Дорогой широкой - Логинов Святослав Владимирович - Страница 30

– Я всегда говорил, что Европа измельчала, – произнёс Богородица. – Одна богоматерь велосипедами заведует, другая городом Парижем. А я вот за всю Россию в ответе. Нелёгкое это дело; с велосипедами возиться попроще будет, чем со всей Россией.

– А Нотр-дам де асфальтовый каток у них есть? – спросил Юра.

– Вроде бы нет.

– Это зря. Надо бы у нас такую богоматерь завести, глядишь, дороги стали бы получше. А то заехали чёрт знает куда.

– Чёрт тоже не знает, – авторитетно объявил Богородица, оглядываясь по сторонам. – Надо же, в самом деле! Как же нас занесло в такую чащобу?..

– А чёрт его… не знает, – вовремя поправился Юра.

Каток, предоставленный во время разговора самому себе, и впрямь заехал в несусветную глушь. Двигался он тихонечко, следов не оставляя, и теперь можно было сколько угодно гадать, откуда они приехали и где прячется деревня Найдёнка – ближайшая цель их долгого путешествия.

– Ладно, – решил Юра, устав оглядываться в поисках выезда. – Поехали прямо, а там – кривая вывезет.

Всё-таки что ни говори, а свобода – великая вещь, даже если процветала она в далёком прошлом и ныне разве что в сказках сыщется. Вот, скажем, едешь, не торопясь, по давно знакомым местам и думать не думаешь, что шестьсот лет назад здесь не административная граница пролегала, а самый что ни на есть пограничный рубеж. По одну сторону княжество Тверское, по другую – земли Господина Великого Новгорода. По одну сторону неприкрытая деспотия, по другую – относительная, но свобода. Вроде бы и народ один, и природа одинаковая, но разница чувствуется по сей день. Взять хотя бы названия деревень. На тверской стороне: Костыгово, Бродыгино, Терпежи, на новгородской: Ладожка, Гуськи, Кузнечики… А всего-то расстояния десять вёрст.

И как приятно после мёртвой Зеленихи попасть в родные края. И неважно, что заплутал и вместо родимой Найдёнки выехал к деревне со старинным названием Мошниково. Посмотреть карты десятилетней давности – деревня отмечена знаком «нежил». Это в Мошниково никто не жил? Жили и ещё как! А на нынешних картах и вовсе такой деревни нет, есть урочище Мошниково и отдельно стоящий сарай. Не верьте дурным картам, они вас в такие края заведут, где ни Макара, ни телят! Стоит деревня Мошниково, где от века поставлена, живёхонька стоит, и вместе с нею жива Россия!

Всполошённое звуком мотора население деревни высыпало на улицу.

– Здравствуйте, Татьяна Ивановна! – закричали братья.

– Здравствуйте, здравствуйте… – отвечало население. – Чьи же это вы будете?

– Найдёнковские мы, Неумалихины сыновья, помните нас?

– Отчего же не помнить? Помню. Как там тётя Фрося может?

– Да вот, едем проведать.

– Молодцы, – похвалило население. – Не забываете мамку. Да вы в избу-то заходите, у меня чай как раз вскипел.

Сказано это было так, что хотя братьев подгоняло нетерпение, но они послушно вылезли из кабины и вскоре уже сидели за струганым столом, и перед каждым дымилась чашка чёрного чаю с мелиссой, а на блюдце горкой лежала яблочная смоква, которую нигде в мире не варят так, как в нежилой деревне Мошниково.

В избе было не по-летнему жарко от топленной не в пору плиты, и даже распахнутые окна, затянутые кисеёй от ревнивых комарих, прохлады не приносили.

– Каждый день топлю, – пожаловалась Татьяна Ивановна. – Газ в такую даль не возят, а электричества у меня нет, провода какие-то шалопаи срезали на металлолом. И кабы только у меня – вся линия от Гусева до Гуськов без проводов, одни столбы бетонные стоят. Вот и приходится на дровяной плите готовить, как при царе Горохе.

– И чего им провода понадобились? – удивился непонятливый Гриша. – Другого железа мало? Вон у любой деревни словно танковое сражение прошло: обломки битых тракторов валяются ещё с советских времён. Бери да сдавай, никто слова не скажет.

– Так то железо, а провода алюминиевые, – поучил несмышлёныша старший брат. – Знаешь, сколько этот алюминий стоит? Народ в городе банки из-под пива собирает и сдаёт. А тут километр проводов срезал, считай, тонна алюминия в кармане. Ну, может, и не тонна, но всё равно – много. Сейчас по всей стране этот промысел процветает. К каждому столбу сторожа с ружьём не приставишь, а если и приставишь, так он сам эти провода и срежет.

– Издержки капитализма, – признал брат Гриша.

– Зимой телефон обрезали, – сообщает Татьяна Ивановна. – Зачем, не пойму. Провод у него железный, ни в борщ, ни в Красную армию не годится. Полагается хотя бы один аппарат на деревню, а у меня теперь нет.

– Так ведь если по закону, то и деревни нет. А урочищу телефона не полагается.

– Всё равно у меня аппарат свой. Из города привезла. И номер за Мошниковым зарезервирован. Так что из одной вредности обрезали.

– А с магазином вы как же? – спрашивает заботливый Богородица.

– Автолавка в Гусево приходит. Иной раз я к лавке не попадаю, но мне знакомые хлеба берут. А нет, так у меня муки мешок куплен, лепёшки пеку. Так что жить можно.

Жаловаться на всевозможные обиды и притеснения скучно, и разговор переходит на жизнь вообще, уже без жалоб.

Поля вокруг заросли огромной дудкой. Прежде этой дудки и в заводе не было, а потом привезли. Говорили, сенаж из неё получается хороший и на силос тоже годится. Вот и завезли. Всё кругом этой дудкой засеяли. А того не подумали, как её убирать. Ствол у неё с руку толщиной ни косилка, ни комбайн не берут. И жгучая она, дудка эта, ожоги после неё остаются, кожа слезает. В результате отказались от такой, с позволения сказать, культуры. Только дудку эту уже не выведешь, она теперь самосевкой растёт. Хорошо хоть в лесу этой пакости нет, только на полях и вдоль дорог. Прошлогодние зонтики стоят серыми скелетами, молодой лист кучится ядовитой зеленью.

– Я, как время выпадает, топор беру и всё вокруг дома вырубаю. А то зарасту по самую крышу – люди добрые искать станут и не найдут. А ведь когда-то специально её разводили. Агроном наш детишек подрядил семена собирать. Сыновья мои, помню, семь кило сдали. В перчатках работали, куртках, а всё одно перешпарились листьями. Ожоги от этой дудки больные, то есть сначала вовсе не больно, а потом долго не проходит. И где только наши начальнички эту дудку выискали?

– С Кавказа она, – подсказал Богородица. – Борщевик гераклеум. Нам лектор рассказывал лет двадцать пять назад, когда его вводить пытались.

– Чеченский след, – усмехнулся Гриша.

– Какой он борщевик, не знаю, борща из него варить не пробовала, а житья он не даёт. А тем летом в Казённой ухоже его встретила, на полянке. Значит, он и в лес проникает. Агронома бы нашего воскресить и детишек вернуть, чтобы они не семена на развод собирали, а выводили проклятую, пока не поздно. А то что я одна со своим топором могу? Но я не сдаюсь, нет. Этого они не дождутся.

Оно и без слов ясно, что сдаваться население Мошниково не собирается. Пускай от всей деревни остался только один дом да полуразрушенный колхозный сарай, но дом серьёзный, поставленный с любовью на долгие годы, при доме банька, напротив колодец, и огород в порядке, и всё как надо. В таком доме только бы жить да жить большой дружной семьёй, рядом с добрыми соседями, дальними и ближними, с которыми вечером можно посидеть на лавочке.

Гриша разомлел в тепле и начал было клевать носом, но Юра, на правах старшего, не дал брату расслабиться.

– Вообще-то, нам пора, – сказал он, дохлёбывая чай. – До Найдёнки дорога, как, приличная?

– Не знаю, что и сказать. До Барыниной Горки – приличная, а там бобры речку перегородили, вброд придётся. Но тоже ещё ничего, вот только дороги уже нет. Объявился у нас пару лет тому какой-то арендатор. Дорогу перепахал, луг поковеркал да и бросил, ничего толком не сделав. Так что дороги больше нет. Но до Починка доедете, а там уж не знаю, давно не была. Говорят, заросло всё. В Починке уже лет сорок никто не живёт, с хрущёвских времён, вот и некому стало дорогу расчищать. Так что смотрите, может, в объезд, через Сидорово? Оно вернее.