Черновик - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 52

Вернувшись к себе, я пристроил на поясе подаренный Василисой кинжал. Вряд ли мне потребуется оружие. Да я и сам теперь пострашнее пистолета! Но безлюдная зелень за окном, сквозь которую нахально торчал шпиль телебашни, в сочетании с тропическим облачением взывала к соответствующему антуражу: мачете, пробковый шлем, ружье для слонов. Кинжал стал доступным и достойным компромиссом. В качестве запаса пищи я прихватил плитку шоколада и фляжку коньяка. С водой проблемы тут вряд ли могли возникнуть. Лекарства мне, похоже, стали не нужны в принципе. Уж если мой организм за ночь сращивает ребра, мгновенно нейтрализует психоделики и не страдает похмельем, то понос или насморк мне не страшны.

Потом я взял подаренную Феликсом распечатку и пролистал ее, особо внимательно изучая миры, где существует человеческая цивилизация.

И только после этого спустился вниз и вышел… ну, наверное, учитывая Останкинскую башню, можно было пока называть этот мир Москва-2.

Почему-то первым моим впечатлением стала росистая трава. Ноги сразу промокли, но это было приятное, откуда-то из детства, из беготни босиком на даче пришедшее ощущение. Было тепло, но не жарко. Воздух чистый, сладкий, совсем не городской. Птичий щебет звенел в ушах – не вороний грай, не воробьиный галдеж, а пение каких-то пичуг, которым я и названия-то не знал.

Но все-таки местность была не такой безжизненной, как мне вначале показалось. Среди деревьев вилась тропинка – очень аккуратная, обозначенная на поворотах приметными камнями. Она поднималась на холмик, огибала мою башню и снова исчезала в лесу. Все-таки это не лес, скорее – большой лесопарк. Вот и снялся вопрос, куда идти. Двинусь по тропинке… в направлении телебашни.

Моя собственная башня, кстати, в этом мире тоже преобразилась. Стала кирпичной, от земли метра на полтора облицованной коричневой плиткой. Где-то на уровне третьего этажа шла еще одна полоска плиток, на этот раз с барельефами. Я немного отошел от башни, чтобы рассмотреть их получше, и двинулся по кругу.

Больше всего барельефы напоминали советскую пропагандистскую скульптуру сталинских времен. На каждом был изображен человек, со счастливым выражением лица занятый каким-то общественно полезным делом. Рабочий что-то точил на станке, крестьянин держал на вытянутых руках сноп колосьев, женщина-врач выслушивала фонендоскопом больного, футболист пинал мяч, старичок писал на доске формулы (присмотревшись, я даже разглядел сакраментальное E=Mc?). Даже дети на одном из барельефов были заняты не пусканием самолетиков, а чисткой клеток с кроликами.

Если исходить из того, что в каждом мире внешний вид башни как-то соотносится с окружающей обстановкой, то картина складывалась любопытная. Может, это не Аркан с его «плюс тридцать пять лет»? Может, это неведомый раньше мир, где время отстает лет на пятьдесят?

Поживем – увидим.

Я двинулся по тропинке. Путь шел слегка под уклон, идти по мягкой земле было приятно и удобно. А еще радовало, что никаких неуместных восторгов я на этот раз не испытывал. Обычное удовольствие от прогулки по лесу в хорошую погоду.

Эх, если бы в моей Москве было такое лето и такие живые, незамусоренные парки!

Я прошагал, наверное, с четверть часа и полтора километра, когда услышал впереди веселые голоса. Вот и долгожданный контакт с аборигенами.

Чуть замедлив шаг и придав лицу как можно более невинное и расслабленное выражение, я вслушался. Сквозь деревья пока никого не было видно – то ли звук так хорошо разносился в воздухе, то ли я и слышать стал лучше.

Это была песня. Нет, точнее будет сказать – песенка. Славная песенка, которую не слишком ладно, но от души напевали звонкие детские голоса:

Конечно, песни бывают разные, а уж песенки – тем более. К очередному юбилею столицы поэты-песенники на деньги мэрии и не такого насочиняют. Но тут было сразу две странности.

Во-первых, пели совершенно искренне. От души. С чувством. Так, пожалуй, распевали пионеры в старых детских фильмах, собираясь на сбор металлолома.

Во-вторых, и это уже ни в какие ворота не лезло, песня-то была складная! Рифмованная! Я это четко слышал, хотя слова никак не укладывались в размер и никакой рифмы не имели.

Только увидев певунов (песня как раз закончилась и начался бодрый разноголосый галдеж, очень органично сплетающийся с птичьим щебетом), я понял, в чем тут фокус.

Пели не по-русски. Способности функционала позволяли мне понимать чужой язык как родной, но вот поэтического перевода не обеспечивали.

А что пели не на русском… так трудно было бы ожидать иного от десятка чернокожих мальчишек и девчонок. Им было, пожалуй, от семи до двенадцати лет, мальчишки – в шортах, девочки в шортах и маечках, все босиком – у нас так беззаботно без обуви даже в деревне не походишь, быстро найдешь ржавые гвозди и битые бутылки. Кое-кто чуть светлее, кое-кто черный до фиолетовости, но все дети, бесспорно, были чистокровными неграми.

Детей сопровождала молодая девушка, тоже чернокожая, с пухлыми, навыкат, губами, но одетая в легкое ситцевое платье в цветочек, которое ожидаешь увидеть на девушке из глухого русского села. В руках у девушки был букет цветов – очень официальный, четыре алые розы в целлофане.

Я так и встал как вкопанный.

Это что еще за мир? Заселенная неграми Россия? О, какая неожиданная и радикальная национальная идея!

Девушка увидела меня и дружелюбно помахала рукой. После чего воскликнула:

– Дети! Раз-два-три!

Дети перестали галдеть и носиться кругами. Это был какой-то очень хитрый способ передвижения, девушка шла по тропинке, а дети носились вокруг, будто обезумевшие планеты, норовящие сойти с орбиты, но при этом все-таки продвигались примерно в одном направлении. Но теперь они сбились в более-менее неподвижную кучку и, белозубо улыбаясь, разноголосо завопили:

– Травствуйте!

– Здравствуйте!

– Здрасте!

– Сраствуйте!

И даже:

– Расте!

Самая маленькая девочка не в лад, но зато более чисто пискнула:

– Привет!

Я выдавил немного натужную улыбку и воскликнул:

– Привет! Здравствуйте!

Видимо, ритуал знакомства был исполнен, и дети тут же разлетелись в разные стороны. Девушка осталась стоять, видимо, дожидаясь меня. Я подошел ближе.

– Здравствуйте! – на чистом русском, хотя и с акцентом, произнесла негритянка. – Мы вам не мешаем? Своим гвалтом?

– Нет, нет, ничего, – запротестовал я. – Дети! Как могут дети мешать, очень люблю детей!

– Ох, это не дети, это ироды. – Девушка картинно утерла со лба несуществующий пот и засмеялась. – Маша. Марианна Сейласи.

– Кирилл.

– Они с Берега Слоновой Кости, – чуть приглушив голос, сказала Марианна. – Неделя как приехали.

– А! – Я сообразил, что, по мнению девушки, должен был что-то понять. – Ясно. Ну как им Москва?

– В восторге, конечно. Мы сейчас с ними пели песенку про Москву. Вы знаете французский?

– Так это французский был? – удивился я. – Ну… чуть-чуть понимаю, да. «Всем своим друзьям, всем своим друзьям!» Хорошая песня.