Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 28

Остальные сундуки заполнены цветными тряпками, дорогими одеждами. На некоторых он усмотрел замытые пятна крови. Только в последнем ларе обнаружились еще железные пластины, что крепятся на руки, и такие же – только побольше, закрывающие голени ног. Ремни уже потерлись, явно служили не один год… а то и не один десяток лет, но кузнецы Лаурса заменят, уже имели дело с вещами великой империи…

Во дворе Громыхало гулким голосом раздавал распоряжения челяди. Здоровяк явно наслаждался властью над теми, кто совсем недавно посматривал на него, вчерашнего палача, свысока.

– А, Фарамунд, – поприветствовал он. – Что будем делать с бургом?

– Бургом? – переспросил Фарамунд.

Громыхало с небрежностью отмахнулся.

– Бург, сите, гард, град – какая разница? Все зовут по-разному. Это просто укрепление, где можно держать оборону. Крепость. Лучше всего ставить на руинах римского городка – там много камней и каменных глыб. Странно, вроде бы каменоломен близко нет… Но римляне – это такие жуки, с другого конца света приволокут!

Фарамунд указал на самый высокий дом:

– Я расположусь в покоях Лаурса. Пришли ко мне кого-нибудь, кто знает римлян. Хочу больше узнать о них. И вообще…

– Что «вообще»?

– Вообще о нас. О мире.

Ему принесли таз с горячей водой, он плескался, смывал пот и слюни, отдирал струпья засохшей крови. Испуганные челядины стояли у дверей.

На лавке сидел, тряся седой головой, восьмидесятилетний Арнелиус, самый старый обитатель бурга. В юности он начинал мастером по золотым украшениям, но такой работы у бедных франков не водилось, потому в бурге у Лаурса склепывал более нужное: кольчуги, металлические рубашки.

Сейчас он то и дело заводил речь о временах своей молодости, когда все важные вопросы решались только на общем тинге. Все свободнорожденные приходили, и никто не смел перебить даже самого ничтожного, если он не проявил себя раньше трусом и не был с позором изгнан. И никогда конунг не смел сказать слова против общего мнения племени…

Фарамунд слушал жадно, но вскоре злость стала подниматься и захлестывать голову, как волны прибоя захлестывают берег.

Затаенный страх, с которым он очнулся в лесу, не исчез со временем, а разросся. Не зная даже своего имени, выясняя на ощупь, что он умеет, довыяснялся, что теперь у него сотня головорезов и этот хорошо укрепленный бург… Но что с ними делать?

А старик забывает, о чем говорил, возвращается, снова начинает рассказывать то, что уже рассказывал, сам не понимая, что жизнь племени резко изменилась. Это видно даже ему, Фарамунду, видно по обрывкам разговоров, по тревожным слухам, по испуганным лицам людей, у которых вдруг зашатался под ногами привычный мир.

Племена начинают объединяться, а объединения перерастают в племенные союзы. А когда в таком союзе несколько сот тысяч человек, а живут на огромных территориях, то собрать всех свободнорожденных немыслимо. Разве что перед отправкой огромного войска на войну?

Ага, сам конунг, что правит племенем, проживает в такой же специально сооруженной крепостице, бурге. В бурге кроме него всегда часть его дружины… Но сейчас конунгу, понятно, не до разбойников, промышляющих на его землях. Племя франков медленно движется на юг, захватывая земли Галлии. Местные племена, тихие, как мыши, сопротивления почти не оказывают. Бой дают обычно только римские гарнизоны, в которых самих римлян не осталось, а только римские федераты из самих же франков или галлов, но и то, если пришельцы пытаются взять гарнизоны штурмом. Но обычно завоевание земель Галлии идет почти мирно…

Он растирал тело, с удовольствием чувствуя, как скрипит здоровая кожа. В ушах скрипел старческий голос:

– Но мечи у них дрянь… Мечи – это… это единственное, что лучше умеем делать мы, франки! Сделай римляне мечи такой длины, как наши, они бы обломились от собственной тяжести, как ломается ледяная сосулька. Их мечи из сырого железа! А наши кузнецы такое железо не считают годным даже для ножей своих жен и слуг. Наши кузнецы такое куют и перековывают, кладут в болото, чтобы ржа выела грязь, а то, что остается, снова куют и перековывают много раз, а потом закаляют в масле или в теле пленного. Зато наши мечи рубят их доспехи, как будто те из глины! А когда наш меч встречается с их мечом, на нашем ни зарубки, а их меч… ха-ха!.. надвое, как березовое полено… Нет, даже как, тьфу, сосновое.

Фарамунд всматривался в этого старика с состраданием и брезгливостью. Тот был, по слухам, чистым римлянином. Попал в молодости в плен, здесь был рабом… только раб у франков совсем не то, что раб у римлян. У франков раб работает рядом с хозяином, делит с ним ту же пищу, спит под одной крышей и на такой же соломе, а если хозяин оказывается бездетным, то раб получает в наследство все имущество, скот, землю. Так и Арнелиус был рабом, потом им постепенно быть перестал, женился, были дети, что разъехались по свету. Теперь доживает свой век, искренне считая себя франком…

Франки, напомнил он себе. Все, что он знает, да и то из обрывочных разговоров воинов, что все франки состоят из знатных, свободных и полусвободных. Но на тинг допускаются все, кроме трусов. Во главе – конунг. Он же возглавляет ополчение в случае войны, но, кроме того, у него есть и отборная дружина, которая подчиняется только ему.

Но все изменилось при этом так странно и так внезапно случившемся движении племен, когда все вдруг снялись с насиженных веками мест и двинулись, двинулись, двинулись в такой нелепый путь, когда люди рождаются в дороге, старятся и умирают, а их дети повторяют их путь, но их ноги уже взбивают пыль других земель, а глаза видят зверей и птиц, каких никогда не зрели их отцы.

Сейчас на тинг уже не собраться: франки при движении разбрелись слишком широко, захватили такие земли, что даже быстро летящим птицам не собрать всех. Да и не нужен тинг такой вот семье-роду. У них здесь есть все для жизни, есть свои законы и правила. Они не знают конунга, как и он не знает об их существовании. Долго ли это будет продолжаться, неизвестно…

Хотя, почему неизвестно? Уже идет подчинение этих семей. Только не конунгу, а мелким разбойничьим шайкам, что от простых грабежей переходят к обложению данью. Эти разбойники начинают для укрепления своих позиций строить крепости, выбирая хорошо защищенное место: на утесах, в излучине реки, а если среди равнины, то окружают частоколом и даже рвом или валом.

Мир меняется стремительно! Это он уже понял. Осталось понять, кто же он сам.

Глава 10

Тревога не давала даже сесть за стол. Ел и пил на ходу, потом велел оседлать коня, выехал за врата крепости, своего бурга! – пустил коня вдоль берега реки. Местность вздулась горбом, он погнал коня на холм.

Оттуда открылся вид на долину, окруженную мрачным темным лесом. Вдоль берега протянулось одно-единственное жилище, похожее на гусеницу, что решила укусить себя за хвост, но не дотянулась и заснула. Франки, как он уже знал, не выносят, чтобы их жилища соприкасались. Селятся в отдалении друг от друга, где есть река или ручей. Жилище – высокие удлиненные постройки на два-три десятка человек. В этом всегда была их сила: все нужное себе добывают сами – как еду, так и одежду. Но теперь в этом отыскалась слабость.

Седло поскрипывало, конь беспокойно переступал с ноги на ногу. Фарамунд ерзал, не понимая смутного чувства тревоги. Отсюда с холма хорошо видно такое селение. Пусть там даже пятьдесят человек: из них две трети – дети. Покорить легко, заставить платить дань – проще простого. Как и соседей, что ниже по реке. Но придется строить крепость, куда свозить все награбленное, полученное как дань. Там же отсиживаться самим, если нападут соседи. Такую же крепость, как у Свена, как у других разбойников.

Можно было ехать дальше, это теперь его село, будут платить ему за покровительство и защиту, но он все придерживал коня. Так беззащитно выглядят эти франки! Трудно поверить, что вытеснили с этих земель римские гарнизоны. Вообще-то здесь Галлия, а сами галлы, некогда покоренные могучим Римом, держатся тише воды, ниже травы. Вторгшимся франкам пришлось сражаться не сколько с ними, сколько с Римом… да и не с Римом даже, а теми племенами франков, что служили Риму, защищали его верно и отважно…