Топот шахматных лошадок - Крапивин Владислав Петрович - Страница 21

– Я смотрю, ты опять бездельничаешь…

– Да, – сказал Костя.

– Репетиторша по английскому жаловалась: ты не делаешь задания.

– Да, – сказал Костя.

– Она тратит на тебя силы, пытается вдолбить в тебя знания…

– Ничего она не пытается, – сказал Костя, подбросив и поймав Пантелея. – Она дура. И нужны ей не мои знания, а твои деньги. Потому и жалуется. Чтобы показать старание.

– Давай наймем другого репетитора.

– Зачем?

Костя почуял, как отец начал сдержанно закипать.

– Что значит «зачем»? Без английского ты никуда!

– А куда "никуда"? – спросил Костя, а Пантелею мысленно сказал: "Ты у меня самый хороший".

– "Никуда" – значит ни в какое дело, – терпеливо разъяснил Андрей Андреевич Рытвин, главный акционер, генеральный директор, председатель всяческих советов и прочая, прочая.

– А в какое дело? Как у тебя? – простодушно спросил Рытвин-младший.

– Оно тебе чем-то не нравится?

– Я не понимаю – зачем?

– Что «зачем»? Зачем я не сплю ночами, рискую головой, воюю с дураками, перекраиваю экономику области?

– Ну да… Только ты не перекраиваешь, а накапливаешь капиталы. Сам говорил.

– А это по-твоему не цель?

Тогда-то и состоялся разговор о ледоколе, про который Костя сказал Белке. (И она не знала, как царапнулись у него в горле слезинки, он сглотнул их вместе с мороженым).

Отец постарался перейти на философский тон:

– Дорогой мой, каждому в мире отпущена своя доля. И если мне написано судьбой быть не шаландой, а большим кораблем, то я обязан им быть.

– И грузишь, грузишь трюмы. А зачем? У тебя ведь и так все есть. Оставил бы что-нибудь и другим…

– А я и оставляю! – рявкнул отец. – Многим! В том числе и тебе! Чтобы ты не знал нужды, не пресмыкался перед всякой сволочью, а стал в жизни хозяином!

– Хозяином станет Шурик, – вспомнил Костя старшего брата. – У него все данные…

– И ты сможешь, если захочешь!

– А зачем? – Он сказал это спокойно. Отец же решил, что сын издевается.

– Если ты еще раз скажешь это дурацкое слово, я дух из тебя вышибу!

– Ладно, – покладисто отозвался Костя. – Но я все же скажу еще раз. Зачем прогнал Вадима?

– Вот оно что! Будешь указывать, каких я должен тебе выбирать охранников?

– Он был не охранник, он мой друг.

– Знаем мы таких друзей! Сперва ходит, как ласковый кот вокруг сала, а потом потащит к себе в постель. Слышал небось про таких… "любителей мальчиков". Не грудное дитя ведь…

– Слышал. Вадим не такой… – мысленно сжав кулаки, выговорил Костя. – У него, между прочим, жена и дочка.

– Да хоть сто дочек!.. Видел я, как он гладил тебя то про головке, то по плечику.

– Он не гладил меня ни разу в жизни! Он только говорил со мной… по-человечески…

– Ну да, и это тоже. Знаю, сообщали. Беседы на тему, что не в богатстве счастье.

– А оно в богатстве?

– А это не тебе судить! Подрасти сперва, хлебни с моё, а потом решай!

– Не буду я хлебать… твое. Нет аппетита, – полушепотом сказал Костя (защекотало в горле). И посадил Пантелея верхом на колено.

– Слушай, ты!.. – взревел папа Рытвин. – Думаешь, можно плевать отцу в рожу?! Сопляк! Я тебя взгрею так, что не сядешь целый месяц!

Костя пересадил Пантелея с колена на грудь и пообещал:

– Я не сяду, а ты сядешь. Надолго. За насилие.

– Чего-о? – От неожиданности Рытвин-старщий запел петухом. Подбоченился, нагнулся над диваном: – Станешь жаловаться на меня? Дурачок ты мой ненаглядный! Неужели ты не знаешь, что я при таком деле куплю всех экспертов и адвокатов, и ты поедешь в дальнюю клинику для детей-психопатов. И там с тебя будут снимать стружку, пока не вытешут какого надо!

Костя на груди под Пантелеем быстро тронул крохотный шарик на шнурке. Потом сел, уперся локтями в диванный валик.

– Папа…

– Что? – растерянно сказал Рытвин-старший, услышав непонятное изменение в тоне сына.

– Папа, ты до сих пор не понял, да? После того, как она уехала, я не боюсь ничего.

Отец обмяк. Оглянулся, притянул круглый вертящийся табурет, сел…

– Костик… но это же она уехала, сама. Я-то при чем? Она сама захотела, чтобы ты остался со мной. Артистическая натура, дальние поездки, новая любовь…

– Как и у тебя, – бесстрашно хмыкнул Костик. – У тебя это было раньше…

– Ну и что? Было… Как говорят, сердцу не прикажешь… А что, разве Эмма Сергеевна плохо к тебе относится?

– Что ты, замечательно, – искренне сказал Костик. – Да только не все ли равно…

– И что теперь? Ну, теперь-то что? – почти простонал отец. – Ведь человека-то не вернешь… Я же не толкал ее на эту дурацкую Суматру, она поехала стем …

– Ты даже не пытался уточнить списки… – сипло от слез проговорил Костя.

– Да пытался я! Ты просто не знаешь, как пытался! Но там погибли больше двухсот тысяч! Разве найдешь каждого? Ты считаешь, будто я в чем-то виноват! А в чем? Сдвинулись тектонические плиты, это планетарный процесс! По-твоему, я мог их удержать?

– Конечно, не мог, – мстительно сказал Костя. – Даже твои капиталы здесь без пользы.

– Да. Я не Господь Бог!.. А то, что она оставила тебя со мной, это счастье. Для тебя. Уехал бы с ней загорать на Индийский океан и где был бы теперь? Лучше было бы?

– Да… – шепотом сказал Костя. – Да…

Было бы лучше. Чтобы не выть в подушку по ночам, чтобы, не обливать слезами Пантелея – единственного оставшегося друга. Хотя и в слезах не было ни капли облегчения. Ведь если бы расстались просто так, на время, если бы она уехала, пообещав: "Я вернусь, мой маленький, и заберу тебя…", можно было бы рыдать и в то же время мысленно прижиматься к ней! Помнить по-хорошему. А как помнить ее, когда она тебя бросила … Гибель была не одна, их было две!

Костик головой Пантелея прикрыл себе губы. Чтобы не дрожали.

Отец сказал неуклюже:

– Вот мусолишь это… недоразумение. Раз уж не можешь расстаться с детскими привычками, давай купим игрушку посовременнее. Говорящую, с электроникой…

Косте сразу стало полегче. Потому что можно ощетиниться и загнать слезы поглубже. Можно ответить.

– Что ты, папа, – сказал Костя вежливо. – Это давний друг. Давних друзей не бросают, а новых не покупают. Это ведь не жена…

Ох как хотелось, чтобы отец ударил с размаху, швырнул на пол, избил до потери сознания!

Отец встал, пошел к двери. Там оглянулся. Проговорил хрипловато, как курильщик, хотя сроду не курил:

– Костик, а я ведь тебя люблю… Но что я могу сделать?

Тогда Костя сказал ему в спину:

– Можешь. Верни Вадима.

Рытвин-старший замер на миг, ухватившись за косяки.

– Нет, – ответил он. – Ради тебя как раз – нет.

Этого Костя, конечно, не рассказал Белке. Хотя, по правде говоря, хотелось рассказать. Потому что она слушала как-то по особому. Наверно, и сама этого не замечала – небось, думала, что насмешничает или изображает равнодушие, а глаза делались за очками… ну, похоже, как у Вадима, когда он сажал Костика напротив и спрашивал: "Что с тобой, отрок?"

Белка и сама не знала за собой такого свойства. Уже много позже, осенью, Вашек сказал ей: "У тебя глазища, Элизабетта, будто катушка для ниток".

"Ничего себе сравненьице!" – возмутилась она.

"Та-а. Ты глядишь на человека сквозь свои очки, будто вытягиваешь из него всё и мотаешь на себя, как на нитку".

"Ну да! И за это меня считают конфликтной личностью и зовут "Элизобетономешалкой".

"Мешалку" ты придумала сама. А на самом деле ты "моталка".

Она замахнулась на Вашека, а вертевшийся рядом Сёга заметил:

"Тили-тили, тили-тили, что-то вновь не поделили…"

Тогда они решили надрать ему уши, но этот негодный тип ускакал вместе с Драчуном, Дашуткой и Славиком Ягницким зажигать осенние фейерверки.

…Нет, все равно Костя не стал так уж сильно откровенничать. После рассказа по спор о "ледоколе и лодке" он только хмыкнул: "Видишь, вечный конфликт отцов и детей, как в передаче "Семейные окна". Особенно, когда речь о смысле жизни…" И вдруг, сделав новый глоток, он глянул непонятно. То ли дурашливо, то ли всерьез: