Наш маленький Грааль - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 20

– Откуда я могу знать, девушка, я ведь не доктор… – развела руками медсестра.

– Скорее бы улететь! – заломила руки Ася. – А врача я из страховой компании вызову. Попрошу, чтобы они в Москве прямо к трапу подъехали, кажется, по нашей страховке так можно…

В Никитку впихнули парацетомол, микстуру от кашля, закапали в нос… Ребенок покорно вынес экзекуцию, хотя обычно даже из-за витаминки Д царапался и кусался. Но лечение помогло плохо – Никитка все равно сидел вялый, только тоскливо, как брошенный котенок, подвывал. Есть или спать тоже отказывался, поэтому они едва дотерпели, пока наконец объявили посадку.

А в самолете, едва взлетели, малыш наконец уснул. Маша, устало откинувшись в кресле, призналась сестре:

– Знаешь, Аська… А ведь я, пока мы в аэропорту болтались, как дура, к дедовой чаше обращалась. Просила ее, чтоб вылет объявили как можно скорее… – И, вновь нарушив свое правило не употреблять бранных слов, гневно выдохнула: – Так хрена лысого! Проторчали тут почти до четырех!

– Маш, но мы ведь с тобой уже решили, – слабо улыбнулась Ася. – Никаких чудес на свете нет. И чаша – это просто забавный сувенир. Не больше.

– А зачем дед тогда нас позвал? – встрял в разговор Макс. – Сколько времени потеряли, и Никитка вон заболел…

– Наверно, дед просто повидаться решил. Старики – они сентиментальные, – предположила Ася.

– И новеньким домом похвастаться, – закончила Мария. – Он ведь неделю назад только отделку закончил…

– Ну и нормально съездили, – подытожил Макс. – Прикольно.

– Да уж, прикольнее не бывает. – Ася встревоженно коснулась Никиткиного лба, сказала: – Горячий…

– Да все нормально с ним будет! – беспечно заверил брат. – Через час уже прилетим, а врачей ты прямо к трапу вызвала!..

И будто в ответ на его слова раздался усиленный громкоговорителем голос стюардессы:

– Уважаемые пассажиры! Ввиду усилившейся непогоды аэропорты Москвы не принимают. Мы совершим посадку в Санкт-Петербурге. Приносим вам свои извинения.

– Нет!.. – вырвалось у Аси.

Маша успокаивающе коснулась ее руки, а Макс, не говоря ни слова, полез под сиденье, достал свой рюкзак, вынул из него заботливо упакованную дедом чашу – и горячо забормотал:

– Милая! Ну пожалуйста! Сделай так, чтобы мы сели в Москве! Нам это очень нужно, правда! Ты же видишь: малыш совсем разболелся, его уже врачи ждут! Как мы с ним будем, если окажемся в Питере?! Мы там не знаем никого! И где больница, не знаем!

– Пожалуйста… – тихо проговорила и Маша.

– Я очень тебя прошу! – дрожащим голосом произнесла и Ася.

Все трое с нетерпением глядели на чашу. Вдруг чудо все же произойдет? Вдруг появится то самое, о котором рассказывал дед, таинственное свечение?

Но ничего, решительно ничего не произошло, только малыш проснулся и начал плакать.

А стюардесса – она явно сочувствовала больному ребенку – мягко сказала:

– Будьте добры, пристегнитесь. Мы идем на посадку.

И громкоговоритель бесстрастно подхватил ее просьбу:

– Уважаемые пассажиры, пожалуйста, займите свои места, приведите спинки кресел в вертикальное положение и пристегните ремни. Наш самолет снижается, через десять минут мы совершим посадку в Санкт-Петербурге, аэропорт Пулково.

– Не помогло, – безнадежно произнесла Ася.

– Вот, блин, старый болтун! – раздраженно сказала Маша.

А Макс равнодушно, не утруждаясь упаковкой, вернул дедову чашу в рюкзак.

Ноябрьскую поездку к деду в нашей семье еще долго вспоминали как страшный сон.

Племянник Никитка после рыбалки и долгой дороги хворал больше месяца, Аська, бедняга, вся извелась. И даже больше не за малыша беспокоилась, а себя корила, дуру, как она говорила, набитую. Все страдала, что согласилась на путешествие в Абрикосовку. Что выпустила ребенка на рыбалку в ледяное море. Что приняла решение лететь в Москву, а не поехала в поликлинику в Краснодаре, тем более что у Никитки оказался какой-то очень хитрый грипп, который не брали никакие антибиотики…

У бедной сестрицы настоящий комплекс вины развился, а ее горе-муженек Мишка умело этот комплекс подогревал. И Аську называл безответственной матерью, а нас с Максом – махровыми эгоистами. Даже родителям, которые здесь и вовсе ни при чем, досталось – за то, что попустительствовали. Ну и выбрала же сестричка себе пару!.. Не зря я говорю: «Лучше быть одной, чем вместе с кем попало».

Весь остаток ноября и декабрь мы с сестрой почти не виделись. Ася, во-первых, была вся в больном малыше: врачи, процедуры, анализы, бессонные ночи. А во – вторых, человек слаб. Особенно если на него все время давят, как это Асин муженек делает. Вот она и старалась семью сохранить. И, очень смущаясь, попросила меня бывать у них пореже, чтобы «гусей не дразнить».

Я пыталась ей объяснить, что с этим ее Мишей чем больше компромиссов, тем крепче он на шею сядет, но младшая сестричка оказалась упрямее мула. «Понимаешь, Маша, ему так одиноко в Москве. И он очень переживает, что у меня здесь и сестра, и брат, и родители, а он – один-одинешенек».

Ничего себе, один! И жена его со всех сторон обхаживает, и сын – лапочка, и, как я упорно подозреваю, еще и на работе роман с какой-нибудь смазливенькой секретаршей.

Но не буду ж я свое общество им насильно навязывать! Тем более что у меня на этого Мишу, даже когда его дома нет, жесточайшая аллергия. Его тапки в коридоре увижу – и уже начинаю закипать…

Братец Макс остаток года жил своей собственной жизнью. И тоже, на мой взгляд, неправильно. У всех профессиональных теннисистов в это время каникулы, народ разбрелся, разлетелся, куда средства позволяли, а этот фанатик все тренируется. Потому что, видите ли, сейчас теннисные корты дешевеют. И как ни пыталась я наставить на путь истинный и его – мол, отдохни, развейся, а потом результаты сами пойдут, – брат меня и слушать не пожелал. Он, видите ли, уже взрослый и сам решает, как ему поступать. В итоге после своих бесконечных тренировок он возвращался домой сердитый, бледный – усталость-то за год немалая накопилась! – а на утреннюю пробежку и вовсе выходил с таким видом, будто не бегать, а на похороны идет.

Ну, не хотите добрых советов – навязываться не стану.

И я тоже, говоря красиво, дистанцировалась от всех и с головой прыгнула в работу, в английский и в хорошие американские книги.

…Дедова чаша, после того как она отказалась нам помочь с больным Никиткой, скучала в коридоре, в платяном шкафу. В ее способность творить чудеса мы больше не верили. А уж родители, которым я, разумеется, поведала все дедовские байки, и вовсе хохотали как безумные, папа аж слезы вытирал: «Ну, батя дает! Наворовал денег, особняк себе отгрохал, а теперь нас байками про волшебную палочку кормит!» А мама с легкой завистью расспрашивала, сколько на дедовой вилле комнат и вкусно ли готовит его домработница…

Я попыталась возразить отцу, что воровать деду в его-то годы вроде и возможностей нет, и жил он до недавнего времени очень скромно, но папа только отмахнулся: «Он пройдоха еще тот. Что он, что брат мой Митька. Всегда находили, где стырить».

Может, я, конечно, и испорченная, но не отказалась бы, чтоб и мой отец тоже что-нибудь стырил. Очень уж хочется наконец в Америку выбраться, а бесплатно, через гранты на учебу, пока никак не выходит… Но только от нашего последнего романтика дождешься – максимум, на что он способен: укатить в очередную командировку на новогодних каникулах, чтобы по двойной ставке заплатили. Хотя папа у меня все равно замечательный, я его и таким люблю.

А вот насчет дедовой чаши после всех этих разговоров возникла у меня интересная мысль. Чаша-то с виду старинная – то ли медь, то ли, помнится, дед говорил, даже бронза. И письмена на ней, похоже, золотом выбиты. Вдруг она художественную ценность представляет? Хранить дедов подарок у нас никакого резона нет. На него только взглянешь – сразу настроение портится, потому и держим ее в глухом шкафу, за закрытой дверью. Даже я, едва на эту железку взгляну, сразу вспоминаю, как бедный больной Никитка в самолете рыдал, Аська и вовсе едва чашу в окно не вышвырнула, когда как-то в гости к нам заехала.