Ледяное сердце не болит - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 19

– Дорогой папуля, пожалуйста, не волнуйся за меня…

В то же самое время, когда над морозной Москвой едва занимался новый день, Надя вместе с Димой неспешно продвигались в потоке машин к центру города. То ли все столичные водители каким-то чудом сегодня завели своих железных коней, то ли отчаялись ждать более теплой погоды, но пробка, невзирая на лютый мороз, на проспекте Мира скопилась знатная.

Полуянов проявлял хладнокровие, обычно ему за рулем не свойственное. Спокойно телепался меж старым «Пассатом» и новеньким «Мерседесом» да слушал утреннее радио-шоу.

Надежда была с Димой знакома – если не считать детства, в новой, взрослой жизни – уже почти пять лет, а совсем близка – месяцев семь, и успела заметить: когда все идет своим чередом, Дима может и пошуметь, и даже наорать (правда, потом всегда извиняется). Но если вдруг что-то случается, Полуянов словно в лед превращается. Проявляет завидное хладнокровие, выдержанность и трезвый рассудок. Никогда не паникует, а думает и действует быстро и четко.

– Ну как, Димчик, – спросила она, – ты узнал вчера, что говорила та девушка с диска?

– А то! – не без гордости ответствовал он, приглушив брекфест-шоу (последнее означало, что он не прочь поговорить).

– Интересно, как?

– Знаешь, есть такие люди – сурдопереводчики. Они нормальную речь на язык глухих переводят. Я о них как-то очерк делал. Вот к одной из этих дамочек я и обратился. Они мне артикуляцию той несчастной девчушки с диска на нормальный язык и переложили.

– Ну, и что она говорит?

– Обращается к своему папане. Просит, чтобы тот ни в коем случае в ментовку не заявлял. И выплатил похитителям десять штук долларов.

– Всего десять тысяч? А почему так мало?

– Вот и я о том же подумал. Я сначала решил даже, что мне неправильно перевели. Нет, раз пять ленту с переводчицей пересмотрели – и действительно: требуют всего десять «зеленых дубов».

– А какое отношение ты к этой девушке имеешь?

– Без понятия. Ни какое отношение – я, ни какое – ты. Я даже, грешным делом, стал подсчеты вести: а может, это я – отец той девчонки? И она ко мне обращается?

– Ну и что ты вычислил?.. – усмехнулась Надя.

– Теоретически – могу я быть ее папашей, но практически – никак.

– Что это значит?

– А это значит, что жить с девчонками я начал с четырнадцати лет. Значит, у меня вполне могла быть взрослая дочь. Однако первая партнерша ни разу от меня не беременела.

– Фу. Избавь меня от подробностей своей личной жизни.

– Ты сама первая спросила.

– Нет, ты первый начал хвастаться… Почему вы, мужики, такие идиоты? И количеством своих девушек гордитесь, словно сбитыми самолетами?

– Вопрос риторический. За подробностями обращайтесь в Институт гендерного анализа.

– Может, у тебя с той девочкой, которую похитили, что-то было?

– Ответ отрицательный. Данную особу я раньше никогда в своей жизни не видел. А ты?

– Я?! Я вроде тоже нет… Надо, наверно, еще раз диск посмотреть.

– Вернешься домой – посмотришь. Я вчера ночью его на жесткий диск в твоем компьютере скопировал.

– А оригинал где?

– Оригинал я сегодня оперу Савельеву отдам.

– Ах да, ты же с ним встречаешься. Когда?

– В десять.

– В десять? Ты же не успеешь. Смотри – уже без десяти девять. А он где сидит?

– На улице Адмирала Макарова.

– Ого! Тогда точно не успеешь.

– Ну, не успею – значит, опоздаю, – с деланым легкомыслием проговорил Полуянов.

– Брось. Перестань. Высади меня у метро – я сама доеду.

– Нет.

– А ты повернешь сейчас на Третье кольцо и с него направо, на Ленинградку. От центра помчишься к своему оперу по свободному шоссе.

– Нет, я тебя довезу. До библиотеки. Как обещал.

– Да зачем, Дима?!

– Так надо.

– Дима, не смеши людей. Чего ты боишься? Утро, уже светло, народу везде полно. Что со мной может случиться?

– Сказал «довезу» – значит, довезу, – молвил Дима, но уже без прежней уверенности.

– Вон метро «Алексеевская», сдай вправо и тормози.

– Едем, я сказал.

Надя чувствовала: предложение бросить ее здесь и мчаться к оперу пришлось Диме по душе, и лишь врожденное джентльменство мешает ему согласиться. И тогда она решила похулиганить: изо всех сил вдавила клаксон. Едущий впереди «Пассат» шарахнулся, без вины виноватый.

– Перестань, Надька!

– Давай тормози! А то я всю дорогу дудеть буду!

И Полуянов, делая вид, что поддается шантажу, сдал вправо и притормозил возле подземного перехода. Как раз на противоположной стороне проспекта Мира располагалось метро «Алексеевская».

– Пожалуйста, будь осторожна, – не преминул сказать он. – Никогда не разговаривай с неизвестными.

– Да неизвестные со мной сами не хотят разговаривать, – улыбнулась Надежда. – Как показал наш с тобой вчерашний звонок.

Они поцеловались на прощание, и, как всегда, у Полуянова слегка перехватило дыхание от того, как пахло от Нади – нет, не только знакомыми духами, а каким-то внутренним, органичным, присущей одной только ей – и чрезвычайно приятным – запахом. Она вылезла из машины, легко помахала рукой и весело побежала к подземному переходу. Дима пару секунд следил за ней в зеркало заднего вида – и никакое предчувствие (как он вспоминал позже) его не посетило, ничто тревожное не омрачило сердце…

Возле Рижского вокзала Полуянов свернул направо. И капитально завяз на Третьем кольце – начиная от проспекта Мира на запад здесь всегда, даже в мороз (или в сезон отпусков), стояли пробки.

Долго-долго журналист влачился до «Динамо», а потом, как было предсказано Надей, все-таки полетел на всех парах по Ленинградке в сторону «Водного стадиона». Правда, пришлось останавливаться на «Соколе», идти в гастроном – покупать обещанное виски для судмедэксперта и водку для майора Савельева. В итоге к УВД он подрулил с пятнадцатиминутным опозданием. Позвякивая бутылками в пакете, поднялся к оперу.

Заглянул в его конуру – там находились трое сотрудников (двоих других Дима видел впервые) и о чем-то разговаривали на повышенных тонах. Дым в комнате стоял коромыслом. Когда журналист всунулся в кабинет, толковище немедленно прекратилось, и сидящий ближе всех к двери милиционер в штатском рявкнул:

– Стучаться надо!

Завидев Полуянова, Савельев небрежно бросил товарищам:

– А, это ко мне. – И крикнул Диме: – Подожди в коридоре! Ща выйду.

Ожидание растянулось еще минут на пятнадцать, и все это время мимо журналиста с его пакетиком проходили люди в штатском и в форме, бросая на него профессионально изучающие взгляды. Спасибо, хоть паспорт с пропиской не стали проверять.

Наконец появился Савельев. Лицом он был хмур. Без предисловий бросил:

– Пошли покурим.

Они отправились на лестницу, майор достал свою «Яву».

– Вот тебе с твоим медэкспертом за труды, – протянул ему пакет Полуянов. Он старался подладиться под деловой тон опера.

Савельев заглянул в полиэтиленовую сумочку, оценил содержимое, бросил:

– Мерси тебе с кисточкой.

– Слушай, майор, история продолжается. – И так как опер не выказал ни малейшего интереса, продолжил: – Вот такую фигню я получил по почте. – И продемонстрировал оперу фотографию Нади с выжженными глазами.

– Что за гражданка? – без особого интереса спросил Савельев.

– Моя девушка. Надежда Митрофанова.

– А она каким боком причастна к истории с пальцем?

– Не знаю. Не понимаю. И потому – напрягаюсь.

– А ты не напрягайся. Если по поводу каждого психа напрягаться, быстренько с ума спятишь.

– Это у вас, в ментуре, отрубленные пальцы и выжженные глаза – дело житейское. Я с подобным как-то редко сталкиваюсь.

– Ну и не лезь в ментовские дела. Кто тебя просит?

Майор, наверно, был с похмелья – или не выспался, или получил с утра пистон от начальства. Во всяком случае, нормального разговора с ним у Полуянова никак не получалось.