Восточный конвой - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 70

Милов уже подошел к своему бараку, но входить не стал, а остановился неподалеку от входа – встал так, чтобы слабая лампочка над дверью освещала его: решил облегчить злоумышленнику выполнение его задачи, вернее – первой ее части. При таком мнимом везении уголовник даже расслабится слегка – это тоже свою роль сыграет. Ага, вот и он – легок на помине…

Действительно, темная фигура сформировалась в десятке метров от Милова и стала неторопливо приближаться – видимо, тот пытался различить, кто же это торчит на свежем воздухе в ожидании вечерней заправки. Пытался, но еще не узнал.

«Ладно, – подумал Милов, – напарника у тебя нет, и это очень хорошо, ты даже не представляешь, давний мой дружок, как это для меня хорошо, а для тебя, враг ты мой нахальный, наоборот, очень и очень плохо… Ну, иди, иди сюда, приятель, тебе же хочется и на этот раз поизмываться… А я – видишь, я уже заметил тебя и испугался, – я отойду немного в сторону, как бы заранее отступая. Шажок в сторону, еще шажок… И для экономии времени – в том направлении, где, в нескольких сотнях метров, лежит в тайничке мое средство связи».

Шофер на этот раз не стал задевать его ни ногой, ни локтем. Но, приблизившись вплотную, лишь склонился к уху, продолжая усмехаться так, словно собирался рассказать какой-то сальный анекдот. И проговорил негромко – так, чтобы одному только Милову услышать, обдав при этом весьма ощутимым запахом хорошей заправки:

– Отойдем-ка в сторонку – потолкуем…

Что-то странное почудилось Милову в интонации водителя: какая-то эмоциональная нотка, что ли, вообще-то технетам не свойственная. И это было любопытно. Тем не менее, Милов постарался не проявить ни малейшей заинтересованности.

– Не положено, – ответил он так, как и полагалось сказать технету, знающему, что через несколько минут последует вечерний торжественный ритуал.

– Мы раз-два. Не пожалеешь.

Милов пожал плечами. Движение это, как он успел давно заметить, было свойственно технетам не в меньшей степени, чем людям.

– Но чтобы сразу, – предупредил он и послушно, как бы ни о чем не подозревая, последовал за шофером.

Технет шел вырубкой, перешагивая через низкие пеньки, а толстые обходя. Похоже, направлялся он к высоким штабелям, сложенным из бревен, заготовленных в последние дни и еще не вывезенных. Милов шел за ним в двух шагах. Очень хорошо, очень правильно шел шофер – направлялся прямо к миловскому схрону.

Пройдя шагов пятьдесят, Милов остановился. Окликнул:

– Эй, урка!

Шофер оглянулся рывком, среагировал подсознательно.

– Дальше не пойду, – сказал Милов. – Работа ждет. Есть что сказать – говори здесь.

Здесь и было самое, пожалуй, удобное место для грядущей разборки… Потому что в десятке шагов отсюда оказалась свежая, достаточно глубокая промоина, в которую можно было бы и слона скинуть, если поднатужиться – и его там обнаружили бы далеко не сразу. Милов насторожился: раньше этой промоины не было, наверняка сегодня здесь почва оползла, потому что пониже прокладывали новый проезд, и слишком глубоко врезались бульдозером; существуй она раньше, Милов знал бы об этой промоине, потому что, как и все работяги, сегодня утром сгрузился с платформы именно здесь, внизу и поднимался по этому самому склону; тут рядом и зарыл он накануне свою рацию, чтобы не вызвало подозрений его движение, когда он пойдет за ней: нахоженная дорога… Промоина оказалась в опасной близости от тайника – а может быть, и того хуже. Отсюда, однако же, было не разглядеть, да и не до того сейчас было. Сперва – дело. Шофер же видел только то, что можно было заметить издалека; те же штабели, к примеру. Но там тело нашли бы уже через день-другой – как только начнут вывозить, так и найдут. А в промоину никто без особой нужды не заглянет, а нужды не будет, потому что участок этот уже отработан…

– Ну, – поощрил Милов, – давай на откровенность!

Похоже, шофер секунду поколебался. Но, видно, словам уже тесно было в нем – не то что просились, а прямо-таки ломились наружу. И он сделал шаг к Милову. Остановился. Осклабился:

– Ну что же, гражданин начальник!.. Гора, как говорится, с горой не сходится, ну а нам вот где привелось. Запамятовали?

– Да нет, Хрящ, – ответил Милов с некоторой даже скукой в голосе, словно разговор шел о вещах повседневных, рутинных. – На свою память пока еще не жалуюсь.

– Вот и я. Хорошо все помню, до последнего все.

– Было, значит, время запомнить.

– Да уж времени хватило…

– И что же – снова на кичман захотелось?

Урка, похоже, такого поворота не ожидал. И потому, наверное, не сделал того, чего Милов опасался и что вор, надо думать, готовился сделать за надежно укрывавшими от свидетелей штабелями: не ударил, а ведь у него наверняка было припасено, чем бить. Не ударил, а пошел теперь уже за Миловым, на ходу предупреждая:

– Пожалеешь, брамин!

Снова Милов только пожал плечами, шел, не оглядываясь, внешне – беспечный, на деле же напряженный, чтобы не упустить мгновения, когда блатарь все же не выдержит и бросится. Шел, не ускоряя шага. И только когда край промоины был уже совсем рядом – резко обернулся:

– Вот что, Бурок! (Вдохновение, что ли, спустилось на него, но совершенно неожиданно Милов в последнее мгновение вспомнил даже фамилию – подлинную, не кликуху – этого типа; всплыла она все-таки в памяти!). Слушай, что скажу. Я тут не за тобой. У меня свои дела. Разбежимся по-доброму?

Он знал, что нельзя им разбежаться. Так рисковать Милов не имел права. И еще менее – осложнять самому себе первостепенной важности задачу: проникновение в Конвой. Останься урка в живых, оно стало бы вдесятеро сложнее. И все же не простил бы себе, не сделай он сейчас такого предложения.

– Врешь, мусор! Ищи дураков…

Это было вытолкнуто злыми губами, горлом, всем существом уже в полете, в прыжке, и полоска ножа слабо блеснула. Милов, однако, тоже не оставался неподвижным. Усиро маваси какато гери – такое длинное японское название носил этот удар – по дуге назад, слегка согнутой ногой, пяткой – в голову. И сразу же – медленно падающему – ребром ладони по шее. Он не слышал, как хрустнули позвонки, но знал, что дело сделано. Конец.

Постоял, опустив голову. Хрипы снизу доносились все реже. Потом прекратились. На войне как на войне…

Ухватив за ноги, проволок тело по траве и сбросил в промоину. Потом спустился сам, нарвал папоротников и закидал труп. Не первого класса маскировка, конечно. Но все же – чтобы не лез явно в глаза… Нашарил в траве выпавший финаш и, размахнувшись, закинул подальше.

И все же скверно было на душе, хотя все было сделано вроде бы правильно – по необходимости, а не от удовольствия убивать. Но на переживания времени уже совсем не оставалось. Его будут слушать еще шестнадцать минут. И надо, чтобы успели услышать. Очень надо.

Уже шагах в пяти-шести от хорошо запомнившегося места, где была закопана рация, Милов насторожился и почувствовал, как что-то екнуло под сердцем и мгновенный холодок пробежал по телу: то, что открылось взгляду, заставило не на шутку испугаться.

Когда часть склона, подрытая и подмытая, оползала, несколько сосен, всегда расползающихся корнями по поверхности, не устояли и рухнули туда, куда каждому было удобнее; и одной среднего возраста сосне заблагорассудилось именно так свалиться, что один из верхних сучьев, обломившись при падении, острым обломком вонзился в землю совсем рядом с тайником – если только не прямо в него.

Милов почувствовал, как задрожали руки; опустился на колени и пополз, протираясь между сучьями: иначе нельзя было подобраться к нужному месту. Врылся руками в мягкий, не успевший улежаться песок. И наконец-то смог облегченно вздохнуть: аппарат уцелел.

Аппарат уцелел, но этого нельзя было сказать о толстой пленке, защищавшей его от влаги; воткнувшись совсем рядом, сосна все-таки сумела изрядно напортить, прорвав самый край пакета и открыв сырости доступ к схеме. Устройство, правда, считалось защищенным от сырости, приспособленным к исправной работе и в самых скверных условиях. Однако Милову хорошо известно было, сколь большой бывает разница между обещанным и реальным.