Автопортрет - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 60

- А, ну это другое дело. Кормежка - святое. Значит, не дадите двадцать академиков?

- Вряд ли...

Другой гость, сотрудник Военно-морского музея Игорь Павлович, рассказал следующее. В Сингапуре адмиралу флота Горшкову подарили огромное чучело тигра. Он сдал его в Военно-морской музей. Чучело и по сей день там - в запасниках. Работники музея плетут небылицы новым сотрудникам и гостям, что это не тигр, а образец секретного боевого оружия ударно-психологического свойства. Стоит, дескать, как декорация, но по условной фразе включается на определенную волну, излучает глазами биополе и - глубокий летаргический обморок. Человека можно допрашивать в этом обмороке, и он все расскажет, а потом забудет.

Отдать чучело куда-нибудь боязно: вдруг адмирал вспомнит про подарок? Например, захочет поставить у себя на даче? Чучело пылится.

Скарлато, услышав эту историю, пообещал приложить все усилия, даже написать адмиралу, чтобы забрать тигра в свой музей. Благо, рядом, за углом.

14 ноября 1986г.

Ездил в Репино, в Дом творчества кинематографистов - на семинар кинофантастов.

На семинар я ездил как корреспондент "Авроры". Виделся с Вит. Бабенко и Эдиком Геворкяном. Геворкян или дурак, или меня считает дураком: полчаса рассказывал мне про цветное мороженое.

Смотрели с Ольгой два фильма: "Голод" (США) и про Джеймса Бонда "Шпион, которого я полюбила".

Первый - о вампире, с кровью и жутью. Но о чем по большому счету - не понял.

Второй - легкомысленный и дурковатый.

Когда мы растеряно выходили из кинозала после просмотра "Голода", мужчина артистической наружности с шейным платком и седыми волосами сказал глубокомысленно, обращаясь к своей молодой спутнице: "Это фильм о мужском одиночестве". Я мысленно крякнул. Силен мужик на домысливания.

Сегодня смотрел в Репино фильм "Письма мертвого человека". Авторы сценария - Б. Стругацкий и Слава Рыбаков, наш семинарист. Фильм сложный по форме и простой по содержанию. Режиссер - К.Лопушанский, из молодых. Много символики, требующей определенных знаний. Не могу сказать, что понравилось; скорее - необычно.

Геворкян, а затем и Ольга Ларионова сказали, что у меня бледно-зеленая аура, слабая и маленькая. Я, понятия не имея, что за штука - аура, перепугался и стал расспрашивать, не связано ли это с продолжительностью жизни и т.п. Они сказали, что прямой связи нет, аура - это энергия; я им не поверил, думал - успокаивают.

Откуда взяться сильной ауре у меня? С каких харчей и образа жизни? Логинов-Витман сказал, что у А. Смолярова аура черная, и он - вампир. Такие дела.

30 ноября 1986г.

Два дня провел на 8-й Конференции молодых писателей Северо-Запада, в семинаре В. Мусаханова и С. Лурье. Тот самый вальяжный Мусаханов, которого я встретил однажды поутру у Конецкого и принял за директора магазина. Оказался хорошим дядечкой. Обсуждали рукописи, говорили о литературе. Мою повесть хвалили, но советовали, "чтобы она стала настоящим шедевром", добавить то-то и то-то. Каждому хотелось что-нибудь добавить. Никто не предлагал сократить или выбросить что-нибудь. Это уже хорошо.

Девочка с филфака, автор нескольких одностраничных экзерсисов, выслушав фрагменты, которые я зачитывал, пожала плечами:

- А кому это может быть интересно? Никто из моих друзей с филфака, я думаю, читать бы не стали...

Девочка та интересная, характерная. В ее рассказиках: такси, любовь, цветы, пуссера (джемпер такой), танкеры (куртка такая), дискотеки, усы, длинные вьющиеся волосы (у мужчин). Рассказывая о себе, не забыла сказать, что ее бабушка - художница, а писать она начала по совету бабушкиной подруги - писательницы (она назвала незнакомую мне фамилию).

Мусаханов спросил ее: "А могли бы вы не писать? Ну вот, если бы вам запретили писать, чтобы вы сделали: утопились, занялись бы чем-нибудь другим или вышли замуж?"

- Замуж я вообще не собираюсь выходить, - обиделась девочка; ее зовут Наташа К. - А вообще, я пишу для себя.

- А зачем вы пришли на Конференцию? - спросил Лурье. Ее явно кто-то втолкнул в списки участников.

- Ну, мне посоветовали, - пожала плечами красотка с пухлыми губами. Сказали, что надо сходить, интересно...

Когда ее стали слегка поругивать, она оправдалась тем, что ее друзьям с филфака нравится.

- Бросьте вы эти критерии: друзья с филфака! Там заучившиеся всезнайки, что они понимают в литературе! Я сам учился на филфаке, знаю.

- Да нет, вообще, у меня настоящих друзей на филфаке нету... Так просто, даю некоторым ребятам почитать...

Когда Лурье обмолвился о Вит. Кришталовиче, который на нервной почве попал с гастритом в больницу (вот, дескать, как человек переживает из-за своей повести!), эта девочка обиженно и гордо сказала:

- У меня тоже язва была. А сейчас опухоль!..

...Потом, за кофе, мы говорили с Лурье и Мусахановым о разрыве в поколениях, о том, что нынешних двадцатилетних напрочь не волнуют темы войны и прошлого, они даже не хотят знать, что была блокада, голод, война и послевоенная голодуха. И встал вопрос: а зачем им это? Каждое поколение живет заново. И многие думают, что ими все началось и ими кончится. И еще говорили о том, что самосознание народа - в литературе.

Была встреча с издателями. Характерно: издатели больше не жалуются на отсутствие бумаги, Теперь они жалуются на плохую полиграфическую базу. Нет мощностей, оборудование устарело...

После конференции я огорчился. Мне тридцать семь лет, книги нет, публикаций серьезных нет, и я все еще "молодой литератор". Тоскливо стало. Очень тоскливо. И главное - перспективы весьма хилые: книгу "высиживают" в издательстве года три, а она у меня еще и не собрана. И литературный каток давит и мнет: я уже начинаю осторожничать, недавний запал, когда я не думал, какое впечатление произвожу на редакторов - главное рукопись! - куда-то уходит, вдохновение тает, здоровый авантюризм уступает место унынию. Ну, напишу еще повесть, а кто будет ее печатать? В журналах портфели забиты двухгодичным запасом, брать ничего не хотят, шарахаются от авторов, разве что не вывешивают табличек: "У нас все есть, и нам ничего не надо!" А читать в журналах нечего, пишут плохо.

И кто виноват? Сам и виноват. Но три-четыре года назад я был полон оптимизма: пробьемся! Желание писать было огромное! А сейчас рядом с остатками оптимизма поселяется тоска. Нет, оптимизм еще жив, но больно сволочная у него соседка: тянет душу, руки вдруг задрожали сегодня.

Вчера говорил со Смоляровым по телефону, он подбодрил меня словами В. Конецкого, которые услышал от меня же: "Надо вьяб... и въяб..!"

Совет отличный! Надо выполнять.

3 декабря 1986г. Гараж.

Теперь мой постоянный сторож - Ваня Ермилов; у него есть помощник Чернышка. График работы сторожей утрясли, и их смены совпадают со сменами механиков. Иногда они могут меняться меж собой, но это их право.

Вечерами мы варим картошку, которую Ваня подбирает в овощных фургонах, пьем чай, курим и калякаем часов до двенадцати. После гимна я твердо сажусь за свои бумаги, и Ваня умолкает. Ему к пятидесяти, небольшого роста, худой, жилистый, с чуть грустными запавшими глазами. Плотник, электрик, кочегар. Сейчас, в основном - плотник. Сторожем он работает для штампа в трудовой книжке.

Живет с Тамарой - поварихой из детского садика в Молодежном. У него взрослый сын в Архангельской области, у нее детей нет. Ее муж - в тюрьме, развод она не оформляла. Ваня халтурит по плотничьему делу - ездит по дачам от Комарово до Белоострова, его знают и зовут каждый год на мелкие работы скамейку поставить, забор перебрать, столбы заменить, качели детям сделать, крыльцо подправить...

Иногда Ваня рассказывает о своей жизни.

...У Вани был школьный друг - на два года старше. Из соседней деревни. Он остался ради Вани на второй год, чтобы "подождать" и потом вместе поступать в ФЗУ при Дулевском фарфоровом заводе. Ваню не приняли.

Ему сказали:

- Нарисуй что-нибудь.