Тополиная рубашка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 7

Мешок неизвестно чей. На плетень попал неизвестно откуда. Но легче уж предположить, что он выпал из пролетавшего ночью самолета, чем поверить в ржавых ведьм. А скорее всего, его принес зачем-нибудь тети Тасин племянник или достала где-то мама, приготовила под картошку. Но спрашивать никого я больше не стал. В самой глубине души я чувствовал: все откажутся. А так оставалось хоть какое-то реальное объяснение.

Мешок я спрятал под крыльцо. Никто его не хватился. Я полдня ходил по окрестным переулкам, брал у заборов горсти тополиного пуха, прятал под майку. Когда майка надувалась на животе, я относил добычу во двор и складывал в мешок.

Я понимал, что занимаюсь ерундой. Даже перед самим собой было стыдно. И я убеждал себя, что просто играю. Имею я право играть как хочу? Вот и придумал себе сказку про ржавых ведьм.

Но играл я только наполовину. А наполовину собирал тополиный оброк по правде. Потому что боялся. Это так же, как если запинаешься левой ногой. Знаешь, что никакого несчастья не будет и все приметы – чепуха, а все равно незаметно складываешь пальцы замочком…

К обеду мешок наполнился легким, неслежавшимся пухом на четверть. Тут я как-то сразу устал, обругал себя за глупость, заскучал по друзьям-приятелям и отпросился у мамы на улицу Герцена.

Мы с ребятами сходили на Туру и выкупались, потом с компанией из соседнего большого двора погоняли на пустыре мячик. Затем сыграли два раза в мушкетерскую игру “королевские подвески”, и вдруг наступил вечер. И я увидел, что пора домой. И вспомнил, что мешок на три четверти пустой. Опять я выругал себя за дурацкие мысли и боязливость, но… теперь сумерки и время снов были уже близки. И я, вздохнув, подобрал у забора и спрятал под майку несколько горстей пуха – того, что разлетался по окрестным кварталам со старого тополя.

Это мое тайное дело заметил Толька Петров и, конечно, сунулся с вопросом: зачем? Я ничего не мог придумать с ходу и огрызнулся: не суй свой рыжий нос. Это было необдуманно: Толька сразу настроился на кулачный лад. Нас растащил дядя Боря, вовремя вышедший на крыльцо. Он сказал, что честные рыцарские поединки надо устраивать ясным днем, а сейчас уже десятый час. Солнце висело в самом конце улицы большущим красным глобусом. И я направился туда, к этому глобусу. В той стороне была улица Нагорная…

Дома я поужинал и лег спать. То есть не спать, а ждать: случится э т о или нет? Дом неторопливо затихал. За окнами так же не спеша собирались прозрачные, будто марля, июньские сумерки. А я ждал полуночи, ждал со смесью страха и желания. По-прежнему боялся я ведьм, но… жаль, если сказки больше не будет. И зря я, что ли, собирал пух?.. А если ведьмы рассердятся, что мало? Степанида опять заведет свое: “Съедим, да и дело с концом… ” Да ну, чушь все это, не съедят… За такими мыслями я сам не заметил, как оказался на первом этаже сна. Просто понял, что уже сплю. Сказка неслышно звенела в тишине тысячью струн-паутинок. Это звенело во мне ожидание.

Но… звенело, звенело, а дальше – ничего. Часы не появлялись. Сказке чего-то не хватало. От досады мой страх почти исчез. Я встал, будто кто-то посоветовал мне, что делать. Нащупал на столе, среди раскиданных книжек, огрызок синего карандаша и быстро, коряво нарисовал на обоях круг и цифры. И две стрелки: короткая на двенадцати, а длинная – она чуть-чуть не дошла до верхней черты.

И тогда… тогда сказка набрала полную силу. Сидя на кровати, я увидел, как нарисованная длинная стрелка шевельнулась. Я забыл дышать. А стрелка эта тихо двинулась вправо и слилась с другой в одну черту. В ту же секунду я ощутил нервами неслышный стук в дверь…

Все было как вчера. Так же за дверью оказались Настя и Глафира. Так же шли мы через огород к баньке, а в ней мерцал огонек. Я нес на плече тощий мешок с невесомым оброком.

Конечно, Степанида просипела:

– Вот они, нонещние-то, работать им неохота. Ничего не набрал…

– Да ладно, хватит и того, – отозвалась Настя. И добавила непонятно: – Много ль ему надо…

– Ишшо и свалялось, поди, все… Тогда съедим.

Я вздохнул: надоело уже.

Никто меня, конечно, не съел. Сказали, чтобы сел на лавку у окошка и вел себя тихо, “не шебуршался и не мешался”. Из темных углов ведьмы достали прялки – я такую видел у тети Таси. Разделили на три охапки тополиный, пух, привязали к узорчатым лопаткам на подставках, сели, взяли веретена.

Веретена завертелись, запели, как быстрые волчки, из пуха из-под ведьминых пальцев побежала тонкая серебристая нить.

“Вот оно что! Волшебную пряжу делают…” – догадался я.

Веретена жужжали ровно, минуты бежали однообразно, а мне было нисколечко не скучно. Меня завораживал бег серебристых нитей. И от мысли, что я вижу колдовство, опять появилось сладковатое замирание.

Ведьмы негромко запели. Вернее, пела Настя -чисто и хорошо, – а Глафира и Степанида лишь хрипловато подтягивали.

– Ну, чё про нашу песню скажешь? Али совсем плохо поем? – проворчала в углу Степанида.

– А чё сказать? – откликнулся я с некоторым ехидством. – Если скажу, что плохо, так вы сразу: “Съедим! ”

Глафира тихонько закашляла-захихикала. А Настя смотрела серьезно и вопросительно.

Я, конечно, уловил в песне намек. Мне как раз было девять лет и девять месяцев. Но ни обновки, ни особой ласки я пока не видел, поэтому ответил уклончиво:

– Хорошая песня. Только непонятная какая-то. И грустная…

– Ох, батюшки, “грустная”, – забубнила старуха Степанида. – Будто есть нам с чего веселиться-то…

– Кабы кто развеселил, – поддержала ее Глафира. – А то мы только и знаем песни выть… Хоть бы ты, Тополёк, рассказал нам что хорошее.

Она впервые назвала меня так ласково. И я от благодарности сразу сказал:

– Я рассказывать плохо умею, а книжку могу почитать, если хотите.

– Какую книжку-то? – оживленно спросила Настя. И даже веретено остановила.

Я мысленно перебрал свои любимые книги. “Робинзон” и “Гулливер”, пожалуй, не годились. “Тимур и его команда” тоже не для такой обстановки. “Морские рассказы” Станюковича? Нет, это не для ведьм. И я вспомнил Пушкина. “Повести Белкина”! Там есть рассказ “Гробовщик”. Про мертвецов и всякие страхи. Наверно, ведьмам понравится.

– Сейчас принесу! – Я поднялся с табуретки.

– Сбегёт, – нерешительно сказала Степанида. – Он ведь нас все ишшо опасается…

– Да вернусь я, честное пионерское!

– Зачем бегать-то, – возразила Настя. – Ты вспомни, какая книга и где она. Получше вспомни…

– Да помню я!

– Эта, что ль? – Настя махнула веретеном, и знакомые “Повести Белкина” в старых коленкоровых корочках оказались на краю стола.

– Ой… – сказал я с испугом. Это было первое явное колдовство, которое сотворили на моих глазах ведьмы. Глафира самодовольно кашлянула. Степанида покряхтела: