Малой кровью - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 24

Из завала одежды в шкафу он выволок бежевые парусиновые брюки, той же фактуры, но зеленоватого цвета лёгкий пиджак, потом – чёрную шёлковую футболку. Всё мятое, но через два часа само собой разгладится; Селиванов никогда не гладил вещи утюгом и не покупал ничего такого, что было бы необходимо гладить. При этом он был своего рода денди…

Оделся. Пиджак всё-таки сделался немножко тесен. Так, а если на одну пуговицу… Придирчиво осмотрел себя: прямо, с одного бока, с другого. Терпимо.

Позавтракал, как всегда, чашкой кукурузных хлопьев с молоком и баночкой фруктового йогурта. Запил всё это маленьким чайником хорошего зелёного чая. В чём, в чём, а в зелёном чае он толк когда-то знал…

Посмотрел на бутылку, всё так же стоящую на подоконнике. Чудо свершилось: на спиртное не тянуло совершенно. А вот капли надо принять… пять капель на рюмочку тёплой воды, горечь и гадость редкая, поэтому немедленно запить…

Селиванов обулся – мокасины из мягкой оленьей кожи на кожаной же подошве, – подхватил портфель и тихонько вышел из квартиры, беззвучно прикрыв за собой дверь.

И тогда, сладко потянувшись, проснулась Марго.

– Товарищ полковник! Ну, товарищ же полковник!..

Да. Сейчас. Жополковник… Потолок.

– Откройте глаза… Вот так.

Воды. Два белых пятна, неровных белых пятна.

– Попейте… вот…

Жидкое, холодное… очень холодное… сладкое…

– Что с ним, Пал Данилыч? Перегрев?

Пал Даныч… Урванцев, правильно. Док Урванцев. Пятно слева.

– Сердце, какой там перегрев… Он же у нас сердечник, ты и не знал…

– Я знал, я таблетки его при себе таскал, только не думал…

– Не думал… Ладно, обошлось вроде на этот раз, только пусть лежит. Так и скажи – доктор не велел будить. И всё.

Пятно справа качнулось и неожиданно стало Дупаком.

– Дупак, – сказал полковник. – Ты…

– Я, Игорь Николаич! Вы живые! Ну, как камень…

Вдохнуть… выдохнуть. Слева всё кромешно занемело – от шеи и до края рёбер, касаться боязно, а вдруг дыра? Вдох… выдох…

Но ничего не болит. Могло болеть, а не болит. Что не может не радовать.

– Урванцев, – позвал полковник. – Подойди, Урванцев.

Пятно слева стало Урванцевым.

– Слушаю, Игорь Николаевич.

– Как обычно?..

– Ну… где-то да. Кардиограмму же мне не снять, а так… Дольше длилось, колоть шесть раз пришлось.

– Спасибо, брат.

– Да ладно. Мне за это деньги платят. Вы – берегите себя…

При посторонних Урванцев был с ним на «вы» и по имени-отчеству, что сбивало.

– Как оно – беречь-то… сегодня?..

– Это да…

– Где мы?

– Большая ферма сразу за Церковным мостом, не знаю, как называется. Ребята в конюшне, а нам вот – комнату дали.

– Ферма Долитвы, – подсказал Дупак.

– Далеко же ушли… Вечер?

– Ночь начинается. Час Собаки. Товарищ полковник…

– Что, Саша?

– Тут какой-то местный хрен хочет с вами поговорить. В смысле – с самым главным.

– Сказал, что я никакой?

– Сказал. А он – что подождёт. По-моему, что-то вроде генерала он у них.

– А как ты сказал? Ты же по-ихнему…

– Шимку-толмача помните? Который при герцоге был, а потом он его за мясо выгнал?

– Помню.

– Мы с ним встретились… ну, сегодня…

– Так. А почему я тебя со всеми не видел?

– Я спрятаться хотел. И получилось… почти. Мы уже в лес выбрались – я, Шимка и ещё четверо гардов. И в лесу нас уже того…

– Понятно…

– Игорь Николаевич, не перегружайтесь, – сказал Урванцев. – Если честно, боялся, что не вытащу сегодня. До утра доживём, а там…

– Сейчас, Павлик… Коротко: чего этот генерал хочет?

– Ну… он говорит, что нам теперь надо вместе…

– Не понимаю.

– Типа союза.

– Совсем не понимаю.

– Хотите, я Шимку позову? Он тут, на лестнице ждёт…

– Не надо твоего Шимку… Ну-ка, Павлик, давай меня посадим…

– Игорь Николаевич!

– Да ладно тебе… а то сам сяду, а это вреднее…

Он стал садиться – его подхватили с двух сторон, помогли, Дупак подоткнул подушку. Полковник утвердился, повёл плечами. Он был в полосатой майке и трусах, оба локтя перевязаны, и под повязками больно: наверное, опять прятались вены. Забавно: немаленький мужик, а вены – как у бабочки…

– Давай-ка, Павлик, накинем на меня бушлат – и зови их, Сань.

Получается что, подумал Серёгин. Получается, я день продержался. Теперь ещё ночь простоять…

Это будет вторая бессонная ночь, а ведь во все предыдущие спать приходилось часа по три-четыре. Дед, помнится, ворчал, читая военные мемуары: да как это люди всё помнят-то? Я вот из всей войны помню только, как спать хотелось. Спать и жрать. Спать и жрать… И ещё – всё время грязь месим. И ещё победу.

Теперь Серёгин понимал его значительно лучше.

Он с трудом – челюсти останавливались – счавкал треть плитки рациона и запил последними каплями воды из второй фляги. Коньяк тратить не стал. Коньяк – это на самую пиковую жару…

Хорошо бы прожить эту ночь. Не уснуть.

Медленно, но вполне заметно над щербатым парапетом плыла оранжевая маленькая луна. Легионеры звали её почему-то Муркой. Мурка летала над планетой совсем невысоко и делала полный оборот за четыре часа, двигаясь при этом по небу с запада на восток. То есть вращалась-то она в том же направлении, что и планета, но обгоняла её – поэтому так получалось. Кто-то из ребят с институтским дипломом говорил, что через пару тысяч лет она упадёт, и чапам будет очень хреново. Судя по всему, чапы тоже это знали. Кроме того, когда-то сравнительно недавно такая же большая дура на них уже падала – о чём свидетельствует окружённое ленивыми вулканами Круглое море.

Наверное, поэтому чапы такие пофигисты. Жить всю жизнь под этим булыганом…

Вторая маленькая луна висела почти в зените. Остальные ещё не взошли.

Тогда это что?..

Несколько секунд он пялился в небо, потом протёр глаза – но в зените по-прежнему было две маленьких луны. Две. И одна из них медленно увеличивалась.

Это же катер, вдруг сообразил он. Ну конечно, катер.

Наверное, он отупел за эти сутки, потому что не ощутил ни малейшей радости. Даже наоборот, что-то вроде досады: ну вот, я тут на дальнейшее настроился, а вы меня – за шкирятник и в трюм…

Раздался тот незабываемый и невоспроизводимый звук, который знают все, когда-либо наблюдавшие посадку или взлёт космического корабля – и от которого по плечам и затылку бегут мурашки и скрючиваются пальцы на руках и ногах, а ладони и подошвы начинают неистово свербеть. Кто-то выстрелил издали – звук улетающей отрикошетившей пули был как чашка холодной воды в лицо, Серёгин моментально присел – а потом из днища катера – оно уже было рядом и матово светилось изнутри, можно было рассмотреть бугристые утолщения по краю диска и закрытый пока люк – крышка неровная, как древесная кора, – полился яркий молочно-белый свет…

Цхелай умер под утро – долго хрипел, но умер тихо, как бы не желая больше обременять командира своей болью и своей почти мёртвой тяжестью. Последние два дня были сплошным бредом, события перепутались и замкнулись, многое из памяти просто пропало. Дениса тоже зацепило в той стычке, рана воспалилась, и как будто током било от лопатки в плечо и шею, но пока что можно было терпеть, двигаться, что-то понимать, волочь на себе тяжёлого жаркого солдата – и временами отстреливаться от вцепившихся в штаны партизан…

Он не знал, почему всё ещё жив.

Наверное, везло…

В несколько ударов лопатки Денис обрушил пласт мокрого щебня с обрывчика, под которым они прятались и где нашёл пристанище хороший солдат Цхелай Зу Багом-о, спокойный надёжный парень, тиронец по происхождению, но выросший на тренировочной планете Лярва – или, как оно правильнее, Аляр-Вихон. Там было человек двести тиронцев – работники полигона, космодрома, просто торговцы.