Многорукий бог далайна - Логинов Святослав Владимирович - Страница 62

Ему пришлось построить два оройхона, прежде чем Ёроол-Гуй явился. Второй из оройхонов был юбилейным, он завершал двойную дюжину, но об этом Шооран вспомнил много времени спустя. А тогда он сначала привычно удирал от Ёроол-Гуя, а потом шёл через мыс, строить ещё один остров. Теперь, когда Ёроол-Гуй был заведомо далеко, Шооран мог ставить оройхон и не отходить назад, а идти, не опасаясь ни цэрэгов, ни глупого бога. С собой Шооран нёс корзину, где под слоем харваха были спрятаны все его вещи. Едва оройхон встал, Шооран подхватил корзину и поспешил наискосок через новую землю. Путь его лежал в глубь страны, подальше от слишком беспокойного побережья.

Пройдя чуть больше восьми оройхонов, Шооран присел отдохнуть. Крестьянин, возившийся неподалёку, поглядывал недружелюбно, но ничего не сказал, решив, верно, не связываться с Шоораном, раз тот не сошёл с поребрика.

– Эгей! – окликнул земледельца Шооран. – Купи раковину. Мне нужна вода, – Шооран показал пустую флягу, – и полдюжины хлебцев.

Мужчина подошёл, взглянул на раковину, молча кивнул и пошёл за водой. Конечно, витой рог стоит много дороже и после мягмара владелец легко сбудет его цэрэгам, но Шооран предпочитал держаться от цэрэгов подальше.

Крестьянин вернулся с бурдюком и хлебцами. Делали хлебцы, круто замешивая муку на перебродившей каше, а потом высушивая. Если размочить такой хлебец в воде, через полчаса получится полная миска каши.

– Харвахом промышляешь? – спросил мужик.

– Есть-то надо, – ответил Шооран.

– Ох, дела шаварные! – Земледелец, очевидно, был не прочь поболтать. – Весь мир перевернулся. Раньше харвах скребли бабы да детишки, а мужики, коли прижмёт, в сушильщики шли, но с хохиуром дела не имели. А теперь всё наоборот! Этакий бугай харвах собирает, а баба – сушильщик! Каково?..

– У меня мать была сушильщиком, – сказал Шооран. – Ты что, её знал?

– Да не!.. – отмахнулся земледелец. – Это тут поблизости. Ещё дура нашлась, кроме твоей мамаши. Сушильщица!.. Ходит гордая, словно жена вана, на человека и не взглянет. Тьфу! Хоть бы подорвалась скорее – не жалко.

– Трепло ты, – сказал Шооран, вставая. – Смотри, как бы тебе чего не оторвало.

– Эгей! – воскликнул мужик. – А меняться? Вот, я принёс.

– Не буду я с тобой меняться, – сказал Шооран. – Хлеб у тебя вонючий.

– Раковина твоя вонючая! – злобно крикнул вслед хозяин. – Сушильщице отнеси, она тебя приголубит!

Шооран уходил, кусая губы. Больше всего сейчас хотелось выдернуть из-под харваха хлыст, чтобы сволочь, походя плюнувшая в память матери, превратилась в булькающий кровью кусок мяса. Хотя какая он сволочь? Он просто тупая тварь, мелкий зогг, что, задрав ядовитое жало, оберегает перед входом в норку доставшийся ему кусочек снеди. Но совет эта тварь дала хороший: он действительно пойдёт к сушильщице и расскажет про землю, что лежит на западе. А потом, как и обещал, возьмёт Койцога и тоже уведёт его. Не дело, что люди занимаются смертельным и ненужным промыслом, особенно женщины, – в этом тот тип прав.

За очередным оройхоном открылась выжженная приаварная полоса. Шооран приостановился и решительно пошёл направо. Кислый смрад сушащегося харваха лучше любых объяснений подсказывал, куда надо идти.

Как всегда, сушильщик занимал самый большой авар, что дальше прочих вдавался в свободное пространство. Сушильщица была за работой. Столбом поднимался пар, пучился, шевелясь, харвах, пел, сгорая, хитин, и женщина тоже пела медленную печальную песенку, никак не соотносящуюся с мгновенными движениями рук, спасающими её от неизбежной смерти:

Кончился харвах на аваре, и на полуслове оборвалась песня.

– Здравствуй, Яавдай, – сказал Шооран.

Она повернулась, взглянула на него безо всякого удивления.

– Нашёл, – голос прозвучал бесцветно.

– Я тебя искал, – произнёс Шооран, чувствуя, что происходит совсем не то, о чём он думал, представляя, как найдёт Яавдай. – Я даже к добрым братьям ходил, потому что ты так Киирмону сказала. Смешно, правда?

Шооран говорил, стремясь словами заглушить нарастающее беспокойство, а Яавдай стояла, праздно опустив обожжённые руки, и молчала.

– …зато я нашёл место, где можно жить. Не цэрэгом быть, не сушильщиком, а просто жить, как люди. Я не знаю, кто тебя заставил так поступить, но ты теперь не бойся, мы уйдём туда, там нас никто не сможет тронуть…

Яавдай медленно покачала головой:

– Я не пойду.

– Почему? – глупо спросил Шооран.

– Потому что я никогда тебя не любила. Я любила тогда и люблю до сих пор другого человека.

– Почему же ты сразу не сказала? – мёртво прошептал Шооран.

– А ты спрашивал?

– Да! И ты сказала, что согласна!

– А что я могла ответить? Убить мать, брата, сестёр? Прости, мне надо было уходить раньше, сразу, как только Яавдалу исполнилось двенадцать.

Шооран повернулся, шагнул, чтобы уйти. Куда угодно, подальше от себя самого. Значит, он, словно наворовавший добра баргэд, просто купил девушку, не поинтересовавшись даже, что у неё на душе… Но неужели он должен был спрашивать: «Дорогая, а не влюблена ли ты в кого-то другого?» Какая бессмыслица! Хотя это уже ничего не меняет.

– Подожди, – сказала Яавдай. – Я должна… В общем, подожди минуту.

Она подхватила корзину с высушенным харвахом и пошла к поребрику, где подальше от аваров теснились палатки. Шооран покорно двинулся следом. Яавдай нырнула под навес, принялась развязывать какой-то узел. Шооран не смотрел, что она делает, он глядел туда, где неподалёку на горячей сухой земле возились несколько детей. Девочка лет полутора поднялась с земли, преувеличенно твёрдо ступая, как ходят недавно научившиеся дети, подбежала к Яавдай, ухватила за край жанча, спрятала лицо, потом повернулась, и снова на Шоорана глянули любопытные серые глаза. Это лицо Шооран много раз видел, когда после смерти старика, оставшись один, часами сидел над ручьём, разглядывая своё отражение.

– Яавдай, – перехваченным голосом произнёс Шооран. – А как же она? Это же наш ребёнок.

Яавдай вскинула голову. Глаза её зло блеснули.

– Ну уж нет! Я согласна была спать с тобой, но ребёнок не твой. Он от того человека, которого я люблю.

– Неправда! – выкрикнул Шооран. – Я же вижу. Она похожа на меня.

– А вы с тем человеком вообще похожи, – Яавдай невесело усмехнулась, – только ты красавчик… был, а он – мужчина.

– Дядя! – сказала девочка, указывая на Шоорана.

– Да, дядя, – быстро согласилась Яавдай. – Чужой дядя. Иди, Бутай, к девочкам, поиграй с ними. Я сейчас. И ты не найдёшь этого человека, – повернулась она к Шоорану. – Я знаю о нём всё, даже его настоящее имя, но тебе не скажу ничего.

– Я его тоже знаю, – проговорил Шооран. – Я же слышал, как ты назвала девочку. Но я не буду его искать.

– Вот, – сказала Яавдай, выпрямляясь. – Это твоё.

На протянутой ладони свернулось лазоревое ожерелье.

– Я ни разу не надевала его. И не продала. Я знала, что мы встретимся и его надо будет отдать. Когда ты рассказывал о своей матери, я долго не могла поверить, что тебя, оказывается, тоже можно любить. Это её вещь. Возьми и уходи.

Ожерелье перетекло из узкой ладони Яавдай в его горсть. Под ноги покорно легла плывущая дорога. Здесь, на сухой полосе, она была широкой, иначе он не смог бы пройти по ней непослушными ногами. Шооран не смотрел по сторонам, не видел, куда идёт. Смотрел лишь на ладонь, и пальцы одну за другой перебирали голубые жемчужины. Каждая из них казалась живой. Жемчужина – отец, погибший слишком рано. Вторая жемчужина, пронзительно голубая и с чёрной крапиной ожога, – это мама. Третья, словно тронутая сединой, но с негаснущим огнём, пробивающимся наружу, – старый илбэч и его подарок. «Ты ещё устанешь проклинать меня». Да, ничего не знать, быть никем куда проще. Новая жемчужина, чистая, почти прозрачная, – Чаарлах. Наивный слепец! Кого ты считал прозорливым? Не так трудно увидеть второе дно в сказке, куда сложнее понять самого простого человека. Жемчужина Ээтгон. Блестящая, в неё смотришь словно в зеркало. «Мы уже сделали себе всё зло, какое могли. Оно ещё долго будет всплывать». Ещё жемчужина, сияющая холодным отрешённым блеском, – это Яавдай, а следом крохотная, но горящая ярче других – чужая, не его дочь. Сколько ещё в ожерелье жемчужин-бед, жемчужин-слёз, жемчужин-вопросов? Долго тянется нить жизни, и жестоко проклятие Ёроол-Гуя.