Ночь черного хрусталя - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 36

Он так и сделал, стараясь не совершать лишних движений, и, как ни странно, почувствовал, что боль во всем теле начала униматься по мере того, как расслаблялся, выгонял из себя напряжение.

Когда он вышел из ванной, одежда оказалась в палате. «Дисциплина тут у них почище армейской, – усмехнулся он, – но в медицине, наверное, только так и можно – если всерьез работать, если не для формы. – Он глянул на себя в зеркало. – Все-таки совсем иное впечатление. Правда, автомат к этому костюму как-то не идет. И все же без него – никуда. Вот патронов бы еще раздобыть – выйти, ограбить добровольцев, что ли, пока к ним еще не подоспела подмога?»

Сестра Пельце снова осуждающе покосилась, когда он подхватил автомат и закинул за спину. Однако не сказала ни слова. Они дошли до замыкавшей коридор перегородки с дверью. В полутемной палате Ева сидела за столиком, опираясь подбородком о кулаки – посвежевшая, причесанная, в халате. Компьютер. Приборы, экраны со струящимися кривыми. Еле уловимое дыхание каких-то механизмов…

– Вот они, – сказала Ева, и Милова поразила прозвучавшая в ее словах нежность женщины, у которой, видно, своих детей не было, – а не просто сострадание врача. Она встала и подвела Милова к прозрачным камерам, в которых мирно спали младенцы, дыша воздухом, какого более не существовало в окружающем мире: чистым воздухом, диким, нецивилизованным, первобытным.

«Вот они, – подумал Милов, стиснув челюсти. – Те, ради кого мы якобы жертвуем всем на свете, собой прежде всего. На деле же – маленькие желтые птички. Канарейки человечества – те, кто первыми начинают задыхаться в отравленном воздухе, как некогда подлинные канарейки в шахтах. Что же, свое дело вы делаете исправно. Но поймем ли мы ваш сигнал, как надо?

– Идемте, Ева, – сказал он. – Где там ваши вседержители?

– Сейчас все собрались в ресторане. Очень кстати, не правда ли?

– Лучше бы они собрались на радиостанции, – ответил Милов.

– Там бы нас не накормили.

– Хозяйка дома, – улыбнулся он.

– Нет, к сожалению. Будь я хозяйкой, сразу дала бы вам микрофон. Но должна ведь женщина хотя бы накормить своего любовника.

– Я уже любовник? – спросил он.

– Будешь, – сказала Ева, – куда ты денешься.

Большой зал ресторана оказался битком набитым – одни ели, другие сидели за бутылкой вина или чего-нибудь покрепче, за чашкой кофе или просто за пустыми столиками – но везде разговаривали; видимо, неопределенность положения Центра все же ощущалась и тревожила если не всех, то многих. Разговоры велись на разных языках: в предчувствии опасности люди сознательно или бессознательно группировались землячествами.

«Заграница, – подумал Милов. – Наши бы наверняка засели в конференц-зале, тут, надо думать, не один такой, а эти, видишь – в ресторане, не привыкли, как мы: с президиумом, с докладчиком… Зато там сразу было бы ясно, где начальство, а тут я даже не пойму, кто директоры, а кто лаборанты…»

Ева, видимо, в этом все же разбиралась и уверенно вела Милова по сложной траектории между расставленными, могло показаться, в полном беспорядке столиками. Он успевал уловить обрывки разговоров – на тех языках, какие понимал:

– …Когда вернусь в Кембридж, подниму кампанию протеста…

– …В конце концов, Германия вложила в этот Центр так много, и мы ведем здесь важнейшие разработки…

– …И вы понимаете, Смарт, эта семнадцатая элементарная частица, я полагаю…

– …Накупила кучу барахла. И если нас будут вывозить отсюда вертолетами, то придется все бросить. Но комп я все-таки постараюсь вытащить. К счастью, он у меня здесь, как был – в упаковке…

«Земляки», – с удовольствием подумал Милов, прислушиваясь к русскому языку. Но не было времени окликнуть соотчичей, поздороваться с ними.

– …Глупости, ничего не случится. Они еще принесут извинения, вот увидите. Государственный секретарь, я уверен, уже…

– Обождите минутку здесь, Дан, – сказала Ева. – Сперва я представлю вас заочно, – и она, почти не хромая, направилась к столику, стоявшему в едва уловимом, но все же отдалении от прочих. Милов остановился. Рядом несколько столиков было сдвинуто вместе; здесь, судя по разнообразию акцентов, компания была интернациональной.

– …Ну, а чего же вы ждали? Да я в любой миг могу перечислить все преступления, какие мы совершали и продолжаем совершать по отношению к природе. Только это займет не часы – дни, недели… Возьмите хотя бы все Красные книги. Везде! Леса. Мировой океан. Почвы. Ископаемые. Воздух. Флора. Фауна. Озон. Даже космос успели уже изрядно запакостить…

– Прискорбно, конечно, и все же это не повод для эксцессов. Просто – такова жизнь, и другой она быть не могла.

– Такой ее сделали – при нашем усердном споспешествовании. Не дав себе труда подумать – должна ли она быть такой. Ее сделали такой вы. Я. Наши коллеги. Сотрудники. Ученики. Наши учителя. Наши пророки и боги…

Еще один:

– Да, мы исправно выполнили все, что было предсказано за сотни лет до нас…

– Ну конечно, вы же коммунист, кого начнете цитировать сейчас – Ленина или Маркса?

– Всего лишь Ламарка, успокойтесь. Того самого, Жана-Батиста. Он сказал примерно так: «Назначение человека, похоже, заключается в том, чтобы уничтожить свой род, сперва сделав земной шар непригодным для обитания».

– Чепуха. Возьмите хотя бы продолжительность жизни: когда раньше она была такой? Когда раньше планета была в состоянии прокормить столько людей? Можно привести сотни возражений! Вы просто пессимист…

– Возражать мне легко. А вы возразите «им»!

– А кто «они» такие?

– Да все остальные. Кто верил нам или в нас, не задумываясь, шел за нами, полагая, что мы-то уж знаем, куда ведем. Люди. Человечество, если угодно. Надо быть совершенными идиотами или слепцами, чтобы не видеть, что именно к такой развязке идет дело. Потому что человечеством все больше овладевает ужас. А ужас, когда достигнута его критическая масса, взрывается. Это было ясно уже годы назад!

– Кому ясно? Вам, допустим, было ясно? Мне, например, – заявляю и клянусь! – ничего подобного и в голову не приходило! Вам было ясно – вот и предупредили бы. Что же вы тогда молчали?

– Да потому что я, как и все мы, получил нормальное современное воспитание, научившее нас думать одно, говорить другое и делать третье – то, что все делают. Все катились под гору – и я катился со всеми заодно и, как любой из нас, старался съехать как можно комфортабельнее…

– Да перестаньте! Пусть мы и нанесли природе некоторый ущерб, не отрицаю, но в наших силах – все исправить. Дайте мне только время…

– Берите, берите все время, сколько его есть и будет до скончания веков, я не жаден, дарю вам вечность. Но вот дадут ли вам время они? Понявшие, что надежды на нашу совесть тщетны, цивилизация сильнее совести, и что если они хотят сохранить хотя бы те воздух и воду, какие еще существуют сегодня, то им надо стрелять в нас с вами, громить лаборатории, взрывать заводы и станции, раскалывать головы с оптимально организованным серым веществом… Они не хотят больше, чтобы взрывались реакторы, рушились плотины, шли желтые дожди, выбрасывались удушливые газы, чтобы ширилась ОДА…

– Опять-таки позвольте усомниться: уже был СПИД – и никто не начал стрелять.

– Потому что там речь шла все-таки о природном явлении. Хотя в наших условиях эта локальная болезнь быстро стала повсеместной. Но вот ОДА – уже целиком наших рук дело…

– Да к чему валить все на нас? «Уничтожение природы начали не мы, его начали еще кроманьонцы – уничтожали целые виды животных!

– Учтите: природа вовсе не беззащитна, она и сама может постоять за себя. У нее есть охранительные средства, и в их числе – то стремление к самоуничтожению, которое сидит в нас изначально. Да-да, коллега, и эпидемии прошлых веков, и ядерные бомбы нашего времени, и взрыв СПИДа, и ОДА, и даже нынешнее выступление против нас – все это способы, какими природа стремится защитить себя от человека – при помощи человека же.