Свет в окошке - Логинов Святослав Владимирович - Страница 47

При виде Людмилы зомбак заулыбался невразумительно, загукал, энергичнее замахал рукой, демонстрируя вечно и бесцельно скачущую кобылу, с которой Людмила порой сравнивала саму себя.

– Что, Федя, проголодался? – спросила она. – Сейчас покормлю.

Она и сама не могла бы сказать, почему называет сожителя Федей. Какая-то давняя ассоциация, не то слышанное что-то, не то читанное. Дикий человек, обитающий во льдах, должен носить такое имя.

Зомбак налопался просяной каши с варёным салом, и его разморило. Вместо того, чтобы возобновить беготню, он притулился к Людмилиному боку и затих.

– Так-то, Феденька, – тихо произнесла Людмила. – Один ты меня не бросил. Да и то, потому что дурак.

Двое охранников с непроницаемыми лицами привели Илью в низкий зал с прямыми давящими потолками. Здесь царил полумрак, на стенах дымились курильницы с ладаном, пахло как в церкви. Всё это очень напоминало исторический фильм, и не будь Илья старожилом, давно привыкшим к странностям потустороннего мира, он мог бы перепугаться или, напротив, воспринять происходящее не всерьёз. Но покуда всё шло как следует, а во что одеты окружающие и что пованивает со стен – его не касается.

Честно говоря, он ожидал, что к его появлению на стене отнесутся более эмоционально, всё-таки лет триста сюда никто не мог пробиться, а триста лет срок приличный даже для бессмертных воинов. К тому же, способ, каким он проник сюда вряд ли мог оставить безразличными защитников Цитадели. Илья ждал угроз, готов был и к репрессиям. Вместо этого подошедший воин коснулся его плеча и коротко бросил:

– Идём, Тигли хочет видеть тебя.

«Тигли-Мигли, – подумал Илья. – Неужели тот самый Тиглатплассар Третий, который по преданию основал Цитадель? Эх, надо было, прежде чем на штурм идти, историю подучить покрепче. Хотя бы знал, с кем разговоры разговаривать буду».

И вот теперь он стоял перед древним царём, которого солдаты меж собой по-простецки звали Тигли.

Всё было словно в учебнике истории для пятого класса: завитая крашеная борода, не своя, а явно искусственная, прямые складки одежды, чадное пламя масляных светильников, хотя уж здесь-то можно было бы провести электричество… Впрочем, здесь как раз и нельзя – тронный зал, не хухры-мухры, тут всё должно быть торжественно и по старинке. Не верилось, что вот эта дремучая древность правит бурлящим городом, расположенным за стенами. Хотя, кто там правит? Вот захочет он сейчас развернуться и уйти – и никто не посмеет остановить его. Только вновь сюда попасть уже не получится ни при каком раскладе. Поэтому надо стоять и ждать, что ему скажут.

Честно говоря, Илья не очень представлял, что ему скажут. Ведь он враг, напавший на Цитадель и сумевший войти в неё с боем. С такими обычно разговоры бывают недобрыми.

– Служил? – коротко, почти не разжимая губ, спросил царь.

– Да, – Илья не знал, как следует титуловать царя и не собирался этого делать. То есть, военная дисциплина есть военная дисциплина и обращение должно быть уставным: к одному – товарищ генерал, к другому – ваше величество. Но о таких вещах следует предупреждать заранее.

– Погиб в бою? – очевидно титулы за почти три тысячи лет приелись царю. Куда больше его интересовали ответы.

– Да.

– И снова пошёл в бой… это хорошо. Мне трусы не нужны.

Илья промолчал, понимая, что здесь ответа не требуется.

– Ты знаешь, кого ты убил, взойдя на стену?

– Нет.

– Этот воин служил мне ещё когда я ходил на Аскалон, и царь Митини сошёл с ума от страха, услышав мою поступь. Это был хороший воин, и у меня нет причин любить тебя.

Илья молчал, понимая, что любые оправдания усугубят неловкость положения.

– Служба будет трудна, – продолжил царь.

– Я солдат.

– Жалование – шестьдесят монет в день и еда из общего котла.

Илья молчал.

– Это вовсе не так много, как болтают в городе. Ты, наверное, рассчитывал, что тебя осыплют золотом за всё, что ты сделал нам?

– Я рассчитываю, что мне за службу будут платить так же, как всем остальным.

– Всем остальным платят шестьдесят монет в день. Если тебе не понравится солдатская еда – можешь есть своё. Тебя никто не ждал, и никто не горит желанием делить с тобой пищу.

Это Илья сам понимал и потому оставил царские слова без ответа. На мгновение перед внутренним взором мелькнули картинки, какова может быть дедовщина в воинском подразделении, где старослужащие тянут лямку уже третью тысячу лет, но тут же Илья отбросил эту мысль, как ни с чем не сообразную. Каким ни будь новичком, а сделать тебе ничего не смогут, разве что условием приёма на службу поставят согласие, чтобы над тобой мог свободно издеваться всякий желающий. Вот только воевать такой салажонок с трёхсотлетним стажем не будет. И военачальник это, конечно, понимает. Солдат есть солдат, и ему дозволено многое, в частности, называть промеж себя владыку определяющей судьбы попросту Тигли и исповедовать принцип талиона, платя ударом за удар. Солдат, который не уважает сам себя не сможет как следует воевать.

– У тебя есть внизу родные или друзья?

– Есть, – Илья не счёл нужным лгать, тем более, что ложь так легко проверяется.

– Ты их больше не увидишь.

Илья вновь промолчал. Вступать в пререкания не имеет никакого смысла.

– Непременное условие для всех новичков, поступающих на нашу службу, пока не пройдёт установленный срок, не подавать о себе никаких вестей живущим внизу. Срок установлен – шесть раз по шестьдесят лет. За это время ничтожные рассыплются в прах, а достойные уже не будут нуждаться в твоих монетах. Таким образом я забочусь о своих солдатах. Воин должен думать о службе, а не о голодной родне. Если ты не согласен с этим решением, можешь уходить прямо сейчас.

Разумеется, Илья был не согласен с таким решением, но возражать было бы верхом глупости, и он промолчал уже в который раз. Тигли усмехнулся, показывая, что видит новобранца насквозь, и странно выглядела живая усмешка над подвязанным футляром накладной бороды.

– При казармах достаточно челяди, женщин и мужчин, пиати и бел-пиати, все они получают меньше, чем будешь получать ты, и с радостью станут служить тебе. Не пытайся их подкупать, все, у кого в душе обитала неблагодарность, уже не живут, и прах этих людей давно остыл. Я не стал вешать их на колья, я просто отпустил их, лишив своего покровительства, как отпускают тех, с кого палач содрал кожу. Они плакали стоя под стенами, а когда пришёл срок, они умерли без моей опеки, как умирает человек, лишённый кожи. Я давно никого не казню и не наказываю болью. За малые прегрешения накладывается пеня, за большие – виновный изгоняется. Напшану расскажет тебе, что является большим прегрешением, а что малым.