Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 13

Но не выпрыгивать же теперь из поезда, не рвать же стоп-кран?..

Автобус "Озёрск-Глыза", проходящий через Салтыковку, отходил от вокзала через полчаса. Они немного погуляли по окрестностям. Озёрск был городом старым, купеческим, но запущенным до последней степени. В нём было по-настоящему грязно даже зимой. Ярким пятном в пейзаже оказались разве что новые ворота рынка, сложенные из жёлтого кирпича в виде триумфальной арки. Какие-то местные скульпторы, матерясь, колдовали над цементным барельефом, где можно было различить гроздь винограда и чью-то толстую задницу – символ материального благополучия.

Возле этих триумфальных ворот в киоске с гордым названием "24 часа" торговали всяческими водками, хлебом, колбасой и консервами. Алексею бросилось в глаза название на жестяной банке: "Мясо рулек".

– А кто такие рульки? – спросил он.

– Не знаю, – ответила тощенькая киоскёрша. – Купите, попробуйте.

– Ничего себе, – сказал Алексей. – Помру – и не буду знать, от чего.

– Как помрёте?! Как это помрёте?! – возмутилась киоскёрша. – Они у нас свежие!

Алексей посмеялся, но купить предпочёл батон, палочку датской салями и литровую бутылку "Спрайта".

Цветочный киоск тоже был уже открыт, и Алексей приобрёл большой букет белых хризантем.

В автобусе Санечка уже не спала и рассматривала окрестности со странным выражением: будто про себя укоряла их за что-то.

– Кто на Салтыковке?..

– Мы.

Указатель: "Салтыковка – 0,3". Но ничего не видно с дороги из-за голых берёз и густой высокой черёмухи…

Могила Еванфии была на самом краю кладбища, у задней ограды. За оградой валялись припорошенные снегом старые венки. Алексей присел около жестяного памятника, на котором всё было неправильно, кроме даты смерти. Смёл снег с холмика, положил цветы. Как ты там? – спросил тихо. Алёшенька… холодно, холодно мне… как же тут холодно… Подошла и встала рядом Санечка. Ах, девочка моя, ах, донюшка, ах, свет мой ясный, Отрада… повзрослела-то как сразу… Алексей покосился на Санечку: слышит или нет? Но та, кажется, не слышала. Прощай, тётушка Еванфия, подумал он, уходим мы скоро – туда. Не увидимся больше. Прощай. Прощай и ты, отозвалась Еванфия вдруг спокойно и светло, иди и береги её, Отраду нашу, а я уж полежу тут… не думай обо мне и даже не вспоминай. Привыкла я – покойно… Прощай. Прощай, – Алексей встал.

В этот момент Санечка вздрогнула. Алексей не касался её, но – почувствовал это. И какое-то далёкое – ближе, ближе – скольжение за могилами, за непрозрачными заснеженными кустами, за сугробами, за низкими ёлочками, за оградами… осыпался с ветки снег, взлетела ворона…

Шагах в пятнадцати из-за могилы вышла и остановилась большая серая псина. Пасть её была приоткрыта, верхняя губа задралась и подрагивала. Глаза смотрели как бы мимо людей и – были неприятно мутные, с этакой тухлятинкой. Следом вышла вторая точно такая же, странно задирая голову, будто пыталась почесать затылок об оградку.

– И вон… – прошептала Саня.

Слева стояли ещё три собаки – простые деревенские дурочки-пустолайки. Но сейчас они молчали и так же смотрели мимо людей. Шерсть на мордах их смоклась в сосульки.

Алексей посмотрел направо. И оттуда приближались несколько псов – шли медленно и упорно глядя куда-то чуть в сторону.

Взяли в кольцо. Хорошо, что сзади забор.

Он осторожно отодвинул Санечку под левую руку, достал пистолет. Опустил предохранитель. Шесть патронов. Целей – девять.

Собаки бросились – молча. Все сразу.

За две секунды Алексей выпустил четыре пули. Он стрелял расслабленно и неторопливо – точно так, как учил вчера девушек. Тонкая пулька "Марголина" (по иронии судьбы, точно такая же, какими стреляли древние револьверы "велодог", предназначенные специально для того, чтобы велосипедисты могли отстреливаться от дурных собак) не способна была ни остановить, ни отшвырнуть несущуюся тварь, и уже мёртвые собаки пробегали несколько шагов и даже пытались прыгнуть. Но прыжок у них не получался…

Он пристрелил самых опасных, на его взгляд: больших серых, похожих на волков, голенастую чёрную, в недавних предках которой имелся доберман, и белую в пятнах дворнягу, огромную просто по капризу природы. Но и остальные дорогого стоили, и Алексей с трудом отбил их первый наскок, расшвыряв короткими ударами ног и локтей. Они вскакивали и снова бросались, будто не понимали боли, и он выпустил последние два патрона, приготовившись орудовать пистолетной рукояткой, но оставшиеся собаки, те самые дурочки-пустолайки, вдруг словно бы опомнились и с визгом бросились врассыпную. И с громким криком ужаса с недалёкого креста стремительно взвилась, забыв поджать лапы, ворона, просидевшая там, вопреки основным вороньим правилам жизни, всю эту громкую и страшную схватку.

Кто-то освоил и в этом мире малое, но очень полезное умение: повелительно говорить со зверьём и видеть чужими глазами…

И этот кто-то только что весьма умело провёл разведку боем и теперь знал, наверное, всё, что хотел знать.

Санечка шумно, со всхлипом, вобрала воздух. Её начало трясти.

К ним уже бежали какие-то люди…

В кабинете директора совхоза, который теперь назывался акционерным обществом, их напоили горячим чаем. Директор, Анатолий Петрович, лысый жилистый мужик лет пятидесяти, показался Алексею человеком честным и обстоятельным. Обретению Санечкой брата он искренне обрадовался и даже (под незаметным нажимом Алексея) "вспомнил" приезжавшую в гости к Еванфии золовку… Совхоз в его руках не процветал, но и не тонул, уверенно барахтался в волнах и имел хорошие перспективы. Выплачивать Санечке стипендию он, может быть, и хотел бы, но пока не мог себе позволить – однако хозяйственный пай её готов был выкупить в рассрочку на пятнадцать лет. Получалось примерно двести пятьдесят тысяч в месяц. И на земельный участок под застройку никто не претендовал, это была Санечкина неприкосновенная собственность, в чём Алексей мог убедиться: вот она, бумага… А что касается собак… ну никогда такого не было, просто даже не верится. Санечка почти не пострадала от укусов, порваны оказались только пола и рукав старой шубки; у Алексея оказались разодраны и рукава куртки, и обе штанины, на левой икре выдран приличных размеров клок кожи; царапин же и мелких ранок от зубов было множество. Прибежавшая фельдшерица только ахнула – но перевязала быстро и грамотно, хотела вкатить противостолбнячную, Алексей сказал: привит ещё на семь лет вперёд.

Заглянувшему пожилому милиционеру Семёну Семёновичу Алексей предъявил оформленную по всем правилам лицензию на оружие. Да Семён Семёнович и не имел претензий – так, для порядку…

Потом Санечка и фельдшерица – как оказалось, племянница директора – уселись зашивать порванную одежду, а сам директор и Алексей, натянувший на себя какой-то немыслимый меховой полукомбинезон из директорских запасов, вышли покурить.

– Я понимаю, чего ты приехал, – сказал директор. – Сироту, мол, всяк обидеть норовит… Не обидим, не бойсь. Ты сам-то получше за ней смотри, там, в городе – как бы чего не того. Хорошая уж больно девка, жалко будет. Щас таких перестали почти и делать-то…

На автобус чуть не опоздали: даже махали и кричали вслед, и, тронувшийся, он притормозил, дождался и открыл заднюю дверь. Можно было, конечно, и опоздать, директор предлагал довезти на машине до Озёрска, но Алексей отнекался. И вот теперь, усевшись на заднем сиденье над горячим мотором, он испытал прилив беспокойства: если охота началась, не рискует ли он невинными людьми, что вокруг него… Он сознавал, что люди эти, обитатели пространств Велесовой кузни, существуют не вполне, что во многом они не более чем плод воображения и самого старого Велеса, и его, Алексея, – но вот что-то очень сильное, проснувшееся где-то внутри, заставляло его относиться к окружающим полуфантомам так же, а может быть даже и нежнее, чем к несомненным людям.

Возможно, он сделал ошибку, что не задержался и не воспользовался предложением директора: тогда он рисковал бы только одним водителем, а так… В автобусе сидело десятка полтора человек; отсюда, сзади, Алексей видел только платки да дешёвые кроличьи шапки. Лишь на переднем сиденье располагалась явно зажиточная парочка: элегантная дамская шляпка из норки и мужская бобровая ушанка…