В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович - Страница 36

– Что значит – столичные клубы? Найдите подход к парню, поговорите. Узнайте, кто у него, что… Уж чего-чего, а условия мы создать можем, не постоим. Или мне самому еще и в Казань лететь?

На лице Рытвина появилось капризное, утомленное выражение, словно он в одиночку, без помощников тащит громоздкий воз команды и все, что с нею связано.

– Работать надо, работать, – заметил он Ронькину. – Поменьше на дядю надейтесь, побольше сами…

Установка на переманивание игрока таким образом была отпущена, и Скачков знал, что, видимо, завтра же Ронькин полетит в Казань, торопясь опередить «купцов» из других клубов. Наобещает парню золотые горы: квартиру в центре, учебу в институте, премиальные, машину вне всякой очереди, – только играй!

– Н-ну ладно… – Рытвин как бы вынырнул из минутной задумчивости. – На чем мы там остановились-то? А-а, да, да… Нет, дорогой товарищ (это Арефьичу), Серебряков не подойдет. Пускай он посидит еще малость, подрастет. Я вот советовался с командой, – взгляд в сторону Комова, – и у них, понимаешь, свое мнение имеется. Свои соображения…

Повинуясь рытвинскому взгляду, Комов приподнялся и скороговоркой выпалил, что да, он предлагает совсем другую кандидатуру – парень растущий, перспективный, к сожалению, новый тренер несправедливо зажимает, держит на скамейке…

Вопросительно подняв брови, начальник дороги из-за своего огромного стола взглянул на Сухова, тот несколько раз утвердительно кивнул головой. Не опуская бровей, Рытвин перевел взгляд на Маркина и наставительно заметил тренеру:

– Вот видишь. Есть резон? Есть. Советую прислушаться. Скачкова он с прошлого года не замечал, словно его не существовало в команде.

Не поднимая глаз, Арефьич смотрел прямо перед собой в сверкавшую поверхность стола. Губы его были непримиримо сжаты. Мнение команды… Он-то знал, чье это мнение и отчего Комов сводит счеты с Серебряковым!

– Значит, так, – закончил установку Рытвин. – Кто у нас слева-то играет? Сухов? Ага, пойдет. А справа?

– Мухин, – севшим голосом промолвил Арефьич. Рытвин сердито бросил карандаш.

– Вот… опять! Да что вы за этого Мухина уцепились? Какой он гол в прошлый раз не забил, а? Стопроцентный! Нет, Мухина не надо. Пускай посидит, посмотрит, поучится… А вот вам – почему вы Комова к воротам прижимаете? Да с таким ударищем… боже мой! Если даже из десяти ударов у него два попадут в ворота – все! Вот что, выигрыш-то! Разве не так?

Специально он, что ли, нахваливал Комова, точно в пику решению тренера об отчислении того из команды?

Арефьич, решив быть нейтральным, заметил только, что у Комова удаление с поля, следовательно, очередную игру он пропускает автоматически, а там еще добавит спортивно-техническая комиссия Федерации футбола.

– Да? Гм… – Рытвин будто впервые узнал о наказании Комова. Здесь хитровато ухмыльнулся Феклюнин и, покачивая головой, пропел:

– Ох, Родион Васильевич, сядем мы с вами без двух. Без Мухина сядем.

Рытвин строго вскинул голову.

– Как – без двух?

Ему ответил военком Цыбин, постоянный партнер по игре в преферанс.

– Не взяток же, Родион Васильевич, – очков. Надо бы Мухина все же поставить. Уж вы согласитесь!

Поколебавшись, Рытвин подобрал со стола карандаш, снова его бросил.

– За горло вы меня берете, за горло! Ладно, будь по-вашему. Но потом смотрите: близко будет локоть. Ну, все что ли? Тогда закрываем. Завтра, товарищи, быть на стадионе всем. Всем! Лето, ничего не попишешь, переходим на спортивный режим.

Гремя стульями, поднялись с мест: потягивались после долгого сидения и отдувались, будто провернули огромную работу. Вид был такой, словно все, что требуется для победы, сделано, команде же завтра останется одно – выбежать на поле и разгромить соперников.

Из города Скачков ехал в автобусе один. На базе ребята возвращались из душевой, плелись, чтобы свалиться на постель, разбросить руки, ноги. Хозяйственный Стороженко вывешивал постиранную майку.

В своей комнате Скачков увидел Мухина: тот, голый, лежал навзничь поверх одеяла. На животе у него комок смятого сырого полотенца. Когда Скачков, переодеваясь, принялся хлопать дверцами шкафа, Мухин разлепил один глаз.

– Ну что? – спросил он. – О чем говорили? Мельком оглядывая себя в зеркало, Скачков буркнул:

– Да так…

– Меня ставят на игру?

– А почему нет?

Скачкову не хотелось рассказывать, как все было на «чистилище».

– А Владьку?

– Увидишь! – отмахнулся Скачков. Помолчав, Мухин еще спросил:

– О Коме толковища не было?

– А чего о нем толковать?

– Все-таки…

– Пошел он! Чего хотел, того и добился…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вечером на базе Скачков остановил администратора команды Смольского:

– Как, ленинградцы прилетели? Тот удивился:

– Конечно! Еще вчера.

– И Решетников?

– Конечно!

Он сам встречал команду в аэропорту, размещал ее в гостинице. Кстати, Решетников тоже справлялся о Скачкове: здоров ли, все ли у него в порядке…

Алексей Решетников был капитаном ленинградцев и тоже, как и Скачков, по «специальности» полузащитник. Одно время их обоих приглашали в состав олимпийской сборной, они играли в паре. С тех пор у них сохранялись дружеские отношения, хотя видеться приходилось большей частью лишь на поле, в игре. Зато когда команда прилетала на календарную встречу, кто-нибудь из них обязательно разыскивал другого по телефону. Обычно звонил хозяин гостю, потому что дозвониться из города на базу было делом безнадежным.

– Геш, ты? – обрадовался Решетников. – Ну, привет. А я уже спрашивал о тебе.

– Мне передали.

После расспросов о здоровье и самочувствии Решетников сказал:

– Геш, у нас слух прошел, будто тебе зимой отвал устроили.

– Было, – махнул Скачков.

– Кто вернул? Степаныч?

– Да потолковали, знаешь, вроде бы надо поиграть.

– И правильно. Не торопись.

– А ты думаешь я тороплюсь? – рассмеялся Скачков.

– Как нога, Геш?

– Да вот с ногой-то плоховато, – признался Скачков. – Болит.

– Это худо. Худо, брат…

– Слушай, Леха, у нас недавно слух пошел: Комова будто бы хотите брать?

– Мы? – удивился Решетников. – Или у нас коньяк некому гвоздить? А что его – совсем?

– Вроде…

Поговорили еще о том о сем.

– Так что, Геш, значит, завтра увидимся.

– Выходит…

С каждым поколением футболистов связан свой кусок истории любимого спорта. На долю поколения, к которому принадлежали Скачков и Решетников, выпал период досадных поражений, шараханья от одного заграничного образца к другому, все большей утраты завоеванных позиций. Кроме того им вместе довелось пережить один из самых мрачных дней этого времени.

Сборная олимпийская команда тогда упорно готовилась к последнему отборочному матчу в своей подгруппе. Предстояла встреча в Швеции, в Стокгольме. Вопрос стоял так: быть или не быть. Третий раз нашей команде грозила участь неудачников, третий раз подряд наши футболисты, обладатели золотых олимпийских медалей в Мельбурне, не могли пробиться в финальную пульку очередной Олимпиады.

В Москве, на базе, где готовилась команда, и в Стокгольме, в отеле, Скачков жил в одной комнате с Алексеем Решетниковым. Обстановка складывалась нервозной. Угроза поражения давила на всех: на игроков, на тренеров, на специалистов, сопровождающих команду.

К ответственному матчу команду готовил молодой тренер, недавно защитивший диссертацию, но еще не опытный на тренерской работе. Чем меньше оставалось до матча, тем больше он боялся не оправдать возложенных на него надежд. Изнемогая под бременем ответственности, он не знал покоя даже в дороге. Эта угнетающая тяжесть диктовала ему все поведение и сказывалась на тренировках, в отборе окончательного состава, а особенно проявила себя в Стокгольме, где для футболистов был установлен такой режим, что шведские журналисты назвали их «селестинскими затворниками» (по названию отеля, где остановилась советская команда).