Во имя твое - Логинов Святослав Владимирович - Страница 5

Первую ночь своего путешествия Рено провёл в овраге. Ему было очень неприятно сознавать, что он, имевший право доступа в лес, должен скрываться, что он больше не зажиточный крестьянин, а преступник, бежавший от своего сеньора, бездомный бродяга, каких ловят, секут плетьми и кладут на щёки клеймо.

Овраг густо зарос орешником, но до леса было довольно далеко, так что появления лесничих можно было не бояться. До дороги тоже было далеко, значит и дозоры сюда не заглядывают. Рено набрал сухих сучьев и разложил костёр. Он сидел, смотрел на низкое бездымное пламя и ни о чём не думал. Ни о чём не думать оказалось очень легко и приятно. Чёрные ветки ложились на угли, и угли вокруг чернели, словно потухая. Но вот ветка начинала куриться белым паром и вдруг вспыхивала. Жёлтые языки танцевали в воздухе, постепенно опадая, пока от ветки не оставалась цепочка длинных угольков, а пламя не превращалось в голубой мерцающий огонёк. Тогда Рено клал новую ветку.

Лёгкий ветерок проникал в лощину, трепал кусты. Листья, облетая, шуршали тысячью осторожных шагов, то были шаги осени, и из-за них Рено не расслышал шагов человека. Старуха, сгорбленная, морщинистая, такая древняя, что казалась бесформенным узлом, перетянутым шалью, возникла из отблесков огня на трепещущих ветвях и шагнула к костру. Рено заметил её, когда она уже садилась, тихо постанывая и с трудом сгибая ноги.

Рено ничего не сказал, только положил на угли сразу несколько прутьев. Пламя взвилось, осветив лицо старухи: морщинистые щёки, провалившуюся пуговицу носа, острый подбородок в редких длинных волосинах, чёрную яму рта и какое-то драное тряпьё, надвинутое на самые глаза, поблескивающие двумя искрами.

– Плохо, – проскрипела старуха. Густые тени морщин дёрнулись и вернулись на место.

Рено продолжал молчать, а старуха, протянув к огню скрюченные пальцы, вдруг заговорила:

– Совсем плохо стало. Нынче последняя тёплая ночь. Больше погреться не придётся, разве что в аду. А в тёплых краях нынче голодно, там не подадут. Хорошо, у кого свой домок есть, забился в него – и зимуй. И чего тебя, дурачок, дёрнуло из дома в такую пору уходить?

– А ты откуда знаешь? – испуганно спросил Рено.

– Хе-е… милый, – протянула старуха. – Я седьмой десяток доканчиваю и много чего знаю. Ну зачем ты удрал? Перезимовал бы, а по весне – беги, коли ноги чешутся. Только куда бежать? Свою могилу всё одно не перепрыгнешь.

И тогда Рено, поддавшись необъяснимому порыву, начал рассказывать. Обо всём: о себе, об умершей Анне, убитой Ренате, о том, как нельзя стало жить. Старуха, почти слившаяся с воздухом, молча слушала, глаза её светились красным, как у бездомной собаки. Рено увидел эти огни и замолк.

– Тяжело тебе, – глухо произнесла старуха. – Большую тяжесть ты поднял и далеко несёшь. Только не туда ты пошёл! – старуха вскинула голову, раскалённые глаза описали дугу над потухающим костром. – Не туда! – выкрикнула она. – Дочь твоя не у него! Проси настоящего хозяина, того, кто правит миром! Он добр, он отдаст. Проси!..

Старуха протянула руку и кинула что-то на угли. Полыхнуло пламя, в воздухе повисла тяжёлая вонь. Где-то вдалеке зазвенел колокольчик.

– Нет! – прохрипел Рено. – Изыди!

– Не глупи! – прикрикнула старуха, – Лучше подумай, ведь дочь вернётся!

– Это будет не дочь! – сказал Рено твёрдо. – Это будешь ты, ведьма, оборотень. Я иду к истинному богу, и враг меня не остановит! Пусти!

Рено хотел подняться, но не смог.

– Полно тебе орать, – негромко сказала старуха. – С дороги услышат. Не хочешь – не надо. Всё равно никуда не денешься. А на дьявола не ругайся. Он-то ни в чём не виноват.

– Он на бога восстал, – сказал Рено.

– Как можно восстать на того, без чьей воли не смеет упасть даже волос? Значит, сам бог того хотел. Дочь твою снасильничали по воле бога, вся беда – от бога! И ты идёшь к нему?!

Последние слова она провизжала, визг стегнул Рено, он вскочил и побежал.

– Вернись! – кричала вдогонку старуха.

Рено бежал сквозь темноту. Он налетел на большой куст, и тот вдруг превратился в ведьму.

– Вернись к костру! – прошипела она, вцепившись в Рено. Рено судорожно дёргался, стараясь освободиться. Густой смрад шёл от колдуньи, заставляя его задыхаться. С трудом он вырвался и побежал дальше.

– Куда ты? – голос дребезжал совсем рядом. – Всё равно не убежишь! – ведьма расхохоталась странным кудахтающим смехом. – Беги! – закричала она. – У-лю-лю!.. Не хочешь – так беги! Всё равно вернёшься! Так и будешь бегать по всей земле! Дарю тебе это!..

Рено поднял голову. Приближалось утро, лёгкий туман стоял в лощине, потухшие угли густо серебрились росой. Рено быстро сел, припоминая события ночи. Песок вокруг был испещрён следами копыт. Невдалеке слышалось блеяние уходящего стада, звякало ботало на шее вожака.

Рено глубоко вздохнул и перекрестился. Наваждение отступало. И только на самом дне души осело сомнение, и занозой застряли слова: «сам бог того хотел».

Чем дальше от дома уходил Рено, тем больше менялась земля вокруг. Поля лежали пустыми чёрными ладонями, всё чаще попадались дома с растасканными соломенными крышами. И даже дома побогаче, крытые красной черепицей, глядели не так весело. А ведь наступала осень, время, когда урожай собран и уже обмолочен, и на всех дворах варят пиво.

Осенью и воробей хлеба вдоволь ест, – повторял Рено поговорку, всё больше убеждаясь, что нынче и воробью не прокормиться в здешних местах. Безнадёжное запустение ясно говорило, что недород приходит сюда не первый год подряд.

Рено смертельно устал. Уже несколько дней ему не удавалось ничего купить, работники, несмотря на осеннее время, тоже никому не были нужны, а сухари, взятые из дому, кончились два дня назад. Обычно Рено ночевал на улице, но теперь, окончательно измученный, решился зайти в гостиницу, выстроенную посреди большого пригородного села.

Обширный низкий зал производил мрачное впечатление. Заходящее солнце, заглядывая в окно, разбрасывало по засаленным стенам кровавые блики. Ржавые крюки, вбитые в чёрные балки были облеплены нитями паутины и бахромой копоти. Под выложенной из фигурного кирпича аркой расположился прямоугольный очаг, закрытый стальной решёткой. Конец каждого прута был украшен бронзовой головой дьявола.