Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Беглецы из ниоткуда - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 13


13
Изменить размер шрифта:

Понимая это, Функ был готов лично лететь в Тибет – хотя в его возрасте это представлялось затруднительным, а кроме того, было связано с неизбежной потерей времени, которое теперь являлось для физика наибольшей ценностью из всего, чем он в этой жизни обладал.

Но тут сама судьба пошла наконец ему навстречу.

Глава 7

Далеко, вне нашей системы координат

– Всеобъемлющий: место установлено. Канал информации блокирован каким-то незначительным телом. Проницатель уже находится там и намерен внимательно и подробно исследовать этот феномен. Сделав выводы, незамедлительно доложит.

– Все идет очень медленно. В системе два-пять-восемь уже начались неблагоприятные преобразования. Не получая внешней информации, материя самоорганизуется совсем по другой модели. Вы понимаете, чем это грозит?

– Решаюсь заверить, что понимаю. Всеобъемлющий, все меры будут приняты и, не сомневаюсь, наибыстрейшим образом.

– Надеюсь, что так.

Глава 8

Бытие

Приняв решение, Истомин круто повернулся и зашагал в направлении туристической палубы: иными словами – к жилым корпусам. Точнее – в сторону трапа, выводившего в верхнюю часть главной шахты корабля. Если бы он захотел навестить в первую очередь механизмы, пришлось бы идти к нижнему отрезку шахты, то есть в противоположном направлении.

Поравнявшись с лифтовым колодцем, Истомин на миг приостановился: искушение воспользоваться механическим транспортом было сильным. Но для этого пришлось бы звонить Рудику и просить его включить лифты: инженер по-прежнему исправно отключал на ночь механизмы, без которых можно было обойтись. Будить же его не хотелось: писатель был едва ли не единственным, кто знал, с какой затратой сил постоянно работал инженер, потому что в трюмном корпусе Рудик появлялся часто, а в жилом – практически никогда. Так что пришлось подниматься по винтообразному трапу внутри шахты.

Это едва не кончилось для него плохо.

Истомин уже почти добрался до катерной палубы, когда ощутил внезапное и сильное головокружение. И одновременно почувствовал, что ноги его отрываются от ступенек трапа. Не держись он крепко за поручень, он взлетел бы над трапом – чтобы в следующее мгновение сорваться вниз, в шахту: гравитация включилась так же неожиданно и самопроизвольно, как и выключилась. Но и сейчас, грохнувшись о ступеньки, он основательно ободрал колено и дальше поднимался, ощутимо прихрамывая.

В катерный эллинг ему было не попасть: механизмы доступа туда из шахты были настроены лишь на сенсорику членов экипажа, а универсальный ключ имелся только у Карского – даже тут, в неведомом пространстве, он сохранял свои преимущества высокого администратора Федерации, членом которой корабль то ли был теперь, то ли нет (поскольку Королевство о своем вступлении в Федерацию не объявляло – об этом никто даже не задумывался: слишком отвлеченным это представлялось. А говорить с детьми на эту тему означало бы – показать, что они официально признаны. А так – еще можно делать вид, что все происшедшее – всего лишь ребяческая забава, не более).

Оказавшись на лестничной площадке, на которой была единственная дверь, надежно запертая – та, что вела к катеру, – Истомин на всякий случай остановился, прислушиваясь: не донесется ли из эллинга какого-нибудь подозрительного звука?

Нет, все было тихо. Так что если кому-нибудь из обитателей мирка и пришла в голову сумасшедшая мысль покинуть корабль – хотя бы для того, чтобы облететь вокруг обетованной планеты, что подрастала (принято было думать, что подрастала, хотя и намного медленнее, чем хотелось бы) невдалеке, – то он так и не смог бы добраться ни до одного из действовавших выходов. Значит, тут опасности не было.

Дальше путь писателя лежал в жилой корпус, а точнее – в сад. В свое время люди любили гулять здесь; тут было пусть и приближенное, но все же подобие живой природы. Но когда стало ясно, что настоящих деревьев, кустов, ручейков с натуральной, а не восстановленной водой им вовек не увидеть, желание бывать здесь как-то быстро сошло на нет, и теперь сад уже не казался более живым, хотя на самом деле все, что росло в нем, было совершенно подлинным. Просто вместо былой радости он навевал теперь тоску – а наше восприятие всего на свете зависит в первую очередь от нашего настроения, а не от качества того, на что мы смотрим. И писатель прошел через сад быстро, испытывая какое-то внутреннее неудобство, сутулясь и опустив глаза; ему казалось, что деревья – тоже, кажется, тоскующие по настоящей жизни – с укоризной смотрят на него.

Поэтому он испытал подлинное облегчение, когда смог наконец спуститься ниже (такова была архитектура), чтобы попасть в палубу первого класса. Туда, где после ухода Истомина и эмиграции молодых жило девять человек. Сюда удалось войти беспрепятственно. Писатель отворил дверь с лестничной площадки, прошел коротким коридорчиком и оказался в салоне.

Он старался ступать потише, чтобы не разбудить спавших, за переборками, в каютах. Ковер в салоне за годы успел вытереться, его тоже давно уже собирались заменить. Но руки все не доходили. Да и немножко боязно было загружать синтезатор такой работой: коврик-то был не маленький. А синтезатор – податель жизни – хоть и сам себя содержал в порядке, но моложе от этого все-таки не становился. Так что в ковровом ворсе протопталась до самой основы дорожка, и по ночам идти по ней лучше было на цыпочках. Если не хочешь, конечно, как бы невзначай поднять всех на ноги.

Но этого Истомин ни в коем случае не хотел.

* * *

Однако вдруг у него возникло совершенно другое желание. Насколько не хотелось ему видеть все то, что росло в саду – потому, что сад был как бы подделкой под настоящую, всеобъемлющую и многогранную жизнь, – настолько сейчас не то чтобы захотелось – нет, просто потребовалось увидеть то пространство, в котором они находились вместе с кораблем, ту пустоту, что вмещала и корабль, и возникавшую неподалеку от него новую планету, и далекие галактики, и еще (подумалось Истомину вдруг) многое такое, о чем обитатели «Кита» до сих пор не получили никакого представления и даже не догадываются, быть может. Не зря же в приснившемся ему сюжете кто-то атаковал корабль извне. И, сам не понимая, верит ли он в приснившееся или нет, писатель тем не менее хотел увидеть это самое пространство собственными глазами – скорее всего чтобы успокоиться.

Со времени своего переселения в грузовой корпус Истомин не бывал на прогулочной палубе и начал уже забывать, как выглядит пустота. Кроме того, ему хотелось увидеть еще и планету, давным-давно уже описанную им – может, чтобы убедиться, насколько он был тогда прав – или, напротив, до какой степени заблуждался.

Свернув с протоптанной дорожки, он подошел к переборке, нажал пластину замка, сомневаясь в том, что механизм сработает. Но матовая поверхность стены исчезла, и можно стало, отчего-то затаив дыхание, выйти на прозрачную прогулочную палубу и пройтись по ней, продвигаясь вдоль выгнутого борта, за которым сейчас мирно спали люди.

Истомин шел до тех пор, пока в поле его зрения не оказалась возникающая по воле населения «Кита» Новая планета. Петрония.

Увидеть ее удалось не сразу. Как черную кошку в темной комнате среди ночи. В освещенном корабле как-то забывалось, что вокруг него стояла вечная ночь, и планета тоже была неразличимо-темной: она не отражала света – потому что отражать было нечего. Лишь месяц-другой после выхода Петрова зародыш нового небесного тела освещался мощным прожектором с корабля; потом поняли, что это ни к чему – там если что-то и изменялось, то неуловимо медленно – и свет вырубили.

Лишь когда глаза как следует адаптировались к мраку, удалось разглядеть нечто еще более черное, чем всеобщая тьма вокруг – потому, может, что комок вещества, каким пока все еще оставалась планета, поглощал даже то исчезающе малое количество света, какое все же существовало здесь, невзирая на полное отсутствие доступных взгляду светил.