Осколки великой мечты - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 25

…Второй раз она отправилась покорять столицу полтора года назад, в августе тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Она ехала с годовалым Васечкой в прогулочной коляске. Юная двадцатилетняя мама: одна, без родителей, без мужа, без бабушки. Позади оставались два курса института, незадавшаяся любовь, случайная беременность от погибшего человека – и непокоренная столица. И – неотомщенные родители.

А что впереди? Впереди маячило еще три с половиной года учебы. Безденежье, бесквартирье, безнадега… Как она будет одна, с маленьким Васечкой?

Москва уже успела ударить ее согласно присловью «с мыска». Первый штурм столица отбила, нанеся Веронике тяжелые раны. Но раны оказались не смертельными. А Вероника уже чувствовала в себе силы и понимала: от ударов судьбы только крепче становишься.

Когда поезд «причалил» к перрону Казанского вокзала, их с Васечкой встретила Зойка. Вероника сошла со ступенек, увидела подругу – и обомлела. Зойка выглядела более чем великолепно. В ушах бриллианты, мощное тело обтягивает джинсовый костюм от настоящего «Ливайса», на ногах – импортные туфельки из тонкой телячьей кожи.

Зойка крепко обняла Веронику и ураганом бросилась к Васечке: «Ах ты, мой миленький!.. Ах ты, мое сердынько!..» Васенька отвернулся, сморщил нос и заплакал.

Пришлось взять его на ручки. Вероника успокаивала малыша и растерянно оглядывалась. Как они вдвоем понесут два чемодана, прогулочную коляску, Васечку?

Зойка зычно крикнула: «Насильник! Потаскун!» Явился носильщик. «Что ты, это же дорого», – зашептала Вероника. «Грузи, паромщик!» – скомандовала Зойка. Носильщик споро подхватил вещи. Так и шествовали по перрону: впереди несся носильщик с чемоданами и коляской, сзади поспешали Вероника с Васечкой на руках и Зойка – налегке. Васечка успокоился, с любопытством осматривал поезда, дебаркадер, спешащих людей. Мальчик был основательный, в папашу, по пустякам не плакал.

Подруга достала из сумочки сигареты (настоящие «Мальборо», не преминула заметить Вера), раскурила и принялась на ходу деловито докладывать:

– Квартиру тебе сняли рядом с институтом. Это коммуналка, но соседкина комната закрыта, там никто не живет. Будете одни, как короли. Уломали хозяйку на полтинник в месяц.

Вероника слушала вполуха, ошарашенная столичным ритмом. Все куда-то неслось, спешило. Под сводами вокзала гулко отдавались голоса радиообъявлений.

– С Васечкой дело обстоит сложнее, – продолжала на ходу, затягиваясь ароматной сигаретой, рапортовать Зойка. – В ясли его здесь не возьмут – да и оно тебе надо, эти ясли? Только заражать будут ребенка… Короче, договорились мы с одной бабкой, будет сидеть с твоим наследником – правда, только по полдня. Ну, на учебу тебе этого времени хватит… А если еще надо будет куда отлучиться – хоть я с ним побуду, хоть весь курс мобилизую…

Вера хотела спросить, а во сколько ей обойдутся услуги няньки, но Зойка гаркнула носильщику:

– Куда ты мне в метро рулишь! Давай на стоянку!

– Дорого такси, – зашептала Вера, – да и не дождемся…

Зойка только отмахнулась.

Васечка оттягивал руки. Лопотал что-то на своем младенческом языке. Указывал пальчиком на людей, здание вокзала, часы, табло…

Запыхавшись, они наконец вышли к стоянке такси. Там колыхалась очередь человек в сорок. Очередь регулировал развязный зычный дядька с красной повязкой на руке.

– Нам, наверно, можно с ребенком без очереди, – слабо пискнула Вера.

Не слушая ее, Зойка остановила процессию у белой машины – «Жигулей» девятой модели. Открыла багажник, скомандовала носильщику: «Грузи!» Затем открыла переднюю пассажирскую дверь и триумфально провозгласила: «Забирайтесь!» Захлопнула багажник, расплатилась с носильщиком, сдачу не взяла.

Вера не могла прийти в себя от изумления:

– Это… твоя?

– А то чья же! – усмехнулась Зойка.

– Но… Откуда?

– После расскажу. Чего стоишь, как памятник! Садитесь!

Василек отчетливо произнес: «Бибика». Вера, ошеломленная, заползла вместе с ним на переднее сиденье. Зойка по-хозяйски уселась за руль, завела мотор. Резко отвалила от тротуара, подрезав сразу несколько машин. Ей отчаянно засигналили. «Вот чайники!» – в сердцах бросила наглая Зойка.

«Девятка» влилась в поток машин, идущий в сторону Сокольников. На женщину за рулем – да еще за рулем престижной «девятки» – из соседних машин посматривали с нескрываемым удивлением. Оборачивались вслед. Вероника сидела молча, ошарашенная Москвой, суматошным движением, собственным Зойкиным авто и ее манерой водить: казалось, что они вот-вот врежутся в трамвай, в грузовик или задавят перебегающего пешехода. И только Васечка на ее руках сохранял олимпийское спокойствие, все указывал пальчиком за окно на остающиеся сзади «бибики».

…Новое жилье Веронике понравилось. Двухкомнатная квартира в сталинском доме. Высокие потолки. Большая кухня. В ее комнате – диван, стол, платяной шкаф. И даже детская кроватка. Всюду чистенько. А холодильник забит продуктами.

– Это ты мне… мне купила? – выдавила Вера.

– А кому ж? Дюку де Ришелье?

– Сколько я тебе должна?

– Выбрось это из башки, подруга!

Васечку быстро накормили смесью «Фрутолино» (даже она нашлась в заботливом доме!). Уложили спать. Утомленный дорожными впечатлениями, тот уснул сразу, прижав к груди бутылочку со сладким чаем.

Сели с Зойкой на кухне. Та сварила кофе, порезала сыр и «Докторскую» колбасу.

– Ну, как ты там, в своем Куйбышеве, в Самаре своей? – с легким оттенком снисхождения молвила Зойка.

– А что – я? – пожала плечами Вера.

В самом деле, о чем ей было рассказывать? О том, как похоронили в цинковом гробу Василия Безбородова, ее несостоявшегося мужа? О том, как рыдала на похоронах его мать? Как она билась о цинковый гроб? («Глазком бы, глазком взглянуть на мою кровиночку!»)

О чем ей рассказывать? О том, как бабуля, едва взглянув на внучку, все поняла и тут же спросила: «Ну и где отец?»

Разве интересно самоуверенной, преуспевающей Зойке знать, как Вера рожала, кормила, не спала ночами, стирала пеленки, лечила мастит? О том, как у Васечки вдруг появился зеленый стул, его хотели отлучить от груди, положить в больницу, а потом старая врачиха определила, что болезнь – всего-то от Вериных лекарств, которые та принимала от гриппа? Как она радовалась в тот момент – об этом, что ли, рассказывать?.. Или о том, что у маленького Васечки вдруг заподозрили врожденный вывих бедра, назначили рентген, и Вера шла в поликлинику узнавать его результаты словно на эшафот – а потом, когда все оказалось в порядке, в каком восторге, эйфории летела она домой… Рассказывать, как Васечка в три месяца впервые засмеялся? …Как в одиннадцать месяцев сделал первые нетвердые шаги? А в год произнес первые слова – даже разом целое предложение: «Ма, ба, дай!»… Как с недавних пор во время ежедневных прогулок по набережной Волги вдруг стал обращаться ко всем подряд мужчинам с вопросом: «Па?»

Вера чувствовала, что все это совершенно неинтересно Зойке. Что она, Вера, со своим декретным отпуском почти безнадежно отстала от Москвы, ее ритма, ее дел…

А об иных самарских новостях рассказывать Зое даже не хотелось. Не хотелось вспоминать, как Васечку Безбородова похоронили на том же кладбище, что и родителей, но на аллее Славы. Не хотелось говорить, что Вера поставила-таки родителям памятник – но не из мрамора, как мечталось, а самый дешевый, за пятьсот пятьдесят рублей. Еще триста она дала маме Васечки-старшего, своей несостоявшейся свекрови, на памятник сыну. Когда-то она думала истратить «гробовые» деньги, что перечислило ей государство в качестве компенсации за погибших маму и папу, на прекрасный им памятник – теперь решила: деньги нужнее живым. Оставшуюся тысячу рублей Вероника привезла с собой в Москву в виде аккредитива на свое имя в чемодане. На них (плюс стипендия) им с Васечкой предстояло продержаться в Москве хотя бы первый год. А там… Там будет видно.

Нет, Вере нечего рассказывать. Она посмотрела на лощеную, довольную жизнью, быструю в движениях Зойку. Та выглядела совсем москвичкой. Вера спросила: