Далекий светлый терем (Сборник) - Никитин Юрий Александрович - Страница 84

Итторк насторожился, это было видно по серым полоскам на панцире, а запах потек над полом густой и резкий.

– Как это?

– Возможно, они из более ранних. Мудрец Анака предполагал, что наше Племя было не первым, а тоже лишь отводок. Точнее, так же из какого-то Мира выплеснулись весной крылатые, почти все погибли, а одной молодой самке удалось спрятаться под камнями, она вырыла норку и стала Основательницей. От нее и разрослось наше Племя. Но в какой-то период от того первого Мира другая самка могла заложить начало Племени, в чей мертвый мир мы вторглись. Они могли быть даже более древними, чем мы! Хотя, честно говоря, я сам это представляю смутно.

Итторк внезапно зябко передернул плечами:

– Подумать только, от какой случайности зависит жизнь всего Племени! Вернее, зависела. Но твое открытие ставит целый ряд сложнейших вопросов. Ладно, разберемся с ними потом. А пока иди и не особенно рассказывай о своих нарушениях. Я пойму, но другие?

Он дружески хлестнул кончиком сяжка по спине, Оппант даже вздрогнул от горячей благодарности. Великий ученый его понимает!

А потом было третье заседание Совета, оно же и последнее для Оппанта. Он тогда вбежал в пещеру, как всегда, резво, словно термик-гонец, живо огляделся. Под стенами панцирники, члены Совета застыли на своих местах неподвижные, напряженные. Оппант прошел к своему месту, заглядывая в лица Старших, но все отводили глаза, словно страшась чего-то.

Итторк вошел все так же стремительно, но на этот раз за ним шли два панцирника. Один из них был Трэнг.

Итторк выглядел напряженным, он двигался еще лихорадочнее, чем обычно. Он остановился в середине круга:

– Мудрые! В этот критический час, когда каждое мгновение может стать решающим для судьбы Мира, я взял на себя тяжелую и неблагодарную задачу… Отныне вся власть сосредоточена в моих руках! Это временно, естественно.

Готр прервал негодующе:

– Ты поставил себя над Советом! Это святотатство. А за святотатство одно наказание – смерть…

– Дорогой Готр, – сказал Итторк, но его лицо и голос были не такими ласковыми, как слова. – Мы слишком много времени тратим на пустые разговоры, обсуждения. Это еще терпимо в мирное время, но в этот грозный час…

– Где грозный час? – прервал его Готр опять. – Почему ты пугаешь нас опасностью, которой, возможно, вовсе нет?

– Ты сам сказал «возможно», – ответил Итторк. – А если есть? Для жизни Племени никакие меры защиты не чрезмерны… Впрочем, что это я оправдываюсь? Опять все хочешь утопить в пустых словопрениях? Эй, взять его!

Два панцирника оказались возле Готра. Один схватил его мощными жвалами поперек туловища и бегом вынес из зала. Второй грозно пощелкал огромными челюстями, словно прикрывая отход.

Все произошло так быстро, что никто не успел шевельнуться. Члены Совета сидели, как приклеенные. Итторк проводил взглядом панцирника с брыкающимся Готром, сказал резко:

– Никаких споров в чрезвычайное время! Из-за пустых прений мы можем потерять все Племя! Отныне, вплоть до отмены чрезвычайного положения, все мои распоряжения должны выполняться безоговорочно!

Он еще несколько секунд пристально рассматривал членов Совета, и те под его взглядом опускали головы или отводили глаза. Оппант молчал, только в свою очередь рассматривал бывшего члена Совета, который теперь поднялся над Советом, стал Первым и Единственным…

Их взгляды встретились. Несколько мгновений Итторк ломал взглядом Оппанта, но тот с непонятным для себя спокойствием и горечью рассматривал Итторка. Горечью и чувством стыда…

Похоже, Итторк ощутил, что во взгляде Оппанта нет ненависти, а есть странная смесь, в которой разобраться непросто, и где не последнее место занимает сожаление по нему, блестящему и мудрому Итторку…

– Заседание окончено, – бросил Итторк. – Отныне будем собираться лишь в тех случаях, когда я позову. Уверяю, таких случаев будет немного! Я еще не встречал проблем, с которыми бы не справился без многодневных пустых словопрений!

Панцирники разом сдвинулись с мест. На Старших пахнула волна запахов угрозы. Напор был так страшен, что престарелые термы подпрыгивали, пятились, затем опрометью начали выбегать из зала Совета. Панцирники двинулись следом, только двое остались за спиной Итторка, на Оппанта смотрели зло и недоверчиво.

Итторк повернулся к Оппанту:

– А теперь разберемся с тобой, самый загадочный из термов. Ты, так я слышал, не смирился с тем, что ты урод, калека..

– Я им себя не чувствую, – ответил Оппант нехотя. – А что говорят… Конечно, гадко. Но я мало общаюсь с говорунами. Когда я ломаю стену в другой мир, стена не говорит, что я урод.

Широкие фасеточные глаза Итторка потемнели, а их нижние части матово заблестели. Сяжки задвигались:

– Ты не только ломаешь стену.

– А что еще?

– Как я слышал, – проговорил Итторк медленно, – ты уже ломаешь и Купол!

В его словах было столько угрозы, что все сердца Оппанта дернулись и остановились. Холод пробежал по всем членам. Он с трудом заставил себя развести мускулы, прогнать сквозь трахеи теплый воздух, и лишь когда сердца робко запульсировали снова, сказал с натужной небрежностью:

– О, пока что это лишь игра ума!..

– Так ли?

– Уверяю, – сказал Оппант горячо. – Мы мало знаем даже о подземном мире, в котором живем… и через который теперь двигаемся со скоростью двадцать сяжек за сезон, а уж о надземном… Я рассчитал, что если даже с вершины Купола можно обозреть далеко вокруг, то что будет, если подняться еще выше?

– Крылатые поднимаются очень высоко, – прервал Итторк нетерпеливо, – но что толку? Ни один не возвращается. Да и вернулся бы. В них же разума меньше, чем в слюне носача, которой облицовывают стены! Это первое. А второе возражение, так это восприятие. Чужие запахи нам ничего не скажут. Мы их просто не умеем еще распознавать. Нужно великолепное зрение, а мы все слепы: ибо зачем зрение под Куполом и в глубинах земли, где вечная тьма?

Все шесть сердец Оппанта бились так, что на коже выступили шарики влаги. Запах пошел тревожащий, хотя Оппант отчаянно зажимал все железы.

– Крылатые зрячи.

– Еще и панцирники отличают свет от тьмы, – отмахнулся Итторк. – Но крылатым надо в полете успеть увидеть издалека молодую самку, успеть спариться в полете, а панцирник у входа должен бдить и хватать врагов. Но крылатые, как мы уже говорили, лишены разума, а панцирники, ну, здесь я с тобой согласен, если даже и увидят, то что поймут?

– Мудрый Итторк, – проговорил Оппант сдавленно, – я урод, ибо у меня зрение, если и уступает крылатым, то немного. Я уверен, что смогу увидеть очень далеко.

Он увидел, как отшатнулся Итторк. На миг пахнуло запахом сильнейшего отвращения. По спине пробежала дрожь, но в следующее мгновение все исчезло, а Итторк бросил без особой неприязни:

– Я бы не сказал, что это слишком большое уродство.

– Спасибо.

– Верно-верно. Я бы, пожалуй, сам от него не отказался. И как ты это видишь? Рассказывай!

Он часто прерывал, задавал неожиданные и бесцеремонные вопросы. Это раздражало, но затем Оппант ощутил, что Итторк ухватил проблему, вопросы ставит очень точно, уточняя детали, которые не всегда были понятны даже Оппанту.

– Все ясно, – сказал Итторк, когда Оппант выдохся и умолк. – Ты задумал великую вещь, терм. Совет распущен, но я тебя оставляю в своих советчиках… А теперь слушай. Я направляю сто носачей, которые будут всегда при Умме. Пусть использует, экспериментирует, пробует. Одному Бюлу трудно, я поставлю еще десяток рабочих. Да что десяток – сотню!.. К тому же половина пусть роет встречный ход прямо из грибного сада. Ясно? Теперь с тканью… Делайте ткань потоньше, это главное. А мелкие дырочки носачи пусть заделывают сразу. Это не помеха. Под Купол я пошлю бригаду строителей, пусть точно над вашим мешком подготовят на своде участок для вскрытия. Все ясно? Можешь идти.

Оппант автоматически повернулся, но что-то заставило воспротивиться бесцеремонному обращению: