Чародей звездолета «Агуди» - Никитин Юрий Александрович - Страница 88

Рабочий день закончился давно даже у самих поздних пташек, все успели загрузиться продуктами у магазинов, сейчас дома смотрят по телевизорам дебильные шоу, еще не зная, что это последние передачи, так что дороги без пробок, полупустые, не приходится перекрывать, чтобы я ехал без остановок, достаточно и пары машин впереди с мигалками.

Карашахин сидел напротив, в глазах блестели огоньки, на обычно бесстрастном лице менялись странные выражения.

– Что-то не так? – поинтересовался я.

– Представляю, – проговорил Карашахин, – как взовьются США!

Я не стал спрашивать, при чем тут США, здесь наши личные проблемы, США сейчас, как совсем недавно выразился наш мэр города, абсолютно при всем… И в самом деле придется перед ними оправдываться!

Я стиснул зубы:

– Да, некоторое время оправдываться придется…

– Боюсь, что еще долго, – сказал Карашахин.

– США будут уничтожены! – сказал я. – Не знаю, как именно, но уничтожены будут. Это несомненно.

– Тоже голос спинного мозга?

– Нет, голос свыше. Человечество – единый организм, временами я его чувствую целиком… в минуты прозрения. Нет, в моменты прозрения! И тогда понимаю, что оно развивается, растет, учится… Это еще ребенок, но и ребенок хочет избавиться от безобразной опухоли на своем теле! Так что США будут уничтожены. А как… могут подсказать специалисты. Если смогут.

Павлов же долго молчал, наконец спросил тихо, словно разговаривал со своими мыслями:

– Может быть, не стоило так уж… круто? Я имею в виду, с Асланханом?

Сидел рядом с шофером, а со мной говорил, выворачивая шею, отчего лицо багровело, а под глазами вздувались мешки, похожие на подушки безопасности.

Я подумал, буркнул:

– Может быть, может быть… Наверное, сорвался. Но только – наверное. На самом же деле, думаю, мой спинной подсказал решение верное.

– Спинной мозг? У которого утолщение там, внизу?

– У него два утолщения, – уточнил я, – в черепе и в заднице. Верхний мозг развился для решения сиюминутных задач, потому он и там, вверху… но часть мозга, что выделена для важнейших стратегических задач, как то: выживание, продление рода, захват ареала, доминирование – это в защищенном бункере, армированном не только костями, как череп, но и… не только костями…

Я говорил медленно, вроде бы ерничая, но во мне в самом деле что-то происходит, из темных глубин поднимается древнее, мохнатое, звериное, грубо отодвигает университетского профессора… нет, трепещущего интеллигентика в университетском профессоре.

– И что сказал этот… нижний мозг? – спросил Павлов.

– Он сказал, – проговорил я медленно, – что высокая культура всегда будет отступать перед более низкой. Единственный способ выжить – это ответить варварам на их же языке. Этому Зямовичу я ответил. Думаю, остальные поняли. Кобызам мы тоже ответили. И не только кобызам. Чтобы выжить, дорогой Глеб Борисович, мы должны на действительность реагировать адекватно. И хрен с той Европой, что завопит о жестокости!.. Ее саму уже берут за горло, она этого еще не заметила, хотя пальцы уже сомкнулись на нежной жирной шее.

– Да я ж не против, – сказал Павлов. – Я целиком – за. Но я… гм… теоретик. Когда начинается вот такое, мне малость не по себе. Настолько малость, что все кости трясутся, как в мешке на мельнице. Этого Зямыча не больно… резко?

Я спросил с тихим бешенством:

– Да? А с президентом так можно обращаться? Кто меня будет уважать, если мне откажет в выступлении всего лишь… всего лишь подданный? Это произошло на глазах двух десятков человек! Меня унизили… а это значит – унизили власть. В очередной раз.

Он промямлил:

– Да, это понятно, но… без суда и следствия! Можно было бы ему инкриминировать что-нибудь. Вплоть до измены или шпионажа в пользу Запада.

Я покачал головой:

– Зачем? Как раз такие хитрости видны издалека. И никто не поверит. А вот то, что он мне отказал в доступе на телевидение, видели не только люди наших служб, но и с десяток сотрудников телебашни. Они подтвердят все. Президента страны… такой огромной страны!.. никто не смеет так унижать.

Глава 3

Чаще ночую прямо в Кремле, там мои президентские апартаменты, но сегодня после такой встряски потянуло в семейное гнездышко, Геннадий неодобрительно покрутил головой, в Кремле охрана надежнее, но послушно доставил меня, только на ходу доложился Крамару, а еще заметно замедлил скорость, чтобы там успели мобилизоваться, убрать голых баб с экранов мониторов и подтянуть животики.

Людмила еще не спит, возится с внучкой. Это у меня уже пятая внучка, самая младшая, остальные заканчивают школу, а самая старшая грызет гранит науки в техническом вузе.

Ахнула, увидев мое лицо.

– Что с тобой? – спросила она в ужасе. – Ты прямо кипишь! Как чугунный котел с наглухо завинченной крышкой. Не взорвешься?

– А ты чего не спишь? – спросил я. – И ребенка мучаешь, неврастеничкой вырастет… Сейчас и так весь мир страдает неврастенией… в особо тяжелой форме. И вообще – иди спать.

– А ты?

– Посижу чуть, приду. Мне надо немного подумать.

Она вздохнула, в глазах укор, но хоть в руках утюга не видно, ушла на кухню. Я допил чай, а когда добрел, хватаясь за стену, к спальне, постель уже разобрана, Людмила спит, отвернувшись к стене.

Галапагосская черепаха на суше двигается грациознее, чем я, когда заползал под одеяло. Тяжелые, как бронированные щиты, веки начали опускаться, тепло пошло по телу, резкий звонок встряхнул, словно электрошок при реанимации.

Я судорожно пошарил по столику, вялые пальцы едва удержали тяжелую трубку. Сейчас, конечно, есть и намного легче, но в них, видимо, труднее запихнуть столько глушилок, как во все, чего касается президент.

– Алло?

– Дмитрий Дмитриевич, – раздался голос Карашахина, – простите, что оторвал вас от тренажеров…

– Хоть, – буркнул я, – не вытащил из сауны с голыми бабами, как сказала бы Ксения. Какая неприятность еще?

– Большая, – сказал он потерянным голосом. – Под Волоколамском автобус, полный народу, столкнулся с поездом. Погибло сорок три человека, только одного выбросило взрывом… да, был еще и взрыв, остальные все в лепешку. Я звоню, чтобы вы были готовы, когда на вас все это обрушат.

Я закрыл глаза, простонал неслышно, вот бы снова заснуть и проснуться, когда все случившееся окажется дурным сном.

– Хорошо, – сказал я чужим голосом, – буду знать.

– Какие-нибудь распоряжения на этот счет?

– Тебе? – переспросил я. – Но ты ведь управляющий делами президента, а не МЧС, ГАИ или МВД.

В трубке вздохнуло, голос сказал с надеждой:

– Но разве… вы не поедете на место катастрофы?

Я сжал челюсти, помолчал. Это не президент, что при каждом сходе лавины с гор, каждой автокатастрофе или упавшем самолете выражает соболезнование и мчится туда лично, чтобы… чтобы что? Мы же все знаем, что на самом деле он на фиг там нужен. Это всего лишь заискивание перед СМИ, перед массой быдла, имитация скорби и соучастия. Президент должен заниматься делами государства, а на места катастроф должны выезжать даже не генералы, а майоры, а то и капитаны. Иначе такой президент слишком уж похож на мельника из басни Крылова… Однако Карашахин прав, я ведь срывался с места и мчался на места катастроф, я клал венки и выражал соболезнования, я старался быть близким к народу, к простым людям, словно чувствуя вину перед ними: я президент, а они – нет, и потому готов был для них едва ли не снять штаны и подставить зад. Это чертово чувство вины русских, старшего брата перед младшим, на самом деле намного более наглым, дерзким и постоянно пинающим старшего брата.

– Нет, – ответил я медленно. – Всеволод Лагунович, отныне президент будет вести себя, как глава государства, а не… клоун в президентском кресле.

– Я понял, господин президент, – ответил он торжественно.

В трубке тихо, и хотя звонил он, но этикет делает для президента исключения, в числе привилегий Первого Лица есть и такие, как подходить к женщине и знакомиться самому, не будучи представленным общим знакомым, а также класть трубку первым, чем я и воспользовался.