Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 86

В двери было застекленное окошечко. Все время кто-то подходил и заглядывал в него.

Алексей не отпускал ее руку, но почти молчал, глубоко задумавшись о чем-то.

Это было страшное молчание. Страшнее, чем перед внезапной близостью или обещанной смертью. В такие мгновения могли рушиться судьбы, и мы бы только отмахивались: пустяк. Боги, живущие внутри нас, что-то наконец решали, и мы, храня еще ненужную память о свободе и воле, покорно поворачивались и шли, куда велят, униженные внезапным рабством и возвышенные приобщенностью к делам богов...

Может быть, он нарушил бы все же это молчание, он уже был готов к тому, глаза его выражали отчаяние, – но тут лязгнул засов, откатилась дверь, и двое на пороге-в одинаковых синих комбинезонах с одинаково подвернутыми рукавами, а потому и сами как бы одинаковые – сказали: «Ну, выходите, что ли...»

Потом был душ, огромная душевая на три десятка рожков без перегородок, и столовая, где женщины и мужчины сидели за разными столами, а потом их опять пригласили – велели – зайти к какому-то начальству, и там вновь был долгий разговор, отвечал в основном Алексей, Саня кивала или иногда добавляла малосущественную деталь их не настоящего, а подсказанного Картами путешествия. Особенно заинтересовал начальство – в кабинете вначале было четверо, потом число людей увеличилось до семи – способ изготовления взрывчатки. Пока что они не испытывали в ней недостатка, на больших армейских складах ее оказалось немало, но эти люди видели и перспективу. В конце концов Алексей сказал, что готов взять этот род деятельности на себя, если ему дадут людей, транспорт и горючее, чтобы обследовать в городе места возможного хранения компонентов. Людей много не пообещали, добровольцев на рысканья по городу найти было нелегко, но транспорт имелся и горючего хватало – пока что.

Так Алексей приобрел какую-то неясную еще ему самому должность в здешней иерархии.

На этом берегу, защищенные от нечисти неширокой рекой и наспех возведенными укреплениями, укрылись тысяч двести беглецов. Большинство их все еще пребывало в посткатастрофном шоке, но были и те, у кого шок прошел быстро; они и стали во главе нового общества. В детали Саня не вникала, отупение от пережитого сказывалось, казалось, что плохо здесь быть просто не может.

Уединения тут быть не могло – такие выводы сделали эти люди после нескольких жестоких уроков первых недель нового бытия. Всегда на глазах других, особенно новенькие. Экстракт из тараканьих ножек помогал не всегда...

И вот она проснулась на чистой хрустящей простыне, но в каком-то необязательном теле. Села. Что-то происходило вокруг... воздух в блоке был наэлектризован, как перед грозой. Перед жуткой сухой грозой...

Еще не вполне понимая, что делает, Саня скользнула в джинсы и накинула на плечи полученный здесь светло-серый халат из вафельной ткани. Потом потянулась за ботинками. Ботинки вдруг оказались страшно далеко. Она тянулась к ним и тянулась, а рука, и попавшее в поле зрения колено, и ботинки, и пол из неплотно сбитых реек – все вдруг подернулось ртутной пленкой, и даже не вполне ртутной, а из жидкого золота, такого же блестящего и подвижного, как ртуть. Перехватило дыхание, и в мышцах наступила мерзкая слабость.

А потом она почувствовала чей-то пристальный взгляд.

Все кругом будто бы исчезло... то есть нет: оно осталось, конечно, но утратило всякое значение и всяческий смысл. Саня встала. Зажмурила глаза, чтобы избавиться от лишних деталей. Теперь она стояла на мосту, узком мосту без перил. Каменные стены были рядом. А сверху, от черного неба в пробоинах звезд, падали, широко расставив крылья, огромные птицы. Их было без числа. Поверх птиц на нее смотрел страшный глаз. У глаза не было ни век, ни радужки, ни зрачка, ничего – но он был, существовал, его образовывали туманности, звезды, чернота между звезд... наверное, он был там всегда, но не каждый мог его увидеть, зато тот, кто увидел, уже никогда не видел на небе иного...

Потом все прошло внезапно, как и началось. Саня провела руками по лицу. Ладони оказались мокрыми. Она вся была в поту и дрожала.

Медленно, стараясь не шуметь, она добрела до туалетной комнаты. Тут тоже, как и в душевой, не было никаких перегородок. На складных парусиновых стульчиках там сидели две пожилые матроны. Полагалось всегда быть на виду... Саня прошла к самому дальнему унитазу, потом долго умывалась, отгоняя кошмар. Над умывальником было зеркало, Саня посмотрела на себя и испугалась. Тонкие впалые щеки, круги вокруг глаз, от губ не осталось ничего... Потом она поняла, что испугалась не этого.

Просто она уже смотрелась в это зеркало раньше! Да. Зеркало над умывальником было разбито; и хотя тонкая косая трещина сама по себе не так уж и бросалась в глаза, но в отражение лица она вносила что-то зловещее. Верхний левый угол, откуда трещина шла, был туманно-темен...

Она огляделась – в страхе, почти в панике. Вот здесь должно быть окно, закрашенное белой краской! Почему нет окна?.. Зато под ногами был тот же самый кафель, красные и желтые плитки в сбивчивом пьяном шахматном порядке. Сдерживая себя изо всех сил, Саня плеснула водой в лицо, еще раз и еще. Снова посмотрела на зеркало – осторожно, будто чего-то опасаясь.

Зеркало было то же. То же самое.

Но в нем отражалась она сама, здешняя, с широко открытыми глазами, взъерошенная, и далекая стена позади, и рядок унитазов с большими чугунными бачками сверху. Шумела, лилась вода, внезапный испуг уходил, уступая место безумию, а руки закручивали краны и убирали с мокрого лба волосы...

– Не спится? – спросила одна из матрон; вторая вязала что-то широкое из коричневого клубка размером с глобус.

– Кошмары, – сказала Саня.

– Ох, это, милочка, надолго. Все через это прошли, да. Это же ты сегодня мост перешла? С парнем другим?

– Я.

– Ну вот. Там-то, на той стороне, – не снилось ничего такого?

– Там не снилось, – кивнула Саня. – Там спали как в омут: бульк.

– Вот. Это из тебя страх так выходит. Нас, баб, это меньше берет, а мужички, летами по сорока кому, те часто ломаются. Сколько вон их на Клетошку отвезли из лазарета...