ездил к дому Алого Цветка, всегда проезжал под прицелом множества недобрых взоров. Спина его всякий раз напрягалась, от напряжения выступал пот на шее, он уже чувствовал, как вонзаются острые стрелы, рвут его плоть, разбивают хрящи, разбрызгивают кровь…

Только бы никакой дурак не спустил тетиву, подумал он обреченно. Мать прокляла, ему уже не жить… Теперь обречен, а от скифов всегда можно ожидать меткой стрелы – просто так, для забавы! – могут метнуть нож или топор, и то и другое швыряют с невиданной силой и точностью… Он обречен, но только бы добраться до Алого Цветка, только бы увидеть ее и обнять ее сильное горячее тело. Мать не права, он был обречен еще с того дня, когда впервые увидел эту золотоволосую девушку, услышал ее звонкий смех, коснулся ее руки!

Конь всхрапнул, пошел осторожнее. Земля размокла от ливня, копыта скользили, ноги проваливались по бабки. Когда спустились по берегу, у Вениамина побежала дрожь от недоброго предчувствия. Река стала вдвое шире, волны мчались крупные, черные, по реке плыли стволы деревьев, раздутые трупы диких коней, оленей, выдранные с корнями прибрежные кусты… От реки веяло смертью.

– Ну же, сивый, – сказал он громко, стараясь перебороть страх, – что задумался?.. Ах ты, волчья сыть… Э-э… травяной мешок… как говорят скифы… Надо плыть! Нас ждут.

В воду конь вошел дрожа как осиновый лист. Глаза были пугливые, огромные. Над головой страшно громыхало, тяжелые тучи сминали звезды. Молния блистала вдалеке, но грозные раскаты сотрясали землю с такой силой, что конь шатался и пошире расставлял ноги.

Вениамин видел, с какой неохотой он вошел в черный бурлящий поток. Вода сразу заклокотала вокруг ног. Конь задрожал, мышцы напряглись, он уже боролся с потоком, хотя вода еще не достигла коленей.

– Надо, – шепнул он, в горле был комок, – любимая… Я иду к тебе! Я все равно иду.

Конь упирался, Вениамин заставил идти глубже, конь дрожал, дико всхрапывал. Прямо на них быстро несло куст со страшно растопыренными корнями, блестящими, как слизни, с налипшими водяными травами и тиной. Вениамин с силой ударил коня плетью, тот взвизгнул и прыгнул вперед. Вода с шумом взлетела выше головы. Вениамин ощутил, как их подхватило и понесло. Конь неистово бил копытами, вздымал горы брызг, но их упорно уносило вниз по течению. Он поспешно соскользнул с седла, ледяная вода ударила с такой мощью, что у него на миг остановилось сердце. Немеющими пальцами ­ухватился за седло, прошептал, чувствуя, как сразу задубели губы:

– Ну, милый… вывози… Мы погибнем оба…

Конь рвался вперед, изнемогал, Вениамин дрожал от лютого холода и страха. Над головой качалось черное равнодушное небо с холодными как льдинки звездами. Вода проникла под кожу, наполняла мертвящим холодом. Волны захлестывали с головой, он дрожал и молился, пальцы стиснулись на седле так, что стали похожи на побелевшие от старости корни дерева.

Когда волна ударила с такой силой, что едва не оторвала от коня и не унесла в черноту, он вскрикнул с мукой:

– Ты гневаешься, река?.. Да, никто не смеет перечить, когда ты в гневе… Но возьми мою жизнь, если уж так хочешь, но только когда вернусь! А сейчас пропусти…

Луна снова скрылась, он плыл с конем через ледяной ужас в кромешной тьме, тело пронизывал холод, в груди возникла острая боль, стало трудно дышать. В лицо плескали ледяные брызги, он чувствовал, как сотрясают судороги, а из глаз брызнули слезы.

– Еще немного, – шептали его губы, – еще…

Что-то холодное и страшное с силой ткнулось в шею. Он дернулся, выглянула луна, и он понял, что течение понесло дальше труп волка. Впереди ночь делилась на звездное небо и черную, как грех, полосу, что медленно приближалась. Вениамин стиснул зубы, чувствуя страх, безнадежность, но в глубине души не угасала искорка протеста, и он греб, понукал коня, отплевывал воду, черная полоса берега росла, и вдруг седло под его рукой дернулось и медленно пошло вверх.

Дважды конь терял дно, их сносило еще, но упорно двигались в ночь, копыта поймали песчаное дно и уже не отпускали, пока конь не вытащил обессилевшего человека на берег.

Вениамин дрожал, холодный ветер пронизывал уже до мозга костей. Едва двигаясь, заледенелый, он ухватил узду и повлек коня наверх по пологому берегу. Конь шел споро, Вениамин заставил его бежать, сам побежал сперва на негнущихся ногах, медленно разогревался, в груди начались хрипы, но озноб перестал сотрясать худое тело, в горле запершило.

Они выбежали на ровное место, в трех полетах стрелы ровно горели костры. Вениамин разглядел даже человеческие фигуры в красноватом свете, когда совсем рядом из темноты раздался страшный возглас на чужом языке. Вениамин не знал слов, догадался лишь, что незримый страж скифов его заметил и что в руке скифа сейчас появились меч или копье.

– Я… оттуда… – пролепетал он обреченно, понимая, что скифы не понимают его языка, – я пришел… мне очень нужно… просто пришел…

Он ощутил смерть, слова звучали глупо, да и кто с добрыми намерениями будет переправляться ночью через бурную реку? Он слышал, как в тишине звякнул металл, даже успел увидеть слабый лунный блеск на обнаженном лезвии. Он сжался и стиснул зубы, чтобы встретить удар без крика и перетерпеть жуткую боль, что кончится быстро, кончится вместе с жизнью, нужно только перетерпеть один миг…

Конь под ним нетерпеливо дернулся. Вениамин раскрыл глаза. Он стоял в темноте, костры полыхали на прежнем месте, а ощущение близкой смерти исчезло. Он нерешительно шевельнулся, шагнул, конь пошел вперед, натягивая повод, и Вениамин, еще не веря себе, ускорил шаг, потом побежал.

Под ногами хлюпала ледяная грязь, но луна выбралась из туч, он видел темные крыши домов, почти в каждом еще горели огоньки. Скифы ложились поздно, если ложились вообще. Светились окна и в доме, который он отыскал бы на ощупь в любой мгле.

Чувствуя себя снова живым, как это восхитительно, он добежал, все убыстряя шаг, до знакомых ворот. Заостренные колья торчали голо и страшно, но Вениамин с облегчением перевел дух. Еще вчера на кольях забора были нанизаны отрубленные головы. Алый Цветок удивилась, что Вениамин едва не терял сознание от ужаса и отвращения, и сегодня, похоже, она сама сняла и закопала страшные трофеи.