Имортист - Никитин Юрий Александрович - Страница 54

Академик развел руками, в глазах ужас, он пролепетал:

– Господин президент, как можно?..

– Не только можно, – ответил я уже с откровенною злостью. – Это нужно… Это единственно верно!.. Мы, президенты, не имеем права вручать награды вам, творцам!.. Это вы, как высшие существа, должны вручать награды нам… Ладно, вы – последний, кому вручил награду президент страны. А в следующем году награды будете вручать вы. Может быть, не вы лично, это сами решите в своем кругу мудрецов, но люди вашего стаза будут вручать людям нашего стаза!.. А пока простите нас за эту пока что еще длящуюся несправедливость. Не все, к сожалению, делается в один день. Еще раз поздравляю вас!

Я с силой сжал его пальцы, стараясь вложить все отношение к этой нелепой церемонии, когда конюх покровительственно похлопывает по плечу Менделеева. Академик поднял голову, наши глаза встретились.

– Вы меня не поняли, – сказал он так тихо, что я спросил невольно:

– Что?

– Вы не поняли, – сказал он громче, в тихом интеллигентном голосе появились новые нотки. – Вы не поняли…

– Что-то важное? – спросил я.

Со стороны корреспондентов засверкали фотовспышки. Академик произнес, глядя мне в глаза:

– Я принимаю эту награду не из рук правительственного чиновника… будь он президент или глава всемирного правительства. Я принимаю из рук создателя имортизма! А это выше, чем все короли, фараоны, шахи и президенты.

Вспышки заблистали ярче. Кто-то из телевизионщиков начал пятиться к двери, спеша выбраться первым из зоны подавления всякой электромагнитной деятельности и передать сенсацию, я еще раз сдавил пальцы юбиляра, сказал с чувством:

– Спасибо!.. Как хорошо, что вы меня поняли.

– Я вас понял, – ответил он негромко.

Вспышки провожали его до двери, он держал диплом с медалью в левой руке, чуть отставив в сторону, перед ним открыли двери, а на той стороне сразу заблистали вспышки фотокамер менее знатных корреспондентов.

Ко мне бросились толпой, как стая хищных голодных баранов на сытого откормленного волка, заблистали блицы, а самый шустрый, у него и фамилия такая – Быстрик, торопливо выбросил в мою сторону микрофон на длинной ручке:

– Господин президент, вам не кажется, что вот нам, культурным и достаточно интеллигентным людям… весь ваш имортизм – это не больше чем фашизм?

Я не успел ответить, рядом громко удивился Волуев:

– Кто-кто?

– Фашизм, – торопливо и громко повторил журналист, – фашизм! От того, что вы его назвали имортизмом, он не перестал быть фашизмом.

Просто сказать, что сейчас не конференция, вопросы зададут позже, когда президент выберет время, – уже поздно. Момент потерян, сейчас это прозвучит так, будто глава имортистов дрогнул, испугался, а земля под ним зашаталась.

Волуев тоже понял, он даже не посмотрел на меня, но я ощутил его напряжение, смолчал, а он спросил настороженно:

– А что же в нем фашистского?

– А все, – ответил журналист хладнокровно.

– Но что конкретно?

– Все, – повторил журналист тупенько, но с чисто журналистской настойчивостью.

– Но все-таки?

– А вы не видите?

– В упор не вижу, – отрезал Волуев. – Поясните. Если можно, то на пальцах, вот такой я… простой народный интеллигент.

– Но-но, – проговорил журналист скучающим голосом. – Господи, это же сама основа имортизма! Провозгласить себя избранными, а все остальные… недочеловеки, живущие во тьме? Что вам еще надо? Какое еще нужно определение фашизма?

Волуев с шумом перевел дыхание. Лицо разгладилось, в глазах заблестели веселые искры.

– Фу-у-у, – проговорил он с великим облегчением. – Что вы не сразу так вот… я уж начал пугаться! Я ж вас иногда и местами очень даже уважаю, вы ж человек у нас известный, все о вас говорят почтительно с того дня, как вы первым уговорили депутатов выступить в своей программе голыми!.. Даже ведущие ток-шоу на вашем канале о вас говорят почтительно, а директор вообще снимает шляпу. Если против имортизма ничего больше, окромя этого пронафталиненного обвинения, то его делу жить и побеждать по всей планете и ее окрестностям, включая соседние галактики! Если так смотреть, то все религии – фашизм, будь это иудаизм, христианство или ислам! Все провозглашают избранными только себя, а остальное человечество – недочеловеками. Так? Так. Христиане так вообще первые три века называли себя сверхчеловеками. Куда уж фашистее!..

Журналист обернулся ко мне, в глазах укор, спросил быстро:

– Господин президент, вопрос был к вам! Почему бы вам не прийти к нам в студию и не выступить в моем шоу с рассказом об имортизме?

Я спросил холодновато:

– Вас как зовут?

– Славик, – ответил он.

Я сделал вид, что услышал впервые, переспросил:

– Как-как?

– Славик, – сказал он громко. – Славик Быстрик!

– Понятно, – ответил я. – Но если вас зовут Славиком, то и шоу ваше для Вовиков, Петиков, Васек, Гошек, Димок… так ведь? Простите, я уже давно, очень давно вышел из такого возраста. Я общаюсь с людьми, которые уже успели обзавестись не только полными именами, но и отчествами.

Он остановился, глаза расширились, но не успел подобрать ответ, как рядом другой спросил живо и очень отчетливо, как будто диктуя текст глуховатой стенографистке:

– Господин президент, однако избранность имортистов не отделяет ли их от простых людей? Не возмутятся ли эти простые честные люди, что их оставляют в положении тупой черни?

Я покачал головой:

– А почему не возмущаются сейчас, что их соседи по школьной парте получили высшее образование, а они нет? Почему не завидуют тем, кто, несмотря на дождь и слякоть, все же продолжает бег трусцой, в то время как они, обнявшись с бутылочкой, в сорок лет дохнут от инфарктов?.. Кто вам не дает стать имортистом?..

– Да, но само слово «избранные»…

– Это та избранность, куда не очень-то стремятся. Вон первые «избранные» вели себя как стадо баранов, как скот, как самые жалкие рабы, то и дело бунтуя против законов Творца, что приносил Моисей! На фиг нам такая избранность, орали они и потрясали кулаками перед носом несчастного имортиста, если из-за этой долбаной избранности надо больше работать, чем у тех же египтян, от которых ушли!.. Ты нам дай такую избранность, чтобы мы лежали и балдели, расслаблялись и кайфовали, а работали и трудились все остальные народы!..

Волуев сказал ехидно:

– А что, к тому идет…

– Я говорю серьезно, – сказал я с укором. – Мы, имортисты, берем на себя львиную часть работы. И потому, что работа – высшая радость, и потому… что работу делать надо. Когда Моисей вел галдящую толпу ленивых рабов, он втолковывал им, что трудно быть избранными, но… надо ими быть! В смысле, кому-то на земле надо быть избранными, взявшими на плечи главную ношу. Если все другие народы отлынивают, отворачиваются, прячут головы в песок, то кто-то в конце концов поднимается и берет ответственность на себя. Не потому, что лучше других, а потому, что другие на каждом привале то золотого тельца сварганят, то ящерице поклоны бьют, то через левое плечо плюют, чтобы плохого бога отогнать… Конечно же, имортистом быть труднее, чем просто двуногим существом, что просто живет, добывает пищу, размножается, смотрит за потомством, а потом уходит в землю, так и не осознав, что с ним уходят навсегда в землю дивные сокровища, так и оставшиеся нераскрытыми, что сам он не жил, а только просуществовал бездумно от и до! Но мы будем жить трудно, но достойно.

Журналист поинтересовался:

– Вы стараетесь идти по стопам Моисея?

– Он сумел из говна, – ответил я, – что вывел из Египта, сделать людей, а у нас уже были люди, чистые и самоотверженные люди, строившие коммунизм, однако мы из них сумели сделать говно, да еще какое редкостное говно!..

Я перевел дыхание, сказал уже тише, но с тем же накалом:

– Пришла пора снова выводить из этой бесконечной толпы рабов, в которую превратилось человечество, новых… э-э-э… избранных. Сейчас даже Израиль, о котором мечтал Моисей, стал бесконечным Египтом, Египтом на всех материках и островах планеты. Уже из него надо выводить рабов, что не желают ими оставаться…