Гиперборей - Никитин Юрий Александрович - Страница 71

Он вздохнул, Гульча тут же бросила настороженный взгляд. Олег притворился, что глубоко вдыхает запахи лесных цветов.

Теперь все, кроме Умилы и маленького Игоря, были вооружены, даже Гульча не снимала с пояса узкий кинжал. Впереди ехал Олег – в сером плаще, капюшон лежал на плечах, ветерок шевелил красные волосы. Его душегрейка была из волчьей шкуры, а штаны и сапоги из прочной кожи. Странно, его огромный двуручный меч остался на запасной лошади, как и лук со стрелами. Гульча дергалась, ревновала к этим надутым петухам: Асмунду, Рудому – оба обвешались оружием, в доспехах, а пещерник даже швыряльные ножи припрятал – одет как нищий странник, все щупает обереги да вперяет глаза в небо, губы шевелятся, шепча языческие заклинания. С появлением русичей он сложил на них всю заботу о защите и охране, сам устранился, словно ушел в невидимую пещеру.

Следом за пещерником ехал Рюрик – мрачный, суровый. Харалужный шлем хищно сверкает, сквозь прорезь блестят серые глаза. Сзади со шлема опускается сетка из мелких колец, кольчуга – из колец покрупнее, поверх кольчуги блестят булатные пластины. Он облачился в кожу, на сапогах позвякивают серебряные шпоры. Справа на поясе длинный меч, рукоять отделана серебром и золотом. Щит отливает красной медью, посредине гордо реет белый сокол с распростертыми крыльями – древний символ Рода, который еще Таргитай вынес из Лесу.

За Рюриком вплотную держится Умила с ребенком впереди себя. Гульча ехала рядом с княгиней – так велел пещерник, и она смотрела ему в спину сердито-умоляюще, прося мысленно взять к себе ближе.

Асмунд и Рудый замыкали отряд. Асмунд ехал огромный и неподвижный, как башня, в седельной петле торчал его исполинский боевой топор. Солнце сверкало на остром как бритва лезвии, толстая рукоять была отполирована его шершавыми ладонями до блеска. Асмунд был в полном панцире, который надел поверх кольчуги, подражая князю, опустил забрало, его выпуклые глаза злобно смотрели сквозь узкую прорезь маски шлема.

Рудый шлем сдвинул на затылок, доспехи оставил на запасной лошади, а рубаху расстегнул до пояса. Перехватив неодобрительный взгляд Асмунда, он запустил пятерню за пазуху, с наслаждением поскреб грудь, сладко застонал, томно прикрыв глаза. Рука Асмунда непроизвольно поднялась, пальцы наткнулись на выпуклые пластины панциря. Он ругнулся и не смотрел на Рудого. Тот шумно чесался, Асмунд долго терпел, наконец послал коня вперед.

На поясе Рудого висели короткие ножи с утяжеленными лезвиями, баклажка и калиточка. Штаны у него были из искусно выделанной кожи, даже сапоги отличались тонкой работой. На поясе висел кривой хазарский меч – с расширенным к концу лезвием, на голубом булате при ярком свете можно было различить затейливые древние знаки. Меч висел в подогнанных ножнах, скромно украшенных, лишь выглядывала рифленая рукоять. Олегу только однажды достаточно было взглянуть на нее, чтобы увидеть, как умело сбалансирована и что за синеватые искорки на лезвии: саблю, так на Востоке называли хазарский меч, согни в кольцо – не сломится, отточенное лезвие рассечет подушку, поставленную стоймя, а брошенный на лезвие волос распадется на две половинки…

К полудню Олег заметил возделанные поля, чуть позже – приземистые хатки. Оставив отряд в лесу, он зашел в весь с Гульчей, отыскал зажиточного хозяина, купил двух быстрых коней.

– Если будут расспрашивать о нас, – объяснил он Гульче, – то узнают лишь, что мужик с чернявым ребенком купил двух коней. Двое, а не шестеро.

– Тебя и без оберегов признают за пещерника, – возразила Гульча. – Что-то в тебе есть от волхва… А меня уж точно не признают за ребенка!

– Не признают, – согласился Олег. – В этом плаще ты похожа на снопик!

Когда вернулись, Асмунд нахмурился, явно боролся с желанием пересчитать оставшиеся монеты в калитке князя. Рудый поинтересовался:

– Зачем в селение входили с востока, а вышли с запада?

– Сам подумай.

На привале Олег отрешенно теребил обереги, кончиками пальцев касался вырезанных фигурок, прислушивался к голосу души, которая все видит и все знает. Рюрик ловко рубил толстые хворостины, бросал в кучу – будет хороший костер, а Рудый и Асмунд распаковывали суму с едой. Внезапно Рудый беспокойно оглянулся на Олега, сказал вполголоса Асмунду:

– Слушай, мы не подумали о святом пещернике… Он не будет есть нашу еду!

– А что ему надо?

– Пещерники кормятся медом и акридами. Это такие крупные кобылки, на юге их зовут кониками, на западе – грасхопами…

– Кузнечики, что ли? – удивился Асмунд. Он оглянулся на Олега. – Не хотел бы я быть пещерником… Это ж сколько надо сожрать, чтобы не околеть! А он не такой уж тощий.

– Надо наловить ему кузнечиков, – предложил Рудый. Глаза его хитро блестели. Он с сомнением оглядел грузного Асмунда, вздохнул. – Ты иди от поляны направо, а я налево. Мешок возьми! Сам говорил, что их надо много.

Асмунд с несчастным видом смотрел на мешок, на зеленую траву. Кузнечики кое-где прыгали, но мелкие – с ноготь, не крупнее. Да и прыгали шустро.

Рудый подумал, сказал сожалеюще:

– Нет, лучше лови улиток. Кузнечики не по тебе. А улитку, если она зазевается, схватить сумеешь. Подкрадывайся к ней, подкрадывайся, потом ха-а-ап! Обеими руками. И держи крепче, а то вырвется.

– Улитка? – спросил Асмунд непонимающе.

– Или убежит, если не сумеешь схватить сразу.

– Улитка? – переспросил Асмунд удивленно. – Она же еле ползает!

– А ты? – удивился Рудый.

Асмунд выронил мешок, его кулаки начали сжиматься. Глаза сузились, он начал медленно багроветь, задышал чаще. Умила, уложив ребенка, сказала Рудому неодобрительно:

– Когда-нибудь он свернет тебе шею. И будет прав.

– Ну, до этого еще далеко, – ответил Рудый бодро. – Он же из племени дубичей, а они в драку сразу не бросаются. Сперва разогреваются руганью, угрозами, рвут на себе рубахи, выкатывают глаза, орут, стервенеют…

Асмунд, о котором Рудый говорил как об отсутствующем, задышал чаще, рванул на груди рубаху, сказал свирепым голосом:

– Пусть на мне Ящер воду возит всю оставшуюся жизнь, если я не раздеру тебя, как жабу, на две половинки…

– Видите, княгиня? – указал Рудый. – До захода солнца он приступит к рукоприкладству.

– Но что от тебя останется тогда? – полюбопытствовала Умила.

– Ну, – протянул Рудый, – разве можно так далеко заглядывать? До полночи целая вечность. Я думаю, даже вещий пещерник так далеко не видит будущее. Жизнь полна неожиданностей.

Он деловито выкладывал на траву ломти мяса, завернутого в широкие листья, рыбу, пышный каравай хлеба, куски запеченного лебедя. Просиял, стукнул ладонью по лбу:

– Вот первая неожиданность! Пещерник ведь трапезовал у князя. Полкабана умял, как сейчас помню, даже хмельным медом не брезговал! Понял, Асмунд? Кузнечиков ловить не надо. Пусть цвиринчат. И улиток не надо.

Асмунд оборвал ругань, глядя на Рудого вопросительно. Тот искоса подмигнул Умиле, его улыбка была хитрой. Умила отвернулась – было жаль честного доверчивого Асмунда.

Поужинав, усталая Умила сразу заснула. Олег сидел спиной к огню, всматриваясь в темноту. Асмунд шаркал камнем по лезвию меча, любовно трогая ногтем. Рюрик дремал, обняв одной рукой Умилу. Рудый подкладывал прутики в огонь, рассказывал вдохновенно:

– Зря ты, Асмунд, не веришь в чудеса… Когда я был маленьким, помню, однажды к нам пришел святой пещерник… Осмотрелся печально, говорит: «Вечером хата сгорит…» Мои родители испугались, в ноги кинулись, умоляют: «Святой пещерник, возьмите в хате все, что хотите, заберите и корову, только спасите хату, зима подходит». Пещерник подумал, ответил: «Постараюсь помочь». И что же вы думаете, случилось чудо – хата не загорелась!

Рюрик едва сдерживал улыбку: Рудый рассказывал с абсолютно строгим лицом, в нужных местах глаза его удивленно расширялись, брови взлетали, а челюсть отвисала по шестую застежку. Асмунд кашлянул, сказал с неловкостью:

– Конечно, это чудо… Но я не говорил, что чудес нету вовсе, просто самому видеть не приходилось. А вообще-то интересно было бы заглянуть в грядущее…