Чародей звездолета «Агуди» - Никитин Юрий Александрович - Страница 89

Сна уже ни в одном глазу, я долго лежал, перебирая в памяти события последних дней, выбрался из постели, в окна через щели жалюзи бьет яркий, как лучи боевых лазеров, свет. В виски толчками бьется кровь, я чувствую, как распухают там вены, уже и так толстые, как разжиревшие пиявки. Все износилось, к Чазову лучше не показываться, сразу же госпитализирует, я и так велел не пускать его ко мне без острой, даже острейшей необходимости.

Утром Людмила еще спала, я поднялся на цыпочках, сам приготовил кофе и бутерброд, поспешно включил дисплей. У меня их несколько, система работает бесперебойно, своя подстанция в подвале, экраны жэкашные, висят на стенах, как раньше развешивали картины, только у меня вплотную один к другому, как фасетки в глазу огромного насекомого.

Я переключил несколько раз, поглядывая с высоких столбов и крыш на улицы Москвы. Поймал себя на том, что подсознательно страшусь увидеть, как по опустевшим улицам пугливо перебегают люди, как разом исчез весь блеск, все сияние богатого города, куда более богатого, чем Париж или Лондон, что в Москве остались лишь бездомные собаки, сейчас поджали хвосты, тоскливо воют, не понимая, что случилось…

Но машины идут по дорогам все такими же блестящими потоками, на Садовом привычная пробка, еще крупнее пробка у Белорусского, там это всегда, вне зависимости от времени суток, народ толпится на троллейбусных остановках, все такой же бестолковый, нарядный и неряшливый, подростки с плейерами и огромными наушниками, делающими их обладателей похожими на мартышек, двери казино уже открыты, несмотря на рань, витрины ювелирных магазинов сверкают россыпями бриллиантов…

Народ то ли не понял еще, что происходит, то ли не все услышали новость, но жизнь идет, идет, идет привычно, нигде ничего не происходит.

Я вздохнул с облегчением, экраны погасли, мягкий ковер приятно щекочет босые ступни, однако надо заставить себя одеться и выйти в этот зной навстречу сегодняшним тревогам и страхам.

На листочке с распечаткой расписания множество встреч, приемов, два совещания, надо все успеть, я проглотил назначенные лекарства, запил водой, другие проглотил и запил соком, а капсулу, похожую на миниатюрную гранату, ухитрился проглотить так, в голосе прояснилось, сердце начало биться чуточку ровнее, без таких уж провальных перебоев.

Звякнуло, на экране лицо дежурного работника охраны:

– Господин президент, машина подана. Господин Забайкалец велел напомнить, что совещание с послами латиноамериканских стран через сорок минут…

– Спускаюсь, – ответил я.

Раннее утро, машин движется такой сплошной поток, что не видно асфальта. Я поморщился, вот уже семь с половиной лет для меня перекрывают дорогу, а все не привыкну, неловко. По большей части из-за этого и остаюсь ночевать в кремлевских апартаментах, чтобы вот так не мешать людям еще больше…

Да и Чазов там, кстати, ближе. Ведь тому, кто болеет за весь народ, больничный не оплачивают, так что надо держаться, не болеть…

Деловитый голос диктора новостей перечислял, сколько за истекшую ночь было убито, ограблено, изнасиловано, сколько сожжено автомашин, сколько изъято оружия…

Жажда насилия, мелькнула горькая мысль, выплеснулась сперва в кинофильмах, а теперь выплескивается в жизнь. Но и фильмы не запретишь, увы. Насилие – востребовано самой природой.

Нет чисток, природа волнуется, начинает инстинктивно чиститься сама, пусть неумело, грубо, как собака, что пучками ест грубую траву, набивая ею желудок, чтобы очиститься… Отсюда повышенная раздражительность, что слишком часто переходит в драки, убийства, кровопролитие. Оттого и множество одиночных убийц, групп, террористических организаций – они никогда не будут страдать от недостатка членов.

Но здесь странности в политике демократов: потакая низменным чувствам простого человека, в то же время наотрез отказывают тому же самому простому народу во введении смертной казни для преступников! А это срабатывает здоровый инстинкт простолюдья: не умея удержаться от падения, хотя бы выбраковывать силой тех, кто оказался на самом низу. Кто уже озверел и оскотинился настолько, что бросается, как бешеный волк, на своих.

Машина сделала резкий поворот, впереди начали быстро подниматься, словно вырастая из земли, красные от утреннего солнца кремлевские башни.

Служба охраны изображает каменные украшения, что правильно, президент не должен отвлекаться ни на что, кроме своих мыслей государственной важности. От того, что заметит у охранника расстегнутую ширинку, может не заметить опечатку в документе, разграничивающем полномочия президента и парламента, а это, конечно же, приведет к гражданской войне.

Я кивнул Крамару, что вообще-то не Крамар, а Крамарь, еще один хохол, но зачем-то косит под иностранца, впереди по всему коридору прекращается движение, все живое исчезает, дверь апартаментов Ксении чуть приоткрыта, там стоит, придерживая за ручку, Карашахин и что-то втолковывает невидимым для меня собеседникам.

– Можно пройти? – спросил я.

Карашахин оглянулся, отпрыгнул:

– Дмитрий Дмитриевич, вы так заикой сделаете!.. разве можно так… так рано являться?

– Не спалось что-то, – ответил я, – а вы чего?

– Да так, – ответил Карашахин.

В большом кабинете сидели Громов, Сигуранцев, Босенко, все трое невыспавшиеся, с темными кругами под глазами, только Сигуранцев, хоть такой же помятый, но бодрый и налитый энергией, как дюрасел.

Все трое встали, я пожал им руки, Сигуранцев объяснил:

– У нас спор на тему, насколько востребованы эти ужесточения. Ведь для политика самое главное – попасть в точку, как можно точнее выразить желания народа. Ведь хоть над этим и смеются, но мы в самом деле служим народу. В самом деле! И фашисты, и коммунисты, и демократы – все, хоть и каждый по-своему.

Громов и Сигуранцев смотрели на меня угрюмо и с некоторым раздражением, словно я своим вторжением разбил очень хрупкую конструкцию из благородных идей.

– Есть индикаторы, – сказал я. – Не опросы, не рейтинги, все это можно подтасовать, но есть и абсолютно объективные…

Сигуранцев спросил в лоб:

– Какие?

– Самый точный индикатор, – ответил я, – индикатор умонастроения, вкусов и пристрастий общества – это компьютерные игры.

Сигуранцев удивился:

– А почему не книги? Не театр, не кино? Не видеоклипы?

Я покачал головой:

– У книг и кино слишком велика инерция, что идет с прошлого, а то и позапрошлого века. А игры – сегодняшние. У них нет корней, от которых бы плясали. Но массовость их настолько велика, что бюджет игропроизводящих компаний уже впятеро превысил бюджет Голливуда. Сейчас в каждой квартире есть комп, есть игры, есть играющие… Во что играют? Если не знаете, скажу, я готов поделиться этой важной информацией…

– Ну-ну.

– Они играют в убийц, киллеров, потрошителей, мафиози, а если игра предоставляет сыграть за любую из сторон, где по одну сторону люди закона: полицейские, ФБР, антитеррористические отряды, то будьте уверены, любой подросток выберет сторону террористов!

По смущенному лицу Сигуранцева, который и сам иногда поигрывает в свободное время, видно, что и он выбирает не совсем так уж сторону закона и правопорядка.

– Какие самые популярные игры? – спросил я. – Нет, дело не в жестокости, в которой упрекают игры. Хрен с нею, пусть льется кровь, пусть разлетаются ошметки человеческих тел!.. Мы не ханжи. Но почему подростки обожают расстреливать именно полицейских, а не террористов, почему гоняют на виртуальных машинах, сбивая прохожих, почему с наслаждением взрывают дома, врываются в Пентагон, убивают там всех, не исключая даже испуганных секретарш?.. Ладно, не отвечайте, дело не в точности ответов. Дело в том, что так есть, вы это знаете. Мир соскучился по насилию! Да что там соскучился – истосковался. Насилие востребовано. Мир созрел для насилия, для жестокости, для навязывания своей воли силой кулаков, ударами приклада, поясами шахидов, бомбежками, заказными убийствами, угрозой применения ядерного оружия… а то и его применением.