Беглецы из ниоткуда - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 14

Итак, Истомин все-таки разглядел планету. И подумал, что лучше бы ему было не предпринимать этой попытки.

По его представлениям, за истекшие восемнадцать лет планета должна была ощутимо вырасти в объеме.

На деле же она была до убогости маленькой. Отсюда казалось, что даже одному человеку там не на чем было бы устоять.

Может, она и росла; но, пожалуй, пришлось бы взвешивать ее на точных весах, чтобы установить это. Пока же – Истомин смотрел, и ему показалось, что он различает очертания тела Петрова, все еще обнимавшего цилиндрический корпус гравигена. Хотя на самом деле, разумеется, увидеть Петрова Истомин не мог: уж настолько-то планетка выросла, чтобы накрыть своего основателя достаточно плотным пылевым одеялом.

Писатель даже не ожидал, что зрелище это до такой степени разочарует его и огорчит. Истомину больше не захотелось что-то делать, выяснять, искать. И, возможно, он повернул бы назад, так ничего и не найдя, если бы в следующий миг ему не почудилось, что совсем рядом – таково было впечатление – на миг вспыхнула молния; это слово, пожалуй, было самым точным.

Голубая яркая стрела, направленная как бы в борт корабля – примерно, как прикинул Истомин в следующую секунду, на уровне туристической палубы.

И одновременно он вновь ощутил уже знакомую вибрацию.

Не было ли это тем, что померещилось ему во сне?

Однако это оказалось не самым необычным.

В этой мгновенной голубой вспышке ему почудилось (нет, не почудилось, он голову дал бы на отсечение, что то было совершенной реальностью): какое-то тело неясных очертаний, но размерами, как ему показалось, соответствовавшее человеку, скользнуло в пространстве в том же направлении, что и яркая стрела: от зародыша будущей планеты – к кораблю. Тоже к туристическому корпусу.

Этого не могло быть, тем не менее Истомин ни на миг не усомнился, что увиденное им существовало на самом деле. Даже непонятно, откуда могла взяться столь непоколебимая уверенность.

Человек в пространстве, рядом с наглухо запечатанным кораблем?

Но, собственно, кто сказал, что «Кит» так уж надежно закупорен? Пассажирский выход был непригоден для использования, да. Но разве только один выход был на корабле, кроме пассажирского и грузового люков? Истомин не знал в подробностях устройства гигантской машины, но ему было известно, что именно входами-выходами столько лет занимался инженер Рудик. Судя по тому, что корабельных дел мастер никогда не выглядел разочарованным, переживающим неудачу, возникла уверенность, что восстановить систему люков ему удалось. И в последние годы их никто из строя не выводил. Знающий человек мог воспользоваться любым из них.

Кто же этот человек в пустоте? Истомин задал себе именно такой вопрос: ясно же было, что, кроме населявших корабль людей, здесь не могло быть ни единой живой души.

И все же первым, что пришло ему в голову, была мысль именно о человеке, давно уже не числившемся в живых. Истомин подумал о Петрове. О герое, пожертвовавшем собой для того, чтобы планета могла начать расти.

Петров покинул борт «Кита» почти точно восемнадцать лет тому назад. Истомин помнил, что через несколько дней все они должны будут собраться в салоне, чтобы отметить очередную годовщину этого события. Думая «все», Истомин не имел в виду детей: они не участвовали в этом печальном торжестве.

И что же – теперь он возвращался?

Нет, в это поверить невозможно. Человек не может восемнадцать лет существовать в пространстве, не получая помощи.

Если только – если только он действительно не получал ее.

Однако зачем было бы ему скрываться от остальных? Ответить на это писатель, разумеется, не мог. Во всяком случае, сразу.

Нет, не Петров, конечно. Глупости. Глупости.

В таком случае – кто же?

Ответ нашелся сразу.

Фигура направлялась от планеты к туристическому корпусу – туда, где обитала молодежь.

Дети! Как это он не сообразил сразу? Кто еще может нарушать покой? И чье неуемное любопытство, если не детское, могло побудить кого-то пойти на немалый риск, чтобы своими руками потрогать небесное тело, пусть и маленькое, с которым связаны все надежды обитателей «Кита» на будущее?

Дети. Их ведь – пока они не самоизолировались – обучали – на всякий случай – и пользованию скафандрами, и даже управлению катером – после того, как инженер вернул его к жизни.

Да конечно же! Он, Истомин, и сам ведь некоторое время жил в туристическом корпусе. И сейчас смутно вспоминал, что и там был выход. Он считался аварийным, и им не пользовались. Но он тем не менее существовал. И Рудик, кажется, чем-то занимался и там…

Черт побери! Дети! А что, если у них там что-то не заладится, и они разгерметизируют корабль? Самое малое, что может тогда случиться, – механизмы страховки отсекут туристический корпус от остальных помещений «Кита», и все, кто там находится, погибнут из-за катастрофического падения давления и отсутствия воздуха.

Они же ничего не понимают! Это же дети всего лишь!

Истомина охватил ужас.

Это сильное чувство сразу же вернуло его к повседневности. Он повернулся, быстро приблизился к выходу, закрыл за собою дверную пластину и направился к цели своего путешествия.

Уже когда он покидал салон, ему почудился знакомый звук: словно бы приотворилась дверь одной из кают.

Истомин, не оглянувшись, лишь ускорил шаги.

Его визит в обитаемый корпус остался незамеченным – или, точнее, хотя и был замечен, но никого не встревожил, наоборот – тут же позабылся. Карачаров – а именно он хотел было выйти из своей каюты в салон, – отворив дверь, увидел чью-то спину и, нимало не интересуясь тем – кто же это и почему бродит среди ночи по салону, – тут же затворил дверь и даже запер, твердо решив не откликаться, если даже к нему постучат. Желание прогуляться по корабельным окрестностям (а физик в нередкие бессонные ночи не раз предпринимал такие вылазки) сразу же исчезло: у Карачарова не было охоты встречаться сейчас с кем бы то ни было. Вот если бы это оказалась женщина… Но спина выглядела мужской, пусть и в халате. Насколько физик разбирался в силуэтах.

Карачаров хотел выйти из своей каюты потому, что несколько минут тому назад, когда он, целиком уйдя в размышления, привычно расхаживал по каюте взад и вперед, ему показалось, что пол на какое-то мгновение ушел из-под ног, все вокруг задрожало, и физик едва не растянулся на ковре. Но когда он, приотворив дверь, увидел спокойно удалявшегося человека, Карачаров предположил, что все, что с ним произошло, было лишь его собственным ощущением: просто на секунду закружилась голова – от усталости, от перенапряжения, мало ли от чего она могла вдруг дать такой сбой. Так что он успокоился, вернулся к столу и продолжал раздумывать над своими проблемами.

К бессонным ночам, когда уснуть удавалось лишь утром (зато потом можно было спать хоть до вечера) Карачаров успел привыкнуть. Они его не волновали; мало того – он считал это естественным. Проанализировав причины, он понял, что иначе и быть не могло.

Люди, внезапно вырванные из жизни, лишенные связей с нею, но продолжающие биологически существовать, как правило, остаются на том уровне представлений, стремлений, интересов и ценностей, на каком находились в миг отторжения – если только новое бытие не заставляет их перестроить шкалу ценностей и систему взглядов и если они не прилагают немалых усилий, чтобы найти новое применение своей энергии и способностям.

Но в любом случае человек либо продолжает активно работать так, как он привык, – и тогда сохраняет себя, как полноценного деятеля, либо какое-то время вертится вхолостую, а затем, не имея обратной связи с результатами деятельности, затухает – и немедленно начинается деградация.

Большинству обитателей «Кита» помогли уцелеть дети; с ними возник целый мир новых чувств и задач, и о расслаблении не могло быть и речи.

Карачаров же, сознавая грозящую опасность и не находя более применения своим силам в жизни бывшего корабля, глубоко обиженный людьми, отказавшими ему в доверии на выборах, нашел выход в том, чтобы закапсулироваться в ту же физику, которой занимался всю сознательную жизнь.