Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 29

Вон в том дальнем строении, что примыкает к главному, вместе с людьми содержат и скот. В основном коровы, а также овцы и свиньи. Там же спят рабы, если они есть, вместе с хозяином деля хлеб и кров.

– И все-таки, – сказал он вслух, чтобы понять свои сомнения, – все-таки… эти франки напирают на Рим, опрокидывают его заслоны, рушат! В чем-то сила франков… или же… странная слабость Рима?

Издали донесся крик. В его сторону несся молодой воин из отряда Занигда. Фарамунд ощутил недоброе. Воин еще издали орал и размахивал руками. Конь под Фарамундом качнулся, земля понеслась под брюхом, копыта застучали часто, с холма нестись можно как птица…

– Села отказались! – прокричал воин.

– Что отказались?

– Заявили… что не будут платить!.. Не признают перехода коммендаций!..

Фарамунд стиснул челюсти. В голову ударил гнев.

– И что они хотят? Остаться без защиты?

– Они сказали, что примут покровительство Назгукла. Это хозяин крупного бурга, что на той стороне реки. У него таких деревень, как грязи!..

Фарамунд, не говоря ни слова, пустил коня обратно к бургу. Рим подождет, есть дела поважнее. Дела жизни и смерти.

Утро встало страшное, затянутое дымом. Вместо непокорной деревни остались черные груды дотлевающих бревен. Земля почернела, укрытая пеплом и золой. В воздухе витал сладковатый запах горелой плоти. Многие трупы либо сгорели целиком, либо обгорели до неузнаваемости. То там, то здесь взлетали серые облачка легкого пепла: люди искали среди догорающих деревяшек хоть что-то из имущества.

Люди Фарамунда ушли, оставив пепелище. И хотя их самих потрепали, погиб даже Занигд с частью своих людей, зато страшная слава помчалась впереди. Уходили с дороги мелкие отряды, а в деревнях, где не могли убежать с домами в леса, выходили навстречу и становились на колени. Этих Фарамунд велел щадить, заявлял, что берет под защиту.

Конный отряд, посланный Назгуклом, остановился на том берегу. Оттуда видели сгоревшую деревню, как и готовых к бою людей Фарамунда. Те расположили лучников на берегу в три ряда. Здесь удобный брод, но по пояс в воде не помчишься в бой, а лучники хладнокровно перебьют половину отряда еще в воде…

Фарамунд приглашающе помахал мечом:

– Эй, что заснули?

Вожак отряда похлопал по рукояти меча, привстал на стременах, крикнул зычно:

– А ты это видел?

– Нет, – крикнул Фарамунд весело. – Иди сюда, посмотрю!

Вожак вытащил меч, поиграл в воздухе:

– Иди ты сюда.

– Зачем? – удивился Фарамунд. – Нам и здесь хорошо. Это вы спешили сюда, да что-то передумали, да?.. Или опоздали?

Всадник дважды взмахнул мечом, словно рассекал чью-то голову. Остальные смотрели угрюмо, но без вражды. Похоже, никто вброд не отважится. Тем более что в самом деле опоздали.

– Тебе это не сойдет, – крикнул всадник. – Не только наш хозяин, все выступят и сомнут тебя, хищный волк! Никто не смеет губить овец, которых стрижем.

– Эти овцы брыкались, – ответил Фарамунд как можно небрежнее. – Возвращайся и передай своему хозяину, что я не претендую на его села. На те, что по ту сторону реки. Но по эту – стригу я! Если же он полезет сюда… то у него будут неприятности.

– Какие? – спросил всадник угрюмо.

– Просто неприятности, – повторил Фарамунд. – Так и скажи.

Он повернулся, медленно пустил коня от реки. Неизвестная неприятность пугает больше, чем определенная.

В левом боку закололо. Боль, словно кто-то нанес ему рану изнутри, пошла по всей грудной клетке, а в сердце вонзила острые зубки. Он чувствовал, как глаза защипало, с недоумением и страхом понял, что мир расплывается и двоится. Он плачет, как слабая женщина, как плачут дети! Но если женщины и дети плачем облегчают горе, то его странная горечь и тоска не оставляли грудь, а растекались по всему телу, пропитывая его ядом.

Лютеция! Все это для тебя делается, только для тебя. Но с каждым шагом он как будто отдаляется от нее.

Утром он поднялся, рывком сбросив медвежью шкуру, холодный воздух сразу охватил теплое тело. Сонный, он дотащился до бочки с водой, поверхность какая-то странная, и лишь когда пальцы наткнулись на твердую поверхность, сообразил, что вода покрылась корочкой льда.

Кулак проломил с такой силой, что струи выплеснулись едва ли не до потолка. Он зарычал, холодная вода мгновенно напомнила, что он – вождь, что находится в своей крепости и что в этих северных краях даже среди лета бывают ночные заморозки, когда только днем воздух прогревается по-летнему.

Из окна было видно, как черный, словно покрытый копотью лес окутался странной мерцающей дымкой. Снежок сыпался настолько тонкий, что и не усмотришь, но дорога вдали побелела, будто дно высохшего озера, где добывают соль.

Щебеча, пролетела стайка мелких птах. Крупные, уважающие себя гуси и всякие настоящие птицы улетели не то в те сказочные теплые края, где находится такой же сказочный неправдоподобный Рим, не то в соседний лес, который снеговая туча обошла стороной. Птичья мелочь спешила, собиралась в стаи, порхала мелкими стайками с дерева на дерево, со двора на двор, обрастая, как снежный ком.

Во дворе коза взобралась на крышу сарая, обнюхала серое небо, а когда внизу началось движение, легла на краю и стала следить подлыми глазами, будто пантера, намеревающаяся прыгнуть из засады.

Он отвернулся, жадно плескал ледяную воду в лицо. Перед глазами проносились картины вчерашнего пира, в ушах звучали голоса. Мозг холодно и трезво отсеивал мусор, а важные крупицы складывал в одну кучку. Так, молодой Унгардлик брякнул, что если вождю нравится сидеть сиднем в этом бурге, то и пусть сидит, а он скоро уйдет, хочет повидать мир, Рикигур возразил, что Фарамунд только накапливает силы, Куландж похвастал, что еще помнит дорогу к теплым морям, Вехульд выразил недоумение… в чем же? Черт, все-таки либо надо пить меньше, либо запоминать лучше…

Сейчас Рикигур дремлет, сгорбившись, как маленький несчастный тролль, огонь перед ним весело лижет чугунный котел, рассыпается бликами вдоль стены, играет весело и грозно на лезвиях мечей на стене, а наконечники копий кажутся раскаленными в пламени.

У самого ложа Фарамунд ушиб босую ногу о сундук, захваченный у Лаурса. В нем обнаружились пергаментные свитки, одни из хорошо обработанной кожи, другие вовсе из невыделанной, записи как на латыни, так и на других языках. Он различал их, хотя латинские значки оставались такими же непонятными, как и прочие, он только смутно чувствовал, что эти вот ровненькие – латынь, а остальные – остальные.

Растерся так, что кожа скрипела и трещала, оделся, затянул пояс потуже, а когда подошел к окну снова, влажный воздух страны болот мощно и властно взял свое: на месте внутреннего двора медленно колыхалась неровная поверхность неопрятного киселя. Постройки тонули, словно при половодье, он видел только крыши ближайших сараев. Дальние стены и башни не просматривались в белесой мгле.

Внизу едва слышно фыркнула невидимая лошадь. Он провел рукой по голому плечу. Пальцы скользнули по взмокшей коже. Он вдохнул холодный влажный воздух, почти физически ощутил, как такая же мокрая пленка оседает сейчас на крупы коней, на камни основания башни, на деревья, стены домов, лица, руки часовых, как отсыревает тетива, как растягиваются ремни…

Хуже того, в тумане тонут звуки шагов, хриплое дыхание крадущегося лазутчика. Он сам тогда сумел благодаря такому туману взять эту крепость, но так же точно могут захватить и его!

Брови сошлись на переносице. Мозг работал напряженно, но ничего надежного не приходило в голову. Если же часовых поставить вдоль стены на расстоянии шага друг от друга, никакой армии не хватит!

Единственное, что лезет в голову, – это захватить еще хотя бы пару бургов. Тогда при потере одного останутся два других, но главное, что на владельца трех бургов не решатся нападать простые разбойники.

Он высунулся из окна, прокричал мощно, с удовольствием ощущая свой сильный зычный голос: