Ночь черного хрусталя - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 35

– Может быть.

Метров сто они прошли молча; но идти в безмолвии было труднее.

– Знаете, Ева, мне страшно повезло.

– Конечно, знаю. А в чем именно?

– В том, что вы весите килограммов пятьдесят, не больше.

– Девяносто шесть фунтов.

– Представляете, если бы вы весили двести?

– Я? Никогда! – возмущенно заявила она.

– Ну, не вы, а другая женщина…

– Дан! На свете нет других женщин, ясно? Есть только я!

Он медлил с ответом.

– Немедленно опустите меня на землю! – потребовала она. – Не желаю иметь с вами ничего общего!

– Их нет, Ева, – сказал он. – Никогда не было. И не будет. Пока мы живы. Но если бы когда-нибудь раньше они были, то не обязательно носили бы брюки и брюки, вечно брюки. Знаете, кентавры очень любят ощущать…

– Терпение, Дан, – сказала она. – Они не приросли ко мне.

– Только на это я и надеюсь, – сказал он, ускоряя шаг.

Сквозь редкую цепочку окружавших Центр добровольцев они прошли беспрепятственно, никто даже не попытался задержать их, а Милов к тому же все еще носил на груди дубовый лист. Широкие стеклянные двери распахнулись перед ними, пропустили и захлопнулись. И сразу показалось, что все беды и опасности, пожары и убийства, свидетелями которых они были, на самом деле не существовали, что сами они выдумали и поверили в них, как Граве – в убийство Евы. На самом же деле везде царил порядок и разумная жизнь текла, как ей и полагалась, и можно было спокойно думать о своей работе и своей любви. Потому что здесь, в обширном вестибюле Кристалла, где лежали ковры и на стенах висели подлинники кисти мастеров, и сиял мягкий, неназойливый свет, и стояла крепкая, благословенная тишина – где, одним словом, все выглядело так же, как и неделю, и месяц, и год назад – здесь можно было почувствовать себя защищенным всею той силой, которая была у остального, пока еще (хотелось надеяться) жившего нормальной жизнью мира, в чьих традициях было – не оставлять своих людей в беде, но всякими способами стараться вызволить их – начиная с тихой дипломатии и кончая высадкой десанта. Хотя как раз в устойчивости остального мира Милов был не очень-то уверен.

– А я думал, что здесь яблоку упасть некуда, – сказал он, остановившись посреди вестибюля.

– Ну, Кристалл достаточно велик… Дан, а вам не кажется, что мы уже приехали? Пожалуйста, здесь мне неудобно…

Он бережно опустил Еву на пол и с удовольствием перевел дыхание.

– Бедный мой кентавр, – сказала она и провела рукой по его грязной, от пота и пыли, колкой щеке. – Извините меня.

– Нет, не так, – сказал он. – Спасибо. Спасибо за первобытное ощущение: я вдруг почувствовал себя мужчиной не только по первичным признакам.

– Зато теперь я принимаю на себя роль женщины и хозяйки дома. Вам нужна ванна, бритва и гардероб. Потом нам не помешает что-нибудь выпить и немного поесть.

– Лазурная перспектива, – согласился он. – Но это потом. Прежде всего отведите меня на радиостанцию. Необходимо как можно скорее оповестить весь мир. Вероятнее всего, это уже сделано, однако я не знаю, в какой степени здесь понимают ситуацию: глядя из этого райского уголка, кажется, трудно составить верное представление.

Ева покачала головой.

– Вы не знаете наших порядков, Дан. Никто и близко не подпустит вас к микрофону и не примет от вас ни единого слова без разрешения администрации. И никто не даст вам разрешения прежде, чем вы убедите их в необходимости этого…

Что-то неуловимо изменилось в ней, когда она оказалась внутри Кристалла: там, в дороге, она была только женщиной, а тут – еще и человеком, работающим в Центре и подчиняющимся его порядкам.

– Черт бы побрал ваших бюрократов, – сказал Милов. – Ладно, ведите, я им в двух словах объясню…

– В двух словах они не поймут. Научная администрация, Дан, консервативнее любой другой. И до тех пор, пока вы больше всего напоминаете беглого каторжника, с вами и разговаривать не станут, и я ничем не смогу помочь. Я ведь хозяйка около своих термобоксов, а для всего Центра – величина столь малая, что никто даже не заметит, если я вообще исчезну.

– Ну! Супруга самого Рикса…

– Рикс – это звучит там, в городе. А для Центра он всего лишь обосновавшийся здесь бизнесмен. Далеко не из самых крупных. Далеко не Хант!

Разговаривая, она медленно, припадая на ногу, вела его к стене, в которой виднелись двери лифтов. Он попытался было воспротивиться, но тут же понял, что она права.

«Ладно, – подумал он, – у нас еще есть фора. Мы опередили пехоту, пожалуй, часа на четыре. Ну, пусть они идут кратчайшим путем – такой наверняка есть, какие-нибудь тропы и тропинки – но и тогда окажутся здесь часа через три, не раньше…»

Ему показалось удивительным, что где-то могут еще работать лифты; но здесь исправно вспыхнул зеленый треугольничек, и видно было, как кабина заскользила сверху по прозрачной шахте.

– Фантасмагория! – не удержался он. – Я начинаю всерьез бояться, что наши шефы могут не понять, насколько дела плохи.

– Вы и сами уже не так уверены, правда?

Он промолчал.

Они вышли на двадцать втором. Широким, пустым коридором добрались до ее отделения. Дежурная сестра сидела на своем месте у пульта – с головы до ног в голубом, накрахмаленном, спокойная, уверенная в себе.

– Добрый вечер, доктор Рикс. – Тонкие брови сестры выразили нечто вроде удивления.

– Вы с больным? Секунду, я вызову доктора Нулича, чтобы отправить пациента в клинику… – Она говорила с акцентом.

– Нет нужды, сестра Пельце. Душ и что-нибудь, во что можно его переодеть.

– Только не в пижаму, пожалуйста, – попросил Милов.

– Позвоните в клинику, пусть там посмотрят в гардеробной – может быть, у кого-то из больных найдется подходящее.

– Простите, доктор, но…

– Знаю, знаю. Скажите доктору Нуличу, что я прошу. Белье, костюм…

– Там мало что осталось, доктор. Почти всех больных сегодня вывезли эти… местные. Остались только иностранцы.

– Скажите, сестра, может быть, мне самой сходить в гардероб?

Привычка к подчинению возымела действие.

– Наши палаты – те, что для родителей, – пусты. Душ можно принять там. А вы сами, доктор? Похоже, что вы попали в катастрофу.

– Не мы одни, сестра.

– Знаете, наши палаты едва удалось отстоять: сейчас в Кристалле так много людей – ученые со всех концов Центра, жены, дети… Странно: гостиница почти пуста, если уже им нельзя было оставаться в поселке, – нет, всех привезли сюда. Теперь они в кабинетах, гостиных, комнатах для переговоров… Но у нас, к счастью, тишина: дети.

– Их не увезли вместе с больными?

– Кто бы позволил!

– Хорошо. Я пойду к себе, приведу себя в порядок. Дан, когда будете готовы – приходите ко мне, сестра вас проводит.

Она пошла, стараясь хромать как можно меньше. Милов смотрел вслед, пока сестра не окликнула его:

– Мистер Дан, пожалуйста – я уже пустила воду. – Она с неодобрением посмотрела на автомат Милова. – А это можно оставить здесь – потом войдете и заберете.

– Да, конечно, – спохватился Милов. Усмехнулся: – Когда насмотришься на происходящее в городе, кажется странным, что где-то еще есть вода в кранах.

– Мы независимы от властей, – сказала сестра Пельце гордо.

– Дай-то Бог, – пробормотал Милов, направляясь в палату. Перед тем, как идти в ванную, заглянул в комнату – кровать была застлана свеженьким, пестрым, с острыми складками бельем. «Сейчас бы отключиться минуток на шестьсот, – подумал он мечтательно. – Да если бы еще не в одиночку… Но, похоже, в этой жизни выспаться больше не придется, да и ничего другого тоже».

Ему все яснее становилось, до чего незащищенным был Центр; если действительно придется защищать его – задача может оказаться непосильной: стеклянные двери – и никакого оружия, нечем оборонять, да и некому. Это ведь не военная база на чужой территории… Что может спасти? Только вмешательство со стороны. Но там ничего не знают и узнают наверняка слишком поздно. Ладно, а вымыться все-таки нужно…