Восточный конвой - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 62

– Кто вы? – повторил Милов. – Почему вы здесь? Зачем?

– Кто вы сами? – Лежавший произносил слова с перерывами, каждый раз заново собираясь с силами.

Милов предпочел не отвечать. В конце концов, все же хозяином положения был он: у него не в порядке была только нога, а у этого, похоже, – все подряд.

– Что вы здесь делаете? – спросил он голосом, каким обычно пользуются имеющие право спрашивать.

Лежавший попытался усмехнуться:

– Дорабатываю ресурс. Превращаюсь в сырье. Утешаясь тем, что мои детали им не достанутся: пока меня найдут, они успеют сгнить.

Это было похоже на правду – если говорила машина, а не человек.

– Вы больны?

– Поврежден.

– В чем повреждение? Куда вас… повредили?

Медленным движением руки лежавший показал, куда: в живот, в нижнюю его часть. Запах. Да, запах…

– Могу я посмотреть?

– Вы… понимаете в этом? Вы ремс?

– Разбираюсь – более или менее….

Милов начал осторожно снимать тряпки, прикрывавшие рану. «Даже и тут, у них, рана остается раной», – подумал он, изо всех сил стараясь сдержать тошноту, одолевавшую его от невыносимого и все усиливающегося смрада. Технет смотрел на него, чуть усмехаясь; впрочем, усмешка сменилась гримасой боли, когда нижний слой тряпок пришлось отрывать, а смочить их было нечем. Тело технета вокруг раны почернело, и даже не будучи медиком, можно было без всякого риска утверждать, что для любой помощи было уже слишком поздно.

– Вы давно здесь?

– Какое сегодня число?

– Двадцать третье июля.

– А началось двадцатого… Выходит, три дня.

– Вы… участвовали в столкновении?

Вместо ответа технет спросил:

– Что сейчас наверху?

Милов пожал плечами:

– День. Хорошая погода.

– Я не об этом. Все тихо?

Давать информацию никогда не следует без нужды.

– Умеренный ветер, скорее ветерок. Теплый.

– Откуда вы взялись такой – ничего не понимающий? Комик.

– Не все ли равно?

– Вы не здешний. Хотя говорите свободно. Как перешли границу? Где? Вам известно, где окно?

Интересно. Уже интересно. Похоже, это кто-то из людей, замешанных в одну из предстоящих, взаимно противоположных операций.

– Это ваши предположения. Почему я должен быть обязательно из-за границы? Здесь я вообще очутился нечаянно: несчастный случай.

– Перестаньте валять дурака. У вас, может быть, есть на болтовню время, у меня – нет. У меня остался – хорошо, если час. Слушайте… Осветите-ка себе лицо как следует. Да не стесняйтесь: вы же понимаете, что я уже безопасен для кого бы то ни было.

Секунду помедлив, Милов направил луч фонарика на себя, жмуря глаза от света, но не закрывая их совсем: нельзя было выпускать лежавшего из-под наблюдения. Вскочить, даже из последних сил – секундное дело, а под ним может находиться оружие. Да и вскакивать не обязательно; выпростать руку с пистолетом…

– Да, точно, это вы. Я…

Лежащий остро, надрывно закашлялся, тонкая струйка (крови?) поползла изо рта. Милов воспользовался паузой, чтобы сказать:

– Это все – ваши догадки, не более. Насчет меня, я имею в виду.

Раненый перевел дыхание.

– Помолчите, – пробормотал он едва различимо. – Нет смысла ломать комедию. Я вас видел раньше…

– Сомневаюсь. Вы нигде не могли меня видеть.

– Внизу. У старика. Я знаю о вас то, что мне следует знать. Следовало… Я тоже работаю у старика. Работал – теперь уже…

– Почему же вы здесь? – Милов сам понимал, что вопрос глуп, но он и задал его только, чтобы выиграть время.

– Вы прекрасно понимаете. Мне не повезло, хотел сократить путь и угодил в самую схватку. Получил пулю в живот. Похоже, знаете, такую – придурковатую, из тех, что кувыркаются и делают из кишок стружку. Но хватило сил заползти сюда…

Технет умолк; слышалось только хриплое, частое-частое – словно наперегонки – дыхание. Хотя у них это называлось как-то иначе.

«Кажется, это гангрена, – думал Милов, – во всяком случае, так определили бы у людей. Вырубился. Или, по-человечески – лишился сознания. Забылся. Надо надеяться, еще придет в себя. Но, пожалуй, это его состояние можно использовать, чтобы порыться в его имуществе; ничто не говорит о человеке так много, как те немногие вещи, что он держит при себе даже в самые нелегкие минуты».

Думая так, Милов имел в виду сумку, что лежала у раненого под головой. Обычная сумка, весьма похожая на ту, с какой сам он прибыл на этот своеобразный курорт. Но багаж в ней был не обязательно таким же самым. Так что ознакомиться с багажом невольного сокамерника был прямой расчет.

Но прежде следовало заняться самим собой, восстановить некоторое соответствие и симметрию. Это он и сделал в первую очередь: не без труда и даже испытывая боль, Милов отодрал от левой ноги второй контейнер, содержимое переместил в свою сумку, оболочку же, с заметно проступавшим рисунком вен, волосами, какими у него с годами ноги изрядно обросли, хотел было поджечь; но тут и так дышать было нечем, и он сунул ее туда же, в сумку – чтобы потом избавиться на воле – если приведется, конечно, выбраться отсюда. Только закончив эту операцию, он занялся соседом.

Милов подошел к раненому вплотную. Задерживая дыхание – гнилостный запах бил в ноздри, буквально валил с ног – осторожно, поддерживая голову лежавшего, вынул сумку и поспешно отступил. Она оказалась неожиданно увесистой.

Милов вздохнул; поискал, посвечивая фонариком, на полу местечко почище, не нашел и усмехнулся: после преодоления узкого лаза он мог бы и не привередничать по части чистоты… Он выбрал пятачок подальше от умиравшего, чтобы не так донимала вонь – совершенно уже непереносимая, если подходить с общепринятыми представлениями. Однако на такие предрассудки Милов сейчас права не имел: нарушая законы страны, он не мог рассчитывать на нормальное отношение к нему чего бы то ни было здесь – даже и самой природы. Так что приходилось мириться со всем тем, что было – и с запахом в том числе.

Он кое-как устроился на грязном полу. И принялся исследовать содержимое сумки.

Прежде всего он вытащил оружие. Маленький автомат, какой можно спрятать под курткой или пиджаком. Повертел его в свете установленного на полу фонарика. И покрутил головой, подняв в изумлении брови – хотя и давно отвык удивляться чему-либо: это была последняя модель, секретная, какая только должна была поступить на вооружение российских десантников и рейнджеров. Российская модель. Каким-то непостижимым образом оказавшаяся здесь. В Технеции, бывшей Каспарии.

«Очень интересно… – подумал он. – Как это попало сюда? У старика такие связи? Там, у нас? И подобные вещички попадают в эти края через то самое окошко в границе? Вообще, для дела – пусть и не именно для этого – было бы весьма полезно окошко это найти и обозначить; пусть этот груз через него и не пройдет, но мы на этой чертовой контрабанде теряем страшно подумать, сколько. Ах, Орланз ты, Орланз! А может быть – он получил это, так сказать, официально? Не исключено, что Орланз – тот самый ласковый теленок, что двух маток сосет. И российскую. Придется поломать над этой проблемкой голову – когда найдется время… Так или иначе, вещица из сумки сейчас весьма полезна. Все-таки совершенно иначе чувствует себя человек, когда он вооружен».

Он бережно положил автомат рядом и вернулся к сумке. Что тут? Немного съестного: пара засохших бутербродов с салом. Ладно, иметь их полезно, однако о владельце они ничего не скажут. А вот это, в пленке, перетянутое резинкой? Ага: документы. Вот это уже приятно…

Милов развернул пакетик и стал неспешно просматривать. Собственно, документов было мало. Технетский знак; эта штука заменяла тут паспорт. А это что за карточка? О, водительская? Для всех видов автомобиля и на мотоцикл к тому же. Международные права, вот что это. Конечно, каждый технет уже по определению умеет водить машину, но высокого класса достигают лишь отдельные; этот – один из них. Весьма интересно… Ну, а еще чем сумка его порадует?

Преодолев некую неловкость, Милов стал поочередно вынимать один предмет за другим; бегло оглядывая, клал на пол. Там было белье, две пары, не новое, но чистое, стираное; тяжелые башмаки – видимо, запасные; несколько каких-то бумажек (подробно разглядеть их сейчас не было времени, Милов успел увидеть только, что среди них было письмо в изрядно уже потершемся конверте); тяжелый пластиковый футляр – Милов с надеждой раскрыл его, но тут же разочаровался: вместо ожидаемого пистолета (даже при наличии автомата он не был бы лишним) или хотя бы хорошего запаса патронов, он увидел всего-навсего несколько слесарных инструментов. Была там пара книжек, судя по обложкам – детективов; нашлись в сумке небогатые туалетные принадлежности, еще какие-то мелочи, не привлекшие к себе внимания. Одним словом, кроме оружия – совершенно ничего такого, что помогло бы Милову сейчас выпутаться из неприятностей, нависавших над ним все ниже.