Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 22

Мелиора. Солёная Кама

Лодка была хоть и большая, но одна, и некуда было деться от предателя, а ему некуда было деться от её испепеляющих взглядов. Почему, почему?.. Она никогда не могла поверить в то, что бывают на свете предатели, просто не могла их себе представить.

Вот он. Красивый и умный.

Скребёт пальцами борт.

Нервничает.

Если спросить прямо, наверняка ответит что-нибудь убедительное.

Я же окажусь в итоге и виновата, что заставила его пойти на такое… обрекла на душевные муки… на страшные душевные муки…

У таких обязательно виноваты другие.

Наверное, и Афанасий сам виноват… зачем стоял рядом, почему не ушёл?..

И воины погибшие – и там, в деревне, и среди этих ёлок… она мельком увидела одного, когда её волокли к реке… да, они тоже сами во всём виноваты.

Почему я не умею сжигать взглядом?

Был такой фильм… она посмотрела по сторонам. Берега сплошь заросли ивой, ракитой, чем-то ещё – ни пробиться, ни причалить…

Нет, чего-то одного просто не могло быть. Или вот это всё – или фильмы…

Что такое фильм? Это когда три десятка девчонок, кутаясь в кофты и пальто, рассаживаются по скрипучим жёлтым фанерным стульям и пялятся в маленький цветастый экранчик, где какие-то хорошие фигурки с увлечением палят в плохие фигурки. Телевизор стоял в библиотеке, а плеер и кассеты приносил Юрий Петрович, музыкант.

Полгода не прошло…

Две птицы с седоками пролетели, обгоняя лодку, над самой головой, вернулись. Им что-то прокричали, седоки ответили. Главный в лодке не стал скрывать досаду. Стукнул кулаком в ладонь, плюнул за борт. Крикнул гребцам: аррай! Аррай! Речь его была каркающая, слова странные, но с понятным смыслом – будто бы знакомые когда-то.

Слова забытого языка.

Руки, стянутые в запястьях крест-накрест чёрным шнуром, мёрзли и немели, приходилось всё время шевелить пальцами…

Мелиора. Восток. Горы Монча

Только когда ворота монастыря закрылись за ним и братья возобновили охранные знаки, маленький монах Андрон позволил себе немного расслабиться. Требовалось немало сил, чтобы в пути держать взаперти жесты, слова, мысли, умения… особенно во сне.

И особенно с таким спутником… Он усмехнулся.

Знакомо пахло серой.

Настоятель, Иринарх Ангел, праправнук великого Клариана, встретил Андрона у входа в башню.

– Удалось? – как бы вскользь, о чём-то не важном, спросил он.

– Вашей помощью, – кивнул Андрон. Он вынул из-за пазухи плоский пергаментный свёрток, подал настоятелю.

– Мойся, обедай и отдыхай, – сказал Ангел. – Жду тебя через два часа.

Щедро, подумал Андрон, спускаясь в парящую полутьму серной бани. Эта башня стояла как раз над горячим источником…

Он заставил себя просидеть в большой каменной ванне полный оборот водяного колеса: четверть часа. Жгло растёртую седлом промежность. От серных паров нос сначала заложило, потом пробило – до самого темени. Голова обретала привычную ясность. Андрон выбрался, кряхтя, из ванны, намылил себя мылом, пахнущим дёгтем и табаком, долго растирался жёсткой волосяной мочалкой. Окатился горячей водой, потом холодной, из бадьи. В предбаннике посидел, завернувшись в большое полотенце, намазал потёртости травяной зелёной мазью, оделся. За всё это время его никто не побеспокоил. Братья стояли на страже…

За обедом ему прислуживал молчаливый Корив Лупп. Андрон съел миску грибной похлёбки и два ломтя крупяного хлеба.

Сорок пять минут на сон…

Впервые за много дней можно было именно спать, а не притворяться спящим. Здесь ему ничто не угрожало.

Он наконец вышел из тела, распрямился, почти достав головой до светил. Это было упоительно и болезненно одновременно. Так человек, просидевший полный день в сундуке, выбирается на свободу… Башня стояла внизу, искривлённая, похожая на пенек. Потом он будто бы услышал своё имя. В далёком маленьком городке мать с отцом, сидя на крыльце, вспоминали его. Город был разрушен, родители – давно мёртвы. Одновременно существовало и то, и другое.

Потом он как будто лёг на спину и поплыл, раскинув руки. Он был облаком и не смотрел на землю.

Если не мешать себе – или если другие не помешают тебе, – то рано или поздно земля внизу исчезнет…

Дождаться этого не привелось. Водяное колесо небес описало два круга и начало третий. К нему было подвешено ведерко со льдом. Надо было проснуться раньше, чем лёд станет валиться на грудь.

А просыпаться так не хотелось…

Он прибегнул к хитрости: поймал время и связал ему лапки крест-накрест чёрным шнуром. Время сердилось, обижалось, но молчало, лишь поглядывало исподлобья. Тебе ещё немало придётся сделать, чтобы заслужить прощение, сказало оно. Я понимаю, он всплыл пузырём на поверхность, лопнул, запахло серой. Это было выше небесного свода, а поэтому вверх ногами. Кто-то козлоногий самозабвенно танцевал около чёрного водоема, играя на дудочке. Тяжёлые ветви стекали к воде густыми серебристо-чёрными прядями. Серьги и листья. Две девичьи фигурки, обнявшись, у берега ручья. Белый камень, чёрная вода, чёрные девы. Белый камень…

Постель показалась жёсткой и комковатой, когда он, упав с небывалой высоты, оказался на ней. Пели пружины. Значит, он опять воспарял и телом.

И значит, ещё остаётся надежда когда-нибудь обрести настоящие крылья…

В круглой зале наверху все уже собрались. Корив Лупп, шаркая, обходил по кругу Маленький Мир, зажигая свечи зелёного огня. Андрон зачерпнул деревянным ковшом из старой бадьи, выпил. Тайный Мёд был сегодня обжигающе горек…

– Брат Свирид должен был вернуться первым, – глухо сказал настоятель Иринарх, как бы ни к кому не обращаясь. – Мы не можем более числить его среди живых. Остальные шестеро с нами. Последним пришёл брат Андрон – сегодня. Приступим же немедля, ибо времени у нас не осталось.

Андрон шагнул вперёд, занял своё место: на северо-западе Маленького Мира, за отрогами Аквилонских гор, там, где обитаемая степь кончается и начинается холмистая чёрная пустыня. Пятеро других вернувшихся тоже встали по местам: совсем юный брат Солохон – на западе, у истоков реки Суи; сестра Веда – на северо-востоке, у оконечности полуострова Дол и безжизненных каменных островков, преддверии земли Экзуперии; брат Фанвасий, толстый и обманчиво медлительный, встал на юге, за Петронеллой и Жёлтыми островами; Годун и Гурий, братья не только по ордену, но и по крови, заступили на свои места: первый на юго-западе континента, за мятежной провинцией Мра, за землями саптахов и крайнов – и второй на юго-востоке, позади Нектарийских серебряных рудников, позади гор Ираклемона и башни его имени…

Север по процедуре являл собой прорезь в образуемом кольце; сейчас же образовалась прорезь и на востоке, пусть диком и малонаселённом, но очень важном в структуре мира краю. Сестре Веде и брату Гурию придётся выложиться сверх сил, заполняя эту брешь.

Лупп накинул на каждого по чёрному блестящему балахону, ниспадающему тяжёлыми мягкими складками на пол. Каждый раз до Андрон вспоминал, что надо бы спросить у Луппа имя этой ткани, и каждый раз забывал спросить после. Огонь свечей набирал силу. Стёкла в окнах начали темнеть. Стоящие на хорах монахи тихо запели. Брат Фортунат, одетый в белое, с белыми крыльями за спиной, обошёл по кругу Маленький Мир, дотронулся до каждого из шестерых, готовых поделиться с ним своей силой, и встал на самый конец протянувшейся далеко на север стрелы, на выложенную голубоватым прозрачным камнем четырёхконечную звезду.

Там он повернулся к Миру спиной, сложил руки перед грудью, замыкая собственный круг, и расставил пошире ноги, чтобы удержаться и не упасть, когда сила войдёт в него.

Пение меж тем становилось громче. Начинал нервно вздрагивать воздух.

Сам собой над нефритовой чарой, стоящей в центре Малого Мира, занялся тихий огонь.

Иринарх, легко, почти невесомо ступая по тонкой сходне, приблизился к чаре и погрузил в пламя обе руки, очищая их от скверны. Потом достал из холщовой сумы первый ком воска, опустил его в чару. Потом второй, третий… Свой воск Андрон узнал – он никогда не скатывал его, а плющил и хранил между двумя дощечками. Пение вонзалось в спину сотнями игл, проникало в самые недоступные места. Андрон чувствовал, как сам тает вместо воска. Не вместе, а вместо. Всё знание, запечатлённое в нём, высвобождалось…