Когда пришли триподы - Кристофер Джон - Страница 17

Энди объяснял:

– Я сказал, что ударю, если кто-нибудь назовет меня снова грязным англичанином. После этого они напали. Мне жаль, что я вызвал такие неприятности, но разве я мог слушать и молчать?

– Да, не мог, – ответил папа. – Я понимаю тебя. Но в будущем придется поступать именно так – слушать и молчать. Это другой тип ксенофобии, чем на Гернси, но все же это ксенофобия.

Анжела спросила:

– А что такое к-сену-фоб-и-я?

– Боязнь чужеземцев. Страх и ненависть. Это ценная защита для племени, но для посторонних очень плохо. Забавно. Внешне то, что мы видели в Гернси, кажется лучше – люди просто хотят, чтобы их оставили одних, жить сами по себе, а здесь ксенофобия агрессивна: явное стремление нападать на чужаков. Но она более здоровая. Швейцарцы укрепились в том, что они швейцарцы, и ненавидят всех, кто не швейцарец. Нам трудно, но для них это хорошая защита от триподов.

Он продолжал обсуждать это с Мартой, а поезд набирал скорость. Мы снова увидели озеро, спокойное и мирное, две-три лодки и старомодный колесный пароход двигались в направлении Женевы. Я думал о своем участии в происшествии. Я пытался увести Анжелу, потому что она девочка (и моя сводная сестра) и нуждается в защите. Но это означало оставить Энди во власти толпы. Надеюсь, он понимал, почему я так поступил. Один глаз у него почти закрылся, все вокруг распухло. Он увидел, что я смотрю на него, и подмигнул здоровым глазом.

Папа звонил Ильзе из Женевы, и, когда поезд остановился в Интерлейкене, она ждала на платформе. Она поцеловала Марту, обняла Анжелу, но через плечо Анжелы не отрывала взгляда от папы. Потом они медленно двинулись навстречу друг другу. Она протянула руки, и он взял ее в свои. Так они стояли, улыбаясь, прежде чем он поцеловал ее.

Наконец Ильза оторвалась. Она улыбалась и плакала в одно и то же время. Отвернувшись от отца, она посмотрела на меня.

– Лаври, – сказала она. – О, Лаври, как приятно снова увидеть тебя.

Она подошла ко мне, и я протянул ей руку.

– И я рад.

Странно. Я протянул руку, чтобы она не поцеловала меня; и сказал, что рад ее видеть, просто так; но оказывается, я на самом деле рад.

8

Фернор – маленькая горная деревушка, куда ведет единственная дорога. По одну сторону вздымается лесистый склон горы, по другую – открывается захватывающий вид на долину глубоко внизу. Дорога из Интерлейкена здесь практически кончается или почти кончается; она продолжается как немощеная тропа и ведет еще к полудюжине домиков и наконец к гостинице Руцке.

Первый дом Руцке был построен дедом Ильзы как дача для семьи, но между мировыми войнами ее отец перестроил дачу, расширил ее и превратил в гостиницу. В ней восемь номеров, несколько комнат для посетителей и терраса впереди; на ней телескоп и на шесте швейцарский флаг.

Швейцба перестала принимать посетителей, когда Швейцдед заболел. Кроме членов семьи, теперь здесь жил только работник по имени Йон, он был даже старше Швейцдеда. Он присматривал за животными – несколькими курами и двумя коровами, которым позволялось бродить по окрестным горным лугам с колокольчиками вокруг шеи, – и еще он стрелял дичь. У него был старый дробовик, за которым он любовно ухаживал.

Швейцба была седовласой и полной. Она плохо говорила по-английски, и казалось, боится папы и еще больше Марты, которая разговаривала с ней мягко, но скорее так, как говорят с домработницей.

На второй день выпал снег, но почти немедленно растаял; Ильза сказала, что для этого времени года тепло. Я с жадностью смотрел на стойку с лыжами в одном из сараев, которую мы обнаружили с Энди. Мы с ним изучали окружающее. Местность над деревней довольно скучная – объеденная коровами трава и булыжники, но ниже – более интересная, там росли сосновые леса и было несколько отличных склонов. Внизу, в долине, виднелось озеро, и в телескоп мы могли следить за лодками. Телескоп работал, когда в него опускали монетку, но ящик для денег был открыт, поэтому можно было снова и снова опускать одну и ту же двадцатицентовую монету.

Мы также помогали Йону смотреть за курами и коровами. Куры иногда прятались, и нам приходилось отыскивать яйца, а коров нужно было вечером отыскивать и приводить. Я попытался уговорить Йона доверить мне ружье, но не смог. Жизнь не очень интересная, но приятная. К тому же Швейцба готовила гораздо лучше Марты.

Ее муж, Швейцдед, целые дни проводил в большой двуспальной кровати в их спальне. Только в очень хорошую погоду Швейцба и Йон перемещали его на террасу. Иногда я сидел с ним, но никогда не знал, о чем говорить, а он тоже не разговаривал. Но он всегда улыбался, когда в комнату входила Анжела. Не знаю, понимал ли он, что привело нас сюда, и знал ли вообще о триподах.

Швейцарское радио и телевидение вели передачи на французском и немецком; Ильза пересказывала нам, что сообщается о событиях во внешнем мире. Казалось, повсюду у власти люди в шапках, но швейцарцы не беспокоились. Сотни лет их окружали диктатуры, империи и тому подобное, и они научились игнорировать их. Их защищали горы и армия, куда входили все взрослые мужчины. Триподы, конечно, помеха, но Наполеон и Гитлер тоже были помехой. Они чувствовали, что им следует только держаться своих гор и продолжать быть швейцарцами.

Разумеется, они предпринимали меры предосторожности. С самого начала своих триппи изолировали и поместили под вооруженной охраной в лагеря. Те, что избежали облавы и пытались распространять шапки, были быстро пойманы и изолированы. Ильза, видевшая вещи только со швейцарской точки зрения, была уверена, что сумасшествие по поводу триподов быстро кончится. Папа был настроен не столь оптимистично, но надеялся, что швейцарцы сумеют отрезать себя от остального мира, оставшись оазисом свободы.

В деревне мы сначала встретились с таким же враждебным отношением, как в Женеве и Лозанне. Жители деревни игнорировали нас, а хозяева магазина – тут был маленький универсам, объединенный с булочной, – оставались угрюмыми и неприветливыми. Когда пришло время возобновлять наше разрешение, деревенский полицейский, человек по имени Грац, долго колебался. В конце концов он сказал, что возобновит разрешение только потому, что мы родственники Руцке: Швейцдеда здесь хорошо знали и уважали.

Местные мальчишки пошли дальше и преследовали нас, выкрикивая оскорбления. Главой у них был Руди Грац, сын полицейского. Ему было тринадцать лет, но он крепкий парень и особенно изощрялся в отношении Энди.

Когда это случилось в третий раз – мы как раз возвращались из деревни в дом Руцке, – Энди остановился и повернулся. Швейцарские мальчишки тоже остановились; Руди сказал что-то на местном диалекте, и остальные засмеялись. Энди подошел к ним и произнес одно из немногих немецких слов, которые знал: «Dummkopf», что значит «дурак».

Драка продолжалась минут пять. Энди был хладнокровнее и лучше боксировал, а у Руди оказался хороший удар, и он несколько раз сильно ударил Энди. Ссадина у Энди под глазом снова открылась, и он потерял немало крови. Однако именно Руди первым прекратил драку. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Энди протянул руку. Швейцарец не обратил на это внимания и отвернулся, товарищи последовали за ним. После этого дружелюбнее они не стали, но преследовать нас прекратили.

Иногда Анжела требовала, чтобы мы брали ее с собой, и изредка получала улыбки: вероятно, потому, что она маленькая девочка, к тому же хорошенькая.

Она подружилась со старой лошадью, отставницей швейцарской армии, которая паслась в поле недалеко от пекарни. Однажды, поласкав лошадь и поговорив с ней, она сказала:

– Немного похожа на Принца. Тебе не кажется, Лаури?

Я осторожно ответил:

– Немного.

– А что будет с Принцем?

– Ничего. В конюшне за ним будут смотреть, пока мы не вернемся.

Она презрительно посмотрела на меня.

– Но мы ведь не вернемся. Так только говорят.