Тобор первый - Михановский Владимир Наумович - Страница 9

Почва пошла под уклон, потянуло спереди сыростью. «Речка», – больше догадался, чем увидел Иван. Тысячу раз пролетал он над этой речушкой, направляясь из дому в институт и обратно, но только сейчас вот довелось спуститься «с небес на землю».

Берег был топким, каждый шаг отдавал чавканьем. Тоненький, еле прорезавшийся серп луны пролил неверный свет на быстрые речные волны. Они напомнили Ивану огненную магму, колыхавшуюся на дне кратера, через который предстояло перепрыгнуть Тобору. И ведь перепрыгнул же, черт побери. Да еще как! Стоп! Кажется, он опять начинает заводиться.

Суровцев долго стоял, прислушиваясь к тихому плеску речной воды. Ему вдруг ужасно захотелось выкупаться, хотя от одной мысли о ледяных волнах мурашки побежали по коже.

От поймы к речке вел довольно крутой спуск. Иван двинулся вниз, придерживаясь за кусты и ежесекундно рискуя сломать себе шею.

Он небрежно бросил одежду на какие-то торчащие ветки и шагнул в воду. Холодная влага обожгла тело. Речка была не такой уж маленькой, как казалось сверху. Во всяком случае, было где поплавать.

Иван в четыре взмаха выплыл на середину реки, нырнул, затем вынырнул, отфыркиваясь и выплевывая воду, от которой заломило зубы, и, не удержавшись, совсем по-мальчишечьи выкрикнул:

– Здорово!..

Каждая клеточка тела отмякла, наливаясь восхитительной свежестью. Позабыв о времени, Иван плавал, дурачась, шлепал по воде, хохотал во все горло, распугивая ночную тишину. Немного угомонившись, он уцепился за какую-то корягу, торчащую близ берега из воды, и подумал вслух:

– Будь жив сэр Исаак Ньютон, он непременно изобрел бы свой четвертый закон. И сформулировал его примерно так: «Купание в ледяной воде снимает усталость».

Стоп. Усталость?! Пораженный неясной еще мыслью, Суровцев застыл на месте, не обращая внимания на то, что коряга, за которую он ухватился, начала медленно погружаться в воду. В следующее мгновение Суровцев торпедой выскочил из воды. Берег был мягок, податлив и адски холоден. Тяжело дыша, поминутно проваливаясь в бочажины, полные до краев воды, он долго искал на ощупь сброшенную впопыхах одежду. А, вот он, этот куст. Рука наткнулась на какой-то продолговатый тяжелый предмет в кармане куртки. Батарейка! Как он мог забыть о ней? Батарейку сунул ему в карман Васька, когда Суровцев уходил из дому, торопясь на испытания и волнуясь, словно школьник перед решающим экзаменом. Да так оно, собственно, и было…

Когда же он вышел из дому-то? Неужели только позавчера?.. А кажется, с тех пор пролетела целая вечность.

Суровцев попытался стоя надеть брюки, но от нетерпения никак не мог попасть ногой в штанину. Тогда, бросив безуспешное занятие, он включил фонарик, приладил его над собой, на ветке, затем достал истрепанную записную книжку, с которой никогда не расставался, отыскал чистую страницу и, клацая от холода зубами, погрузился в расчеты.

Желтый узкий луч детского фонарика падал на структурные формулы, которые торопливо выводил дрожащий фломастер Суровцева. Сквозь чащобы формул, сквозь липкую вязь интегралов продирался старший научный сотрудник-воспитатель к истине, простой и непогрешимой, которая вдруг блеснула вдалеке в великий миг откровения, снизошедшего на него во время купания в холодной воде речушки.

Небо на востоке чуть заметно посветлело, когда Иван Васильевич оторвался наконец от записной книжки. Конечный вывод он обвел в кружочек и поставил рядом четыре восклицательных знака.

Боже мой, так просто! Как он мог раньше до этого не додуматься? И как никто из ученых не нашел решения, которое, можно сказать, витало в воздухе?!

Теперь остается как можно быстрее добраться до Акима Ксенофонтовича.

Наскоро одевшись, окончательно закоченевший Суровцев решил: «Побегу босиком, так быстрее будет!» – и рванул вверх по откосу. «Как только ночью жив остался…» – удивился он мимоходом, с трудом преодолевая крутой склон.

Ветки больно хлестали по разгоряченному лицу, хвоя колола босые ноги, в голове билась одна мысль: скорее, скорее! Записную книжку, не доверяя собственному карману, Суровцев сжимал в кулаке.

Между тем занялась поздняя зорька. Она разгоралась медленно, словно бы нехотя.

Бежать было тяжело, потому что все время приходилось петлять между деревьями. Нет, однако, худа без добра – Суровцев скоро согрелся.

Он все бежал и бежал, переходил на шаг и снова срывался в бег, но тайга и не думала редеть. И ни одна тропка, как на грех, не пересекла его путь.

Наконец впереди показался просвет. Суровцев прибавил шагу, хотя силы его были на исходе. Увы, это была всего лишь просека. Широкая, ровная – в линеечку, она уходила вдаль, сколько хватало глаз, впадая, словно река, в бледную зарю. «Заблудился!..» – мелькнула мысль, от которой упало сердце. Да, вечером, идя к речке, он эту просеку не пересекал.

Мышцы сразу налились тяжестью, Иван Васильевич без сил прислонился к сосне, переводя дух.

«Если опоздаю к восьми, когда Тобор должен получить сигнал к возобновлению испытаний – тогда все, крышка, – отрешенно и спокойно, словно речь шла о чем-то для него постороннем и маловажном, подумал Суровцев. – Представитель Космосовета наложит вето на испытания, это уж как пить дать. Едва ли Аксен сумел его убедить в чем-либо, не обладая вот этой простой разгадкой…» – поднес он к глазам такую бесполезную теперь записную книжку.

Сзади послышался слабый шум – так шелестят листья на ветру. Суровцев обернулся.

В темных недрах противоположной стороны просеки что-то шевелилось, двигаясь на него. Это было огромное и странное создание. В редеющей мгле угадывалось только некое подобие узкой башни, высота которой превышала, пожалуй, десяток метров. Башня опиралась на платформу, очертания которой терялись в предутреннем тумане, стлавшемся у самой земли.

Башня слегка покачивалась из стороны в сторону, словно голова змеи перед прыжком.

Суровцев помотал головой, однако видение не исчезло. Хуже того, движущееся нечто продолжало к нему приближаться. Тогда Иван Васильевич сжал в кулаке записную книжку, словно оружие, и шагнул навстречу чудищу.

– Ты кто? – послышался резкий, нечеловеческий голос, лишенный каких бы то ни было интонаций, когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров.

Суровцев растерялся:

– Я? Человек…

– Вижу, – прозвучал откуда-то из недр то ли существа, то ли машины отрывистый голос. – Однако вид твой необычен, человек.

– Пожалуй, – согласился Суровцев, бросив на себя критический взгляд, и поправил подвернувшуюся при беге штанину.

Приблизившись почти вплотную к Ивану Васильевичу, существо остановилось.

– Ты лишен некоторых придатков искусственного происхождения, характерных для человека, – произнес голос.

– Каких придатков?..

– У тебя нет обуви.

Они стояли друг против друга, и Суровцев получил возможность рассмотреть получше удивительный феномен, который пока, к счастью, не проявлял никаких признаков агрессивности. Покачивающаяся башня, высотой с трехэтажный дом, которая напоминала шею жирафа, увенчивалась узкой головой. Голова заканчивалась длинной пастью, которая, приоткрывшись, обнажила такие ровные и острые зубы, что Суровцев невольно сделал шаг назад.

Существо повело шеей и, приподняв голову, легко перекусило засохшую ветку кедрача толщиной с руку Суровцева. Ветка с хрустом упала на землю.

В мозгу босого Ивана Васильевича мелькали мысли одна нелепее другой. Может, это космический пришелец?.. Может, инопланетяне с далекой Бета Лиры прослышали о готовящейся в их звездную систему экспедиции и решили первыми нанести землянам «визит вежливости»?! Перехватили каким-то образом информацию – нужно полагать, техника лирян позволяет им расшифровывать радио– и телесигналы… А может, они и вообще-то не в первый раз прогуливаются по нашей планете?

– Тебе холодно, человек, – констатировал голос. И впрямь, Суровцев начинал дрожать, стоя без движения.

– Учитывая температуру, а также относительную и абсолютную влажность атмосферы, тебе не следовало выходить без обуви, человек, – назидательно произнес голос.