Микрокосм - Логинов Святослав Владимирович - Страница 3

– Нет, мастер, – голос Кристины дрогнул. – Я прошу снисхождения… но я слышала, о чём вы говорили… с домине Мельхиором Ратинусом. И я знаю, почему вы не спите сейчас… и о чём думаете. Я хотела бы быть полезной вам, мастер. Домине Мельхиор утверждал, что женское тело, как более чистое, лучше подходит для… извлечения начал…

– Перестань! – прервал девушку Трефуль. – Как ты могла подумать, что даже ради самой заманчивой цели я могу пойти на убийство? Я размышлял о другом.

– Не надо убивать… Часть тела, достаточно большая, чтобы хватило материала, но… отсутствие которой… позволило бы мне жить… гордиться вами и, может быть, иногда помогать… – Кристина говорила, запинаясь, речь, так тщательно подготовленная, уже не казалась ей убедительной.

– Уходи, – сказал Трефуль, – и не возвращайся, пока не оставишь этих мыслей.

Кристина медленно повернулась и вышла из лаборатории.

Но именно теперь мысли, которые он запретил своей ученице, впились в его собственный мозг. Ведь в самом деле, вовсе не надо убивать, достаточно руки, левой руки, без которой легче прожить.

Стефан выдвинул ящик с хирургическими инструментами, принялся немеющими пальцами перебирать бритвы и буксовые ножи. Потом достал с полки тяжёлый тесак, какими мясники разрубают туши. Закатал рукав и с неожиданным интересом взглянул на свою руку: худую, с извилистым рисунком вздувшихся вен. Тёмные следы старых ожогов пятнали запястье.

Стефан с грохотом швырнул тесак под стол.

Ну хорошо, он отдаст руку, но ведь затем боль опрокинет его в беспамятство и не даст закончить начатое. Он готов отдать делу всего себя, но тогда некому будет проводить операции. Пьер добросовестный и верный помощник, но в таком вопросе доверять нельзя никому.

Стефан взял свечу и поднялся в мансарду, где в маленькой каморке, служившей прежде чуланом, спал Пьер. Стефан коснулся плеча, позвал по имени. Пьер сразу проснулся, сел на постели, протирая заплывшие со сна глаза. Узнав хозяина, он принялся натягивать куртку, шарить ногами по полу в поисках деревянных башмаков, готовый немедленно бежать, куда прикажет хозяин, выполнить любое поручение.

– Пьер, – спросил Трефуль, – любишь ли ты алхимию?

– Как вы, мастер, – ответил мальчик.

– Любишь ли ты её больше всего на свете, сильнее даже, чем собственную жизнь? Согласен ли ты ради искусства отдать всего себя?

– Как вы, мастер, – повторил Пьер.

– Идём, – сказал Трефуль.

Они спустились в лабораторию.

– Пьер, – сказал Трефуль, – мне нужна твоя рука. Не пугайся, ты не умрёшь, у тебя будут самые лучшие доктора, а потом самые ловкие слуги. У тебя ни в чём не будет недостатка. Ты будешь мне вместо сына, больше чем сын, но сейчас мне нужна твоя рука. Рука живого человека.

Пьер медленными механическими движениями снял куртку и положил на стол руку. Трефуль высоко поднял тесак и с силой опустил.

В самое последнее мгновение он вдруг до ужаса зримо представил, что сейчас произойдёт, и успел рвануться назад, ударив мимо. Тесак вонзился в стол, расколов его до половины. Одновременно Пьер, жалобно и тонко вскрикнув, дёрнул руку, вскочил и, ударившись о дверь, выбежал вон.

Трефуль взял брошенную куртку, поднялся в комнатушку мальчика. Там было пусто.

– Пьер, – позвал Трефуль.

Он спустился вниз. Входная дверь была распахнута, на пороге валялся оброненный деревянный башмак. Трефуль постоял, глядя вдоль улицы, поднял башмак и прикрыл дверь. Он понял, что Пьер не вернётся.

Стефан Трефуль остался один. В лаборатории поселилось запустение, лишь по четвергам зажигался огонь в печах и свечи на столе. Мельхиор Ратинус рассказывал городские новости. О Пьере он ничего не слышал, а Кристина, по его словам, как и прежде, жила вдвоём с матерью. Молодой человек, домогавшийся любви Кристины, не преуспел в своём намерении и, впав в отчаяние, хотел даже жениться на ней, но неожиданно получил отказ и, оскорблённый, уехал куда-то.

Трефуль, кивая, слушал речь друга, а оставшись наедине с собой, сидел, безотчётно о чём-то думал или дремал.

Однажды в конце лета, он, как обычно забылся, сидя в своём кресле. Проснулся от какого-то шума и сначала не мог сообразить, где он и что с ним. Он с трудом узнал потонувшую во мраке лабораторию, а затем понял, что в кресле напротив, где обычно устраивался Ратинус, кто-то сидит.

– Кто здесь? – спросил Трефуль.

– Это я, мастер, – ответила Кристина. – Простите, что я нарушила ваш запрет и пришла сюда, но у меня очень важное дело.

Стефан зажёг свечу, поставил её на край разрубленного стола подальше от себя.

– Учитель, – сказала Кристина, – я должна признаться… Я не кинула бы алхимии, выйдя замуж, я отказала ему совсем по другой причине… но он не верит, что я хожу сюда только ради вас, он подстерёг меня на улице, обругал, а потом взял нож и ударил…

– Ты ранена?! – Трефуль подскочил. – Куда? Я сейчас перевяжу…

– Не надо. Гиппократ учит, что если рана нанесена в живот и из неё изливается мало крови, то такая рана смертельна. Я хорошо запомнила ваши уроки, мастер.

– Перестань! – закричал Трефуль. – Ты не умрёшь! Я приведу сюда весь медицинский факультет…

– Учитель, – прошептала Кристина, – дайте мне сказать. Вы должны кончить ваше делание. Я вернулась для этого. Когда я начну умирать, вы возьмёте всё, что вам надо, и проведёте синтез. У вас получится, я знаю… И ещё… Я хотела сказать, что люди должны появляться на свет обычным путём, пусть даже не совершенными и не всезнающими. Так лучше… Не моя вина, что вы думаете по-другому…

Голова Кристины поникла, пальцы рук сжались в кулаки, потом медленно распрямились. Стефан Трефуль, замерев, смотрел на тело своей ученицы. И вдруг вскочил.

Кристина, умирая, добралась от своего дома сюда, чтобы он мог закончить этот проклятый опыт! А он сидит, смотрит, как тепло уходит из её тела, и ничего не делает!

Одну за другой Трефуль подпалил двенадцать свечей в высоком шандале и бросился к ящику с инструментами.

День и ночь в запертой лаборатории звенели, падая в фаянсовые чаши, капли, свистел пар и дребезжало стекло. Стефан Трефуль, состарившийся и полубезумный, колдовал вокруг большого аламбика, который теперь воистину был яйцом философов. На тёплую стенку яйца он смотрел с ненавистью, но никогда не забывал питать его процеженными экстрактами, тончайщей живой материей, извлечённой из плоти новорожденных ягнят или печени телёнка.