Морские террористы - Нестеров Михаил Петрович - Страница 12

Шон подыграл ему. Склонившись над ним, он тихо прошептал:

– Спит… Не буду будить. – И, тихонько развернувшись, пошел обратно к двери.

– Попался! – догнал его радостный голос.

Мальчик с разбегу прыгнул на руки отцу и обнял его за шею.

– Ты провел меня, маленький сорванец! Но больше тебе меня не обмануть. Марш умываться, чистить зубы! Ты еще не завтракал, а время обеда. Что тебе приготовить?

– Пельмени с мясом.

– Ладно, пусть будут с мясом. За обедом я расскажу тебе страшную историю. Она называется…

«Как?» – мальчик округлил глаза.

– «Подводная пещера». Да, Ёси, твое желание исполнено. – Шон отвесил мальчику актерский поклон и прошел на кухню. Там он поздоровался с Сахоко Хорикавой, исполняющим при Ёсимото обязанности гувернера, и отпустил его. Сам же вымыл руки, надел белоснежный фартук, скрыл волосы под широкой цветастой повязкой. Рассыпав по столу муку, Шон разбил в нее пару яиц, увлажнил зеленым чаем и ловко замесил тесто. Мясо в его холодильнике всегда было свежим. Он нарезал два сорта на мелкие куски и провернул на мясорубке. Вооружившись тонкой, как учительская указка, скалкой, он раскатал тесто и нарезал его кружками. Его умелые пальцы быстро лепили пельмени. Вода закипала на огне. Он любил готовить, и это приносило ему удовлетворение.

За обедом Шон рассказывал о своем приключении так, словно и ему было не больше семи лет. Он умел преподать любую историю таким образом, чтобы его сыну было интересно. Он придумал множество вымышленных деталей, в частности – акул, которые голодной стаей окружили его в море; сопровождал подробности жестами, понижал и повышал голос, порой хрипел, схватившись за горло, откидывался на спинку стула и ронял голову на грудь. Оживал, натужно втягивая в грудь воздух, радостно вскрикивал и улыбался.

Когда они вышли из-за стола, лицо Шона омрачилось. Мальчик сказал:

– Вчера звонила мама.

Если и существовало понятие «американский самурай», то лишь применительно к одному человеку – Шону Накамура. Коротко отвечая на приветствие своего заместителя лейтенанта Гордона, Шон стремительной походкой прошел к себе в кабинет. Он всегда был вежливым, даже когда не хотел этого. Сейчас на него обрушилась скала сильнейшего гнева, придавив, но не убив его пресловутую обходительность. Он набрал номер телефона и дождался соединения. Автоответчик сообщил координаты испанского отеля. «Что за чертовщина, скажите мне, пожалуйста?!» Шону пришлось перезвонить, чтобы записать гостиничный номер телефона. И снова его пальцы жмут кнопки на телефонном аппарате, снова он, придавленный гневом, ждет соединения. Дождался. На другом конце провода знакомый и ненавистный голос:

– Да?

– Да!!! – крикнул в трубку Шон. – Если ты еще раз позвонишь МОЕМУ сыну, я… – в продолжение он скрипнул зубами. – Будь так любезна, сука, больше не звони!

Он швырнул трубку, норовя расколотить ее о стену. Витой шнур возвратил ее назад с удвоенной силой, и Шон едва успел уклониться.

– Сука… – снова, теперь уже бессильно прошептал он. И мысленно перенесся на год назад.

Их дело не могло дойти до суда по той причине, что оба работали в секретных подразделениях разведки, а было рассмотрено лишь в закрытом режиме внутренней службой, которая зачастую быстро улаживала подобные конфликты.

Просторная комната с массивной мебелью. За тяжелым столом члены жюри. Напротив – Шон и Николь. Они разделены проходом между рядами стульев. Николь задают вопрос. Она начинает отвечать. Председатель жюри – потный, откормленный как на убой, за сто двадцать килограммов мужчина, прерывает ее:

– Встаньте, пожалуйста.

Николь повинуется.

– Продолжайте.

Она продолжает «не с того места». Она скачет с одного на другое, понимая, что этот закрытый процесс ей не выиграть ни за что. В этом зале царил социализм, его от беснующейся демократии отделяли толстые кирпичные стены. Николь выбрасывает пену в сторону жирного судьи:

– Как вы не можете понять, что он просто хочет избавиться от меня и оставить за собой права на нашего ребенка?!

Судья переглядывается с соседом, противоположной себе копией; ему удается ровный тон, хотя покрасневшее лицо не соответствует его голосу.

– Мы действительно не можем этого понять. Предъявите комиссии хотя бы один веский аргумент в пользу этой версии.

– Приглядитесь к нему внимательно, ваша честь, и вы увидите папу-кенгуру, который прячет дитя в кармане. Это бессмыслица! Он (резкий жест Николь в сторону Шона) не пытался поговорить со мной на эту тему. Он сразу же вынес вопрос на жюри. Мы могли обсудить наше будущее. Я могла бы устроиться на другую работу, больше времени уделять семье.

– Сколько длится ваш рабочий день?

– Я работаю сорок часов в неделю, сэр.

– Вы не умеете отвечать на поставленные вопросы. Почему вы не ответили – восемь часов? Назовите организацию, которая предоставит вам иной, более щадящий график. И сохранит при этом прежнее жалованье.

– Пока не могу назвать. Я не готова к этому разговору. Но вы должны…

– Пытаетесь указать, что мне делать?

– Извините, ваша честь. Мне нужно время подумать.

– Пожалуйста, думайте. Вы свободны. Мистер Накамура (жест судьи и его тон открыто подсказывают Николь, на чьей стороне члены жюри), вас я попрошу остаться.

Накамура остается. И слушает судью, рассматривающего дело по звонку сверху.

– Этот процесс вечен. Какие шаги вы намерены предпринять?

– Мои частые командировки раз от раза становятся все дольше и норовят слиться воедино. На базе есть все возможности для начального образования нашего сына. Я лично хочу заняться его воспитанием. Ваша честь, вы же видели реакцию Николь…

– Видел (у судьи было лицо человека, заглянувшего в чужие карты). Хорошо. Я попрошу вашу жену предоставить жюри материалы ее обследования у нашего психиатра. Если потребуется, решим вопрос о ее госпитализации. Но прежде мы сделаем запрос в АНБ на предмет состоятельности Николь на занимаемой должности. Что скажете, мистер Накамура?

Шон ответил откровенностью на откровенность:

– Пусть ужрется.

Он пожалел о своем гневе. Он выплеснул его в трубку и сам остался открытым в мимолетной слабости. Свое состояние оценил как позицию неустойчивого равновесия. «Нигде так не полезно промедление, как в гневе», – вспомнилось ему высказывание Публилия Сира. И еще одно: «Жди от другого того, что сам ты сделал другому».

Шон нажал на кнопку селектора и попросил дежурного принести кофе. Что может Николь? Если бы даже он захотел, и то не смог бы позавидовать ее участи. Что ей остается? Вот так, телефонными звонками трепать ему нервы. А если это войдет не у нее, а у него в привычку? Она умная, до черствости умная женщина. И не может не понимать этого. Она с ума сойдет скорее, чем Шон успокоится.

Он снова взялся за телефон закрытой связи и позвонил в Лэнгли. У него был только один вопрос к своему шефу на связи: что делает в Испании Николь. Хотя гостиничный номер, продиктованный автоответчиком, все, казалось бы, расставил по своим местам.