Изгой - Никитин Юрий Александрович - Страница 44

Олег с гудящей головой оглянулся. Река с каменной площадкой медленно отдалялась, нежнотелые молодые женщины все еще поют, глядя им вслед, но в их песне ясно слышится поражение, растерянность, даже уныние.

Его трясло, он спросил дико:

– Но как?.. Как мы прорвались?

Турч ехал рядом, на ходу затыкал деревянной пробкой баклажку. Два кожаных бурдюка болтались, булькая, по обе стороны седла.

– Песни, – сказал он, – это не магия. Это... посиль-нее магии.

– Я это понял, – прошептал Олег. – Потому даже маги попадаются как мухи в паутину. Но... как мы? Как?

– Песни, – ответил Турч. Он оглянулся на Скифа, но молодой герой смотрел прямо перед собой, брезгая объяснять очевидное. – Песни, Олег. Когда по тебе бьют песнями, в ответ можно ударить только другими песнями. И обезвредить, удается только другими песнями.

Олег зябко передернул плечами. Он помнил, кто сочинил эту песню. И хотя тот певец больше сочинял про любовь да про ясное солнышко, сам сирена проклятая, но были у него и такие вот песни, которые одобрял даже Мрак.

– Спасибо за урок, – пробормотал он. – Черт, ну почему же мне медведь уши оттоптал? Мне ваша песня как-то до лучинки... а вот песни сирен подействовали!

– Их песни проще, – ответил Турч злобно. – На простолюдинов! На просто людей, на людей с простыми душами. Попросту – на людей с мелкими душами. Потому и действуют.

Скиф возразил горячо:

– Олег не простолюдин! Мне кажется, он из знатного рода. Только не признается.

– Мы все простолюдины, – заявил Турч. – Где-то глубоко внутри все мы простолюднее не бывает!.. Но не признаемся, а поднимаемся и идем дальше. И становимся уже не просто людьми. А кто-то и без всяких сирен готов лежать и чесать пузо.

Олег посмотрел на него с удивлением, уважением и даже с опаской, со стыдом уронил взгляд.

Выбрав момент, он послал коня рядом с конем Скифа. Несколько минут ехали бок о бок, потом Олег ска-зал с неловкостью:

– Спасибо.

– За что? – удивился Скиф.

По его чистым синим глазам Олег понял, что юный герой уже забыл про каких-то мокрых поющих баб, сейчас весь устремлен вперед, ибо там схватки, приключения, сладкая месть...

– За сирен, – ответил Олег. Поправился: – За то, что провел меня мимо.

– А-а, – понял Скиф, – ну, это пустяк. Это было легко.

– Да? А мне вот...

– Ты не герой, – объяснил Скиф. – Сирены подманивают тех, кто... гм, готов поддаться. Ты заметил, что многие герои проезжают этой дорогой, но никто на них, на этих сирен, даже руки не поднял?

– Да, но не понял. Я бы их перебил... если бы мог.

– Проехать мимо просто, – ответил Скиф великодуш-но. – Я бы и без песни проехал. И ни одна бы не смогла... Что мне их песни? Мне стоит вспомнить о Ляне, как все женщины мира... да нет их просто со всеми их жалкими чарами! Есть только Ляна, моя Ляна, ею я уже очарован, околдован...

Он мягко улыбнулся, лицо стало мечтательным, чистым, почти детским, потом вдруг без всякого перехода захохотал грубо, по-солдатски.

– Ты чего? – удивился Олег.

– Не знаю, как насчет мечей и стрел... но от других баб Ляна меня оберегает, это точно.

Он свистнул, гикнул, пустил коня в галоп, догоняя Турча. Олег смотрел ему вслед. Да, мужчины сирен не трогают. Сирены – дело добровольное: хочешь – поддайся, не хочешь – укрепись духом и топай мимо. Сирены выпалывают род людской от слабых. Так что если сирены когда-либо и исчезнут, то только от рук разъяренных неопрятных баб, у которых те поуводили мужей.

Тропка через редкий лесок тянулась на диво ровная, по обе стороны мелькает ельник, горбятся неопрятные кочки, стайками держатся молоденькие сосенки, жалкие, как сироты, иногда в сторонке вздымает страшные коричневые корни упавшее дерево.

Два-три раза попались деревушки, если можно назвать деревушками три-четыре хатки, больше похожие на землянки. Рядами тянулись серые поленницы дров, запас на два-три года вперед, и такие же серые хатки не отличались от этих поленниц.

Женщин не видно, в поле, а мужчины кто чешется да зевает на завалинке, кто месит глину, засыпая на ходу. Самые умелые вяло строгают грабли да лопаты, на скачущего всадника посмотрел разве что один из пяти, все как в воду опущенные.

Когда выехали на берег реки, довольно широкой, деревушки стали попадаться чаще. Турч посмотрел на небо, сказал со вздохом:

– Кони устали... В следующем селе, какое бы ни оказалось, заночуем.

– Медленно едем, – согласился Скиф. Олег смолчал. Когда-то он в вихре мог облететь за сутки половину белого света, но какой смысл в скорости, если мысли от этого не идут быстрее? А вот медленнее – да. Так что лучше вот так неспешно, замедленно, зато не упуская ни единой возможности повертеть крепкий орешек со всех сторон, поискать щелочку, вставить узкое лезвие острой мысли, надавить, расколоть, увидеть зернышко истины...

Или хотя бы понять, как теперь распределять работу Семерых Тайных. Пора, наверное, собраться. Все уж наверняка знают, что магический дождь кончился. Они ж магией пользовались сто раз на день. Вдруг кто-то нашел решение?

Дорожка вдоль реки петляла, следуя изгибам самой реки. У самой воды торчат старые ветлы, изредка глинистый берег переходит в песчаный, тогда глазам больно от сверкающего золотого песка. Затем снова деревья на краю реки, опущенные в стоячую воду ветви, запах гниющей воды...

Показались домики, однако кони не обрадовались, не прибавили шага. Олег увидел, что это селение явно когда-то знавало лучшие дни. Почти от самой околицы дорога замощена бревнами, но дожди и весенние лужи намыли на одних землю, а под другими, напротив, подрыли ямы, и когда его конь ступал по этим бревнам, одни поднимались торчком, норовя достать самого всадника, другие отзывались глухим шорохом, после чего рассыпались коричневой трухой.

Тревожное предчувствие сжало сердце. Деревня еще живет, но люди выглядывают из окон изможденные, на улицах не слышно веселого детского гвалта, бревна в избах вот-вот рассыплются, покрыты зеленым мхом, сами избы вросли в землю. Он почти видел, как они погружаются с каждым годом, как в болото, уже окна на уровне земли...

Ни одной целой крыши, словно их не то снес ураган, не то сорвал пролетающий дракон. Одни голые ребра стропил, кое-где остался, зацепившись, пук грязной соломы. Сами окна без ставен, половина заткнута тряпками, грязными подушками, серый голодный бурьян заглядывает в хату, присматривается, готовится перебраться и туда, раз уж огороды все захватил, подмял, примучил, притоптал для себя и своего семени.