Автопортрет - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 15

- Автомат АКМ бьет лихо, - тихо говорит он. - Пуля со смещенным центром тяжести попадает в коленку, а выходит из затылка. И разворачивает все внутри. Очень коварная пуля.

Я говорю Володе, что надо бы остаться, оберегать народное добро. И намекаю на возможную схватку с вооруженным солдатом. Напоминаю о своем семейном положении.

- Ты кобеля, если он придет к Микки, не пускай, - советует Куликов. Чтобы не отвлекалась. Нужна бдительность.

Гараж быстро пустеет. Даже пьяных не видно. Мы выходим к воротам. Уговаривать Кулибина не могу. Он садится в "москвич", заводит мотор и высовывается из окна:

- Микки! Смотри, чтобы любовь не шла в ущерб работе! Чувство ответственности не теряй!

Микки скашивает на Володю томные глаза и опускает к земле голову. Она, похоже, стыдится.

Немного не теми словами говорит Кулибин, но суть ясна.

И уезжает, оставив мне 10 рублей - плату за свое дежурство. Вернее, за отсутствие на дежурстве.

Я взял мухобойку с захватанной ручкой и для самоутверждения принялся создавать сносные условия ночного обитания. Стукнул муху, сидящую на потолке, и муха улетела с воем. И медленно падало ее прозрачное с прожилками крыло. Честное слово! Как она улетела - не знаю.

Я запер вагончик и обошел гараж. Микки с Бимом плелись сзади. Вышел на дорогу - промзона словно вымерла. Вдали - ворота сельского домостроительного комбината. В другой дали, слева - замерший большак. Прямо - недостроенный ремонтный бокс: металлический каркас и крыша с клочьями рубероида. За ним темная роща с тропинкой к 3-й площадке. Там стоят панелевозы и спит пьяный Васька Козак, бывший участковый. Водитель развозки - Володька, будет дрыхнуть до пяти утра в своей половине. Он еще не возвращался с ужина. А я, значит, сторожи машины, лезь под пули и мобилизуй собак.

Ворота я не стал запирать. Даже оставил приметную щелочку. Если товарищ беглец с автоматом АКМ захочет выехать - пожалуйста! И сторожа будить не надо. Сдвиньте плечом ворота - и езжайте. Вернувшийся с ужина Володька одобрил мой замысел, позевал, сладко потянулся и пошел спать. Микки покрутилась возле меня и отправилась в будку. Бим улегся в сенях.

Гашу свет и ложусь спать. Спокойной мне ночи.

Вместо полюбившегося мне "тунеядца" Миши, который ударился в бега еще в прошлом году, у нас живет Коля Лысов, бывший проводник международного вагона. В первый же день он навел блеск и чистоту в квартире. С эти прицелом мы его и брали. А также, чтобы приглядывал за Валеркой Балбуцким и наставлял его по-отечески. С приходом Лысова наша квартира приобрела антураж международных вагонов - белые крахмальные скатерти, ковровая дорожка, стеклянные пепельницы, заварочный чайник с золотыми каемками и тарелки с клеймом МПС. Сейчас он фотограф в Совете общежития. Я его туда и втянул.

Подружились так. Он жил в соседней квартире у азербайджанцев и однажды пришел домой, а ключа нет. Зашел к нам, чтобы перелезть через нашу лоджию к себе, но их балконная дверь оказалась закрыта. Дело было зимой. Он пришел со стройки, и зуб на зуб не попадал. Я накормил его бомжовским супом из пакетика, налил горячего чаю. Коля рассказал, как над ним издеваются азербайджанцы. Говорят только по-своему, смеются над ним, а однажды, когда он вышел, чтобы покормить птичек, заперли его на балконе, и уехали в город. Как бы не заметили. Нас в тот день тоже не было дома - выходной. Коля три часа давал дуба, пока ни пришел Валерка (он сидел на допограничении) и ни помог ему перебраться к нам.

Я посоветовался с мужиками, и мы решили взять Колю к себе. У Лысова 206 статья. Сел за приемную дочку - взял вину на себя.

9 августа 1982 г. Дежурю в ОТХ.

Сегодня день рождения брата.

В пятницу вырвался в Зеленогорск, сходил на кладбище.

По стволу высокой елки, что растет внутри ограды, бегала белка и смотрела на меня черными любопытными глазами. Тихо шуршала кора под ее когтями. Голубоватая шерстка на загривке. Долго бегала вверх-вниз, словно играла со мной. И вспомнился брат, и стоял, как живой. Я пил сухое вино и курил. И уходить не хотелось. Тишина, белка над головой, неспешная грусть, с которой не хочется расставаться.

Утром поехал в Ленинград - провожать Маришку в Мурманск. Ее привезли на квартиру Гамидовых. Маришка не отпускала меня ни на шаг. Отщелкал целую пленку на нее. Гамидов был с похмелья. Мы с ним обнялись - давно не виделись. Поздравил его с защитой докторской. Выпили пива у ларька. Гамидова вытошнило. Я дал ему отдышаться, утереть слезы и сфотографировал с победно поднятой кружкой. Он пытался улыбаться. Мужики, заметив фотоаппарат, отвернулись, как по команде. Я их успокоил. Сказал, что фото на память новоиспеченному доктору наук, а не для стенда "Они мешают нам жить". Заулыбались. Но отошли подальше от Гамидова - я вновь прицелился взять его в кадр.

Приехали в аэропорт. Маришка сидела у меня на руках и шептала мне разные ласковые слова. Я сказал ей, что остаюсь в Ленинграде работать. Наказал передать привет мамуле - Татьяне. "А когда ты к нам приедешь? тянула она. - Приезжай, только билет возьми. Приедешь?"

Возвращался один. И все вспоминался ее тонкий голосок: "Приедешь?"

Приехал на "69-й км". Свалил две сосны по просьбе тестя. Побродили с Ольгой и Максимкой по ближнему леску, собирали чернику. Максимка пытается ходить сам и проходит до пяти шагов. Держась за коляску, может идти, пока коляска не упрется в куст или дерево. Начинает вопить и трясти коляску. Если ему не мешать, то он обходит коляску и толкает ее в противоположном направлении. Падает, встает, толкает, снова падает - и крутится вокруг своей сидячей повозки долго, командуя ей, как лошади, звонким голосом. Комары зверствуют в лесу. Помылся в душе, поужинали. И легли спать. Утром, в 4-30, вставать на работу.

22-30. Наконец-то разразилась гроза! Льет дождь. Лупят молнии. Хорошо. Дождь сбивает суетный ритм жизни, дает паузу. Можно никуда не спешить дождь...

Весь день парило. Ранним утром, когда ехал на электричках, наблюдал густейший туман - сначала на Карельском перешейке, а потом и на полях в гатчинском направлении. Мощная картофельная ботва и сизые капустные листья армия наступала на железную дорогу- по-шпионски выглядывали из тумана только около насыпи. Остальное войско бесшумно продвигалось в дымовой завесе.

Электрички гудели и боялись разгоняться.

Опоздал на дежурство.

Кулибин вчера прочитал мои поделки: "Должность", "Смерть негодяя" и "Записки книгонелюба". Сказал, что можно печатать. Я сомневаюсь.

Володя был удивлен, что у меня в запасе есть материал. "Как в такой тоске еще можно писать? - спросил. - У меня от всего уши вянут". Вид у него вялый. Большой вялый мальчик, похожий на Маяковского. Только лицо доброе.

11 августа 1982г.

Стоял в очереди за камбалой в магазине "Океан". Очередь на час, не меньше. Разговоры, как фаршировать щуку, судака и прочая дребедень. Успел прочитать половину книги.

Подошли мужчина с женщиной, попросили у продавца без очереди. Скорбно показали всем фиолетовое свидетельство о чьей-то смерти.

- Мы, - говорят, - с похорон. Очень камбала нужна. - И долго выбирали, придирчиво перекладывая ледяные доски.

А потом меня чуть не задавила машина "Жигули" на площади Мира. Точнее она пугнула меня визгливым сигналом, когда я, задумавшись, переходил Садовую, и я испугался: в одно мгновение перескочил из благодушного состояния в близкое к шоковому. Почувствовал, как у меня сполз вниз рот и дрогнуло все тело. Лицо тоже дрогнуло. Стало неловко. На меня зло глянул водитель. И иронически - прохожие, обернувшиеся на сигнал машины. Фотографическое мгновение я пребывал в шоке, потом дернулся и отпрыгнул.

Утешало только то, что я быстро оправился от испуга. Пульс почти не изменился. Дыхание тоже. Очевидно, не успел как следует испугаться. Я нес целую сетку дешевой камбалы и помидоры с огурцами. И еще укроп с чесноком, которым меня угостил Дима Вавилов, водитель с технички. Вез своим на дачу.