В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович - Страница 35

В день «чистилища» утро на базе прошло как обычно, но к концу завтрака шофер Николай Иванович подал автобус.

В столовой Скачков сходил на кухню и взял из холодильника литровую банку свежего молока. Молоком команду поили «от пуза», как говорил Стороженко, сохранивший крестьянскую привычку есть внимательно и много. Из всей команды только Серебряков не переносил молока, и для него варили сладкий вишневый кисель.

Допивая прямо из банки, Скачков старался представить, что сегодня будет на «чистилище». Эти собрания в кабинете начальника дороги за длинным полированным столом, поставленным впритык к рытвинскому, всегда проходили по много раз отрепетированной схеме, и импровизации допускались – в зависимости от остроты вопроса, настроения капитана и диспетчера всей этой сыгранной кабинетной команды. В таких случаях чаще всех реплики подавал директор домостроительного комбината Феклюнин, оживляя заседания грубоватым простонародным юмором. Безжалостные замечания его, как правило, доводили тренеров, людей уже немолодых, до нервной дрожи, до валидола.

Заседания «чистилищ» напоминали Скачкову игру в одни ворота. На его памяти не было случая, чтобы тренер, выставленный в одиночку против всей рытвинской команды, избежал разгрома или хотя бы частично отстоял свои позиции. Сопротивляться было бесполезно, и наиболее опытные скоро постигали, что самое лучшее в таких случаях – опустить руки и заранее смириться с поражением.

Люди, важно восседавшие за полированным столом, многие годы проникались сознанием своего исключительного влияния на судьбу команды. Незаметно, от сезона к сезону, они усваивали привычку вторгаться в такие глубины тактики и техники футбола, где тяжко и специалисту. Собственное их невежество позволяло им тасовать команду, словно колоду карт, и свысока поглядывать на тренера, с апломбом стучать его по темечку и наставлять. Это же так просто: выиграть! Нужно только сделать то-то и то-то… И тренеру, стоявшему у стола с заготовленными расчетами в руках, хотелось сказать, что команда хочет выиграть, команда выложит все силы, однако надо же учитывать, что паренек, которого тут предлагают на место, скажем, центра нападения, при всем его старании даже не впишется в ансамбль, в организм команды – не того уровня игрок; что надо бы еще учесть больную ногу Кудрина, что Стороженко после травмы не сбросил еще нескольких килограммов липшего веса, что у Маркина повреждено плечо… да мало ли! Команда – организм сложный. Так вот поди же, докажи!

После завтрака два часа полагалось на теоретические занятия. Собираясь у себя в комнате, Скачков слышал топот в коридоре: ребята направлялись в зал.

В автобусе сидели принаряженные Маркин и Арефьич. Едва Скачков поднялся на ступеньку, Арефьич захлопнул дверь и кивнул шоферу: поехали. Скачков сделал изумленные глаза: Иван Степанович? Арефьич отвернулся и стал смотреть в окно.

«Начинается!» – неизвестно к чему подумал Скачков.

Как всегда, к приходу автобуса с базы участники заседания были в сборе. На этот час отменялись все дела.

Отсутствие старшего тренера сразу бросилось в глаза. Переглянулись Сухов с Комовым, закряхтел толстенький Феклюнин, покачивая головой. Что это? Новый вызов? Объяснению Арефьича, что Каретников заболел и просил его извинить, никто не поверил.

Со времени последнего матча Рытвин словно постарел. Страдал он не столько от того, что его не допустили в раздевалку, сколько от того, что об этом мгновенно узнал весь город. И он сознавал свое бессилие немедленно расправиться с непокорным тренером.

То, что Каретников не приехал сегодня на заседание, было для него большим облегчением: сама собой отпадала необходимость каким-то образом реагировать на оскорбление. Однако с другой стороны и сам он, и все остальные почувствовали себя как бы не у дела: а ради чего, собственно, стоило собираться?

Докладывал Арефьич, давно знакомый всем и каждому. Ленинградская команда – противник слишком известный, и он подробно охарактеризовал каждого из игроков, предсказав, что гости скорей всего с первых же минут предпримут решительный штурм, стремясь первыми добиться превосходства в счете. Правда, в последних матчах было замечено, что в линии полузащиты у них часто пробуются новые игроки, – видимо, тут у них самое слабое место. Поэтому на базе, на тренерском совете, был принят такой план: выдержать первые атаки, а затем, подолгу разыгрывая мяч, навязать свой неторопливый темп и, постепенно завоевывая центр поля…

Со своего места Скачков увидел, как вдруг брезгливо полезла вперед жирная рытвинская губа. Арефьич еще продолжал выкладывать свои соображения, а по кабинету замелькали переглядывания, сокрушенно запокачивались головы, наконец раздались иронические, нисколько не скрываемые вздохи – игра пошла! (Ах, не Арефьича хотелось им иметь сейчас навытяжку перед столом!). Состоялась коротенькая молчаливая оценка между двумя наиболее сыгранными нападающими – Феклюниным и Рытвиным. «Ну, видел?» – одним движением бровей спросил начальник дороги, кивнув на тренера. «Так, а я что говорил?» – мгновенно отреагировал тот. После этого Рытвин откинулся в кресло, устремил глаза в потолок и испустил такой разочарованный вздох, что Арефьич оторвался от своих записей и замолк.

– Ну вот! – начальник дороги с убитым видом пригласил всех собравшихся разделить его горе. – Беда мне с этими стратегами, просто беда! Послушайте… как вас там… – немедленно подсунулся Ронькин и напомнил имя, отчество, однако Рытвин отмахнулся. «Они будут нападать!» А я считаю, что нападать должны мы! – И стукнул по столу. – Мы же на своем поле играем. На сво-ем! Так на какой, извините, черт мы будем отдавать им инициативу? И вообще… Кого вы, кстати, ставите девятым номером? Кто у вас там намечен? Ну-ка…

Арефьич удивился. С «девяткой» разнотолков вроде бы не ожидалось: Серебряков. А кого еще? В прошлом сезоне парень несколько раз пробовался в «основе», затем неплохо показал себя на юге.

Но здесь забыли, как в игре с торпедовцами Серебряков красиво выйдя на ворота, пробил мимо. К тому же и Сухов с Комовым, пришедшие сегодня раньше многих, успели кое с кем поговорить.

Феклюнин, сидевший в кабинете вольно и непринужденно, как человек свой, приближенный, поднял толстенькие плечи и голосом тонким, нарочито дурашливым, изрек:

– Ото ж як у той бабы: ох, бачу, як пришла Гапка да як пидняла спидныцю…

В битком набитом кабинете грохнул смех, и Арефьич, стоявший у торца длинного стола, с этой минуты превратился в обвиняемого, теперь ему оставалось одно – оправдываться.

Военком Цыбин отсмеялся, смахнул в уголочке глаза набежавшую слезинку и возмущенно загудел:

– Не понимаю… На такой матч и ставить, извините… Да вспомните, как он с «Торпедо» мазанул!

И пошла игра, пошла распасовка! Бедный Арефьич успевал только поворачиваться.

Наконец Рытвин схватил карандаш, быстро что-то записал в блокнот. К нему склонился Ронькин и начал нашептывать, Рытвин послушал, сморщился и замотал щеками:

– Оставьте! Искать все же надо, дорогие товарищи, искать. Такая у нас странища – и чтобы не было талантов? Да не поверю! Не поверю, хоть убейте! – Победным взором он обвел все застолье и получил в ответ дружные энергичные кивки: действительно, поверить в такое было невозможно.

– Ладно, собираюсь я скоро в Куйбышев слетать. Пошарю я у них, конечно, посмотрю, что есть…

Арефьич, теребивший в руках заранее продуманные наметки, попытался подать голос, но Ронькин выразительным жестом остановил его. Это было обязанностью Ронькина: вовремя пресекать возражения тренеров. Сам же он нашел момент подходящим и встал, одернул пиджак затянутый галстуком, застегнутый на все пуговицы. И все поняли, что сейчас будет сказано нечто важное.

Речь Ронькина была короткой, но заслуживающей внимания: он доложил, что на примете имеется один нападающий из Казани, да вот беда – за парнишкой уже ведут охоту несколько столичных клубов. Новость показалась стоящей, все в ожидании повернулись к Рытвину. Начальник дороги самолюбиво выпрямился.