Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья - Страница 26

– Ты хочешь назначчить Альберика наместником в Суассоне?

– А ты?

– Какое это имеет значение?

– Имеет. Ты – королева.

Она не сразу ответила. Приказ графа Парижского Озрику-Оборотню не давать ему советов на людях отпечатался в сознании королевы, как резцом на каменной плите, и она по прошествии стольких лет все еще следовала ему. Но здесь – другое дело… они наедине, а советовать без посторонних он и тогда ей не только не запрещал, напротив – требовал. Правда, она долгое время и на это не решалась.

– Пожалуй, это будет наилучший выбор.

– Да. Удивляюсь, как жто мне самому в голову не пришло. Слишком занят был другим.

Она не поняла, что он имел в виду.

К счастью.

Фортунат был несколько удивлен – и, скорее, обрадован, когда король передал, что хочет встретиться с ним в его молельне. Честно говоря, старик скучал, как-то разом лишившись общества всех своих духовных детей. Эд все время, свободное от воинских походов и дел управления, проводил с женой – оно и понятно. Азарика полностью погрузилась в свои женские заботы. Некоторое отдохновение каноник находил в обществе простеца Авеля, но с тех пор, как в Компендии было объявлено о беременности королевы, брат Горнульф перестал появляться во дворце. Очевидно, боялся попасться на глаза королеве, полагая, как и большинство окружающих, что женщинам в тягости нельзя видеть перед собой уродов, пусть даже и облеченных монашеским саном.

Хотя Фортунат явился в молельню сразу после службы, Эд оказался там раньше него – и немудрено, при такой разнице лет! Каноника несколько озадачило следующее: раньше Эд ни в монастырской келье, ни здесь, и дворцовой молельне ни до чего не дотрагивался. Книжный и церковный обиход были ему одинаково чужды. Теперь же, в ожидании духовника, Эд снял с высокого пюпитра второй том Хроники, который Фортунат начал в прошлом году и не видел более необходимости прятать, перо и чернильницу, а на освободившемся месте разложил какие-то предметы.

– Это что, новая разновидность исповеди?

– Возможно, исповедь и будет. Но прежде всего – это просьба о совете. Взгляни, – Эд указал на пюпитр.

Фортунат обвел взглядом странное собрание и, насколько позволял возраст, устремился к свитку, выдвинутому из футляра. Ни рукоять, ни печать, ни перстень, ни грамота, казалось, не привлекли его внимания. А чего еще ожидать? Если бы не мрачное настроение, Эд бы усмехнулся. Красотка первым делом схватилась бы за украшения, воин – за оружие, а ученый грамотей – за книгу.

Фортунат долго вглядывался с свиток, щурясь и шевеля губами. Когда он поднял голову, его седые брови почти сошлись на переносице.

– Я думал, что после событий прошлого года утратил способность к изумлению. Напрасно, как выяснилось. Откуда у тебя Тора?

– Что такое «Тора»? – спросил Эд.

Вопрос остался без ответа. Фортунат тяжело вздохнул и опустился в кресло.

– Я чувствую, сын мой, что ты хочешь сказать мне нечто… и в то же время запрещаешь себе говорить. Неужели… это еще хуже, чем в прошлый раз?

Теперь не ответил уже Эд. Фортунат снова вздохнул и обратился к королю, как говаривал какому-нибудь монастырскому крестьянину, явившемуся в его келью со своими нуждами и окончательно запутавшемуся.

– Пожалуй, тебе лучше начать с самого начала…

История и в самом деле была пострашнее той, что Фортунату пришлось выслушать в прошлом годе, однако теперь он был уже в некотором роде подготовлен, и сердце его выдержало. Хотя он был глубоко удручен.

– Ужасный грех… один из ужаснейших… и ужаснее всего, что я уже отпустил тебе его. (Он вспомнил сумрак кельи, еще более мрачные глаза ученика и голос, прерывающийся от ненависти: – «Вы отпустили ему грехи?») Да, много мне придется молиться… за тебя… и за себя… – Он машинально коснулся четок у пояса. – Твоей жене об этом ничего не известно?

– Нет. Я не осмелился рассказать ей… сейчас. Она по-прежнему считает, будто все мои терзания из-за того, что я убил ее отца. Она всегда считала меня лучше, чем я есть, и в этом ее несчастье.

– Но жить с таким на душе…

– Речь сейчас не об этом.

– Ах да, ты же пришел ко мне не за духовным утешением, а за советом… Ты полагаешь, будто твоя супруга происходит от некоего претендента на трон Нейстрии, принадлежавшего к роду Каролингов. И твои находки, сделанные в тайнике Одвина, это подтверждают. Что же, исследуем их.

Теперь каноник долго разглядывал печать и перстень.

– Перстень императора Людовика… Этот благочестивейший монарх еще здравствовал, когда я затворился в монастыре, и он посещал академию Рабана Мавра. Мне кажется, я припоминаю этот перстень на его руке. В таком случае, и печать также должна быть подлинной. Но как они попали в тайник мельника? Быть может, грамота нам в этом что-то прояснит… Он поднес грамоту к глазам, водя взглядом по строчкам. Когда он опустил грамоту, казалось, его способность испытывать потрясения вновь подверглась тяжелому испытанию.

– Это запись о крещении, данная в день Преображения Господня в год от рождества Христова 870. Герберт, каноник церкви святого Илария в Пуатье, окрестил в этот день Теодераду, дитя, рожденное в браке между… слушай внимательно! Гвидо Каролингом, законным сыном императора Людовика Благочестивого, и Теодорой, девицей… как этот Герберт выразился, de militari ordini… «из военного сословия». Видимо, это означает, что отец ее был свободнорожденным воином, но не более… Дальше идут подписи восприемников и свидетелей, общим числом восемь человек, среди них – Одвин из Малой Британии.

– Теодерада… – Эд хмурился.

– Ах, с этим все ясно. Если карающая рука короля Карла Лысого добралась до этого священника Герберта или до кого-нибудь из свидетелей… спаси, Господи, их души… а такой возможности мы упускать не должны, имя ребенка стало бы королю известно. И Одвин не мог, не выдавая тайны, именовать свою воспитанницу Теодерадой. Он называл ее бретонским языческим именем – Азарика…

Фортунат не стал добавлять, что найденная запись принесла хотя бы одну благую весть – успокоила его сомнения насчет того, крещена ли Азарика.

– Итак, все разъяснилось, – тихо сказал Эд.

– Нет, ничего не разъяснилось! – старик в отчаянии всплеснул руками. – Ведь в грамоте оговорено, что Гвидо был законным сыном императора. Конечно, в этом качестве он был гораздо опаснее, и понятно, почему Карл Лысый столь ожесточенно преследовал его и его потомство. Но, если бы Черный Гвидо был побочным сыном, было бы хоть понятно, почему мы о нем не слыхали. Какое касательство имел к этому Одвин? И опять-таки, при чем здесь Тора?

– Ты так и не объяснил мне, что это такое.

– Просто Библия на еврейском языке. Пятикнижие Моисеево… В юности, в монастыре, мы все книги на непонятных языках по примеру старших наставников именовали халдейскими, но, став постарше, я побывал в Туре и Массилии, потолковал с тамошними раввинами и, хотя не преуспел в обращении их в истинную веру, по крайней мере, узнал, как выглядят буквы, которыми впервые было записано слово Божие, и могу отличить Тору от…

Он внезапно вскочил в кресла и схватился за виски.

– Халдейская книга… Одвин… Тора… О, мой Бог! Императрица Юдифь!

Эд помог ему сесть на место. Фортуната все еще трясло.

– Как я сразу не догадался! Как не связал в единый узел!

– О чем ты?

– Юдифь Баварская… Вторая супруга императора Людовика… Мать Карла Лысого… Я ни разу в жизни не видел ее, а ведь она умерла в монастыре святой Колумбы… не так далеко от святого Эриберта!

– Опять монастырь святого Эриберта. Я знал, что след опять поведет туда.

Фортунат не слушал его. Дрожь возбуждения от сделанного открытия не проходила.

– Боже мой, как давно все это было… целая жизнь… Императрица Юдифь… видеть я ее не сподобился, может быть, и к счастью, а слышал много… Дай мне сюда Хронику… Нет, не этот том, другой, толстый, в углу. Я зачитаю тебе из нее выдержки. Юдифь была, как говорили, самая прекрасная женщина в империи… и самая ненавидимая… самая умная… и самая коварная. Ее прозвище было «черная лиса».