Многорукий бог далайна - Логинов Святослав Владимирович - Страница 60

Добавив в голос хрипа, Шооран принялся вещать:

– Иди к своему одонту и скажи, что, если он хочет получить то, что просил у сказочника, пусть немедленно уведёт войска и две недели не смеет подходить сюда, а на суурь-тэсэге поставит знак – копьё с цветком туйвана. Если же он не послушает, то из одонта станет моей тенью! Ты всё поняла?

– В-ва-а…

– Ну так ступай!

Доносчица умчалась так быстро, словно оройхон был залит дневным светом. Шооран скатал маску и пошёл спать.

Наутро никакого знака на суурь-тэсэге он не увидел. Впрочем, ему рано появляться: вряд ли Моэртал выслушивает доносы и днём, и в ночи. Хотя, может быть, он просто не поверил шпионке и по-прежнему хочет извести изгоев и поймать илбэча. Впрочем, Моэртал умён и, даже не веря в духа шавара, может согласиться отвести войска.

Шооран вернулся в лагерь. На полпути ему встретилась девчонка, одна из сирот, что были выкинуты на мокрое. Увидав Шоорана, она крикнула:

– Иди скорее! Там Чаарлах помирает!

Последние дни Чаарлах чувствовал себя худо и поднимался из колыбели лишь вечером, чтобы рассказать очередную историю. Но Шоорану и в голову не приходило, что старик, пять дюжин лет ходивший по мокрому, может умереть.

Вдоль поребрика царила суета. Народ сбегался со всех сторон. Ээтгон, сжимая рукоять хлыста, стоял возле постели Чаарлаха, цепким взглядом перебирая собравшихся и, очевидно, выискивая, кто мог произнести запретное слово. А сам Чаарлах с безмятежным видом сидел на постели, словно ждал тишины, чтобы начать рассказ.

– Собрались? – сказал Чаарлах, и Шооран отметил, что голос сказителя ничуть не изменился. – Хорошо. Мне было бы грустно умирать молча. Кроме того, я должен вам кое-что сказать. Обо мне ходит много слухов, а ещё больше врал о себе я сам. Я никогда не опровергал выдумки, а сегодня говорю: всё неправда. Может быть, уже через неделю вы убедитесь в этом. Но я прошу: не надо его искать, пусть он работает спокойно. И я не знаю, кто среди вас илбэч. Когда я мог увидеть его, я действительно закрыл глаза, чтобы они не лопнули от любопытства. А мои догадки – это всего лишь догадки, и они умрут вместе со мной. Вот вам сказка. Может быть, она не лучшая, но она последняя, и она обо мне.

Как случилось на нашем мокром оройхоне чудо небывалое – объявилось место грязное. Завелась грязища густая да липкая – никто мимо пройти не мог. Охотники шли – ногами увязли. Женщины промышляли – поискали чавги. Мальчишки бежали – поиграли в мышку. Девочки ходили – замесили малашу.

И так все они грязь измяли-переболтали, что слепилась из неё пребольшущая Чвака-кака. Посмотрела Чвака-кака по сторонам – всюду грязь вонючая, хохиур пушистый, тэсэги высокие – и говорит:

– Мир прекрасен, а я, Чвака-кака, лучше всех! Пойду, свет посмотрю, всех счастливыми сделаю!

Пошла Чвака-кака по оройхону, видит – безногая тайза прячется.

– Ты меня, тайза, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. И тебя тоже, тайза безногая.

– Неужто тебя и есть можно, такую большущую?

– Можно, тайза, можно! Вот только свет кругом обойду.

Пошли они вместе. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт. Идут, а навстречу – жирх. Чваку-каку увидел, со страху извиваться стал.

– Ты меня, жирх вонючий, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать.

– Тебя и есть можно, такую здоровенную?

– Можно, жирх, можно! Вот только свет кругом обойду.

Пошли дальше. Первой Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт, сзади жирх извивается. Навстречу им тукка. Увидала Чваку-каку – ощетинилась.

– Не бойся меня, колючая тукка. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать.

– А есть тебя можно?

– Можно.

Пошли в путь. Чвака-кака шагает, тайза ползёт, жирх извивается, позади тукка бежит. Навстречу – парх. Чваку-каку увидел – усы распустил.

– Ты меня, парх усатый, не бойся. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет обойти, всех счастливыми сделать.

– А тебя, такую сильную, есть можно?

– Можно. Пошли вместе.

Парх согласился. Пошли дальше и встретили гвааранза.

– Ты меня не бойся, гвааранз крепкоспинный! Я Чвака-кака добрая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать.

– А ты вкусная?

– Вкусная, страсть вкусная! Пошли с нами. Кругом света обойдём, а там и поедите.

Пошли дальше. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт, следом жирх извивается, тукка бежит, парх прыгает. Последним гвааранз волочётся, а на хвосте у него зогг-молчальник сидит. Его никто не звал, так он сам увязался. Шли-шли и обошли весь оройхон. Вернулись на старое место. Чвака-кака и говорит:

– Везде мы побывали, всё повидали, а краше родного шавара на свете нет. Значит, тут вам счастливыми быть. Ешьте меня, родные, ешьте, любимые!

И растеклась грязною лужей.

Чаарлах помолчал немного и добавил уже обычным голосом:

– Здорово я вас обманул. Три года все думали: «Вон илбэч идёт», а я – Чвака-кака.

– Отец, – спросил Шооран, – неужели всё счастье в том, чтобы съесть другого?

– Понял… – сказал Чаарлах. – Молодец. А заметил ли, что ты единственный понял это? Ну-ка, идите сюда, вы двое…

Шооран и Ээтгон подошли, присели на корточки. Лишь коснувшись руки Чаарлаха, Шооран понял, что слова о его близкой смерти недалеки от истины. Чаарлах говорил, смотрел и улыбался, как и прежде, но рука была такой холодной, словно в голубые дорожки вен влилась мертвящая влага далайна.

– Вас тут двое… небезразличных, – проговорил Чаарлах. – Дайте-ка руки! Да не мне… Не любите вы друг друга, а кабы вместе держались, так и сносу бы вам не было… – Чаарлах усмехнулся. – На себя посмотрите, вы же оба отмеченные. К кому судьба неравнодушна, того она в щёку целует, а там, сколько ни мойся, – след останется.

Шооран вспомнил Маканого и кивнул, соглашаясь. Вот только у Ээтгона бита левая щека, а у самого Шоорана – правая.

– Я-то вас обоих люблю – одного потому, что я его понимаю, другого – потому, что он меня. Согласию меж вами не бывать, один прямой, как гарпун, второй все закоулки в шаваре видит. Обещайте хотя бы друг другу не вредить. У вас разные дороги, ходите по ним.

– Мы уже сделали себе всё зло, какое могли, – сказал Ээтгон, глядя в сторону. – Оно ещё долго будет всплывать.

– Но нового пусть не будет. – Чаарлах устало откинулся на заботливо постеленную Ээтгоном шкуру бовэра, закрыл глаза.

Шооран с Ээтгоном ждали, и молча стояли вокруг люди, словно сказитель ещё говорил с ними. Чаарлах медленно приподнял веки.

– Вы здесь? Я хотел попросить: когда я… в общем, завтра, не относите меня в шавар. Я всю жизнь боялся туда попасть. И далайна я тоже боялся… Может, потому и жил так неприлично долго. А теперь идите все… Я хочу спать.

Вечером, когда стало ясно, что Чаарлах не проснётся, Ээтгон, словно младенца, поднял на руки лёгкое тело и отнёс на вершину одного из суурь-тэсэгов. Шооран шёл позади. Он видел, что Ээтгон не примет его помощи, и не предлагал её. Остальные изгои проводили их взглядами, но остались в лагере, не решаясь далеко отходить от поребрика.

Назад шли, так и не сказав ни слова. Шооран, как и прежде, шёл сзади, но думал не о похоронах, а о том, что с вершины суурь-тэсэга он сумел рассмотреть на соседнем оройхоне белую черту копья и привязанную к нему алую ветку туйвана. Мудрый Моэртал подавал знак духу шавара.

Так они шли и не ускорили шага, даже когда гулкий удар пронёсся над оройхонами – многорукий бог далайна явился за сказителем, который так долго ускользал от него.

Так в жизни всегда: то бесконечно ждёшь новостей, а их нет и нет, но зато потом они обрушиваются потоком, и думаешь: поменьше бы. Две недели одонт Моэртал требовал сведений о том, что делается среди изгоев, а тут разом вернулись двое соглядатаев. И рассказывали они такое… Жирным одонтам с внутренних земель подобные вещи рассказывают на ночь, чтобы крепче спалось. Сходились доносчики в одном: среди изгоев прячется илбэч, на мысе прибавилось четыре новых оройхона. Этому Моэртал поверил, да и как не поверить, если Ёроол-Гуй выныривает по шесть раз на дню. А вот дальнейшее… От рассказов шпионки Моэртал сначала попросту отмахнулся, а вот доклад второго соглядатая заставил его задуматься. Отослав шпионов, он долго размышлял, то садясь в кресло, поставленное под деревом, то вскакивая и принимаясь быстро расхаживать.