Тополиная рубашка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 6

А у Насти лицо было круглое и красивое. Совсем еще нестарое. Даже почти молодое. Только морщинки у глаз и тени под нижними веками мешали полной молодости. Зато щеки были гладкие, как у девчонки, и губы красные и пухлые. Из-под зеленого платка торчала темно-рыжая, как старая медная проволока, прядка. А глаза ее оказались желтовато-серые, я это заметил, когда Настя близко глянула на меня и сказала:

– На, тасуй колоду. Умеешь?

Я взял. Карты были твердые, новые. На оборотной стороне, которая называется “рубашка”, темнел краснокоричневый узор из листьев и завитушек, а в середине его проступала фигурка глазастой совы. Я сразу вспомнил, что такие карты весной пропали у Нюры. Она долго горевала и все расспрашивала, не видал ли кто случайно. А тетя Тася с явным намеком поглядывала на меня. Однако Нюра сказала: “Чё ты на ребенка-то зря глядишь”. А я шепотом обозвал тетю Тасю “свинячьей дурой”. Она услыхала, наябедничала маме, мне влетело, велели просить прощения. Конечно, я не стал… В общем, было дело…

А карты, значит, вот они! Я даже разозлился: за что страдал?

Я сердито стал тасовать краденую колоду и тут же увидел: нет, не краденая! Это были совсем другие карты. Странные! Карты “наоборот”!

Черви и бубны оказались черные, а пики и трефы – ярко-алые. Кроме них встречались и совсем незнакомые знаки: крошечные черные коты, коричневые черепа, зеленые листики… Но не это меня больше всего удивило. Поразили фигуры. Королей, валетов и дам рисуют до половины: одна голова вверху, другая внизу. Здесь тоже были половинки, только нижние: от пояса до пяток! Я видел длинные пышные юбки и острые туфельки, красные ботфорты с отворотами, атласные штаны с бантами, разноцветные чулки, башмаки с пряжками и полусапожки со шпорами. Колода оказалась толстенная – наверно, не меньше сотни карт. И, конечно, каждая карта – заколдованная…

– Чё разглядывать, дело делать надо, – сказала Глафира. Взяла у меня колоду, раздала каждому по шесть карт, оставшуюся пачку шлепнула посреди стола. Хихикнула: – Мурки – козыри.

Я увидел, что козыри – черные кошки.

Пошла игра в подкидного. Я осторожно сказал, что боюсь запутаться в незнакомых мастях.

– Как запутаешься – съедим, – пообещала Степанида. Настя неласково зыркнула на нее.

Я не запутался. Хотя и робел, но играл аккуратно. К тому же мне везло: достался козырный туз – одинокий черный кот с задранным хвостом. Его я и выложил в конце игры со скромно-победным видом.

Проигравшие Глафира и Степанида обиженно сопели. Степанида что-то опять буркнула насчет съесть, но себе под нос.

Вторая игра пошла азартно. Тетки с размаха хлопали картами по столу, и всякий раз по доскам стукали железные браслеты. У каждой был браслет. Я разглядел, что они тяжелые и ржавые. (Интересно, зачем они?) От первых ударов я вздрагивал, потом привык. И вообще потихоньку перестал бояться. Увлекся. Тем более что на этот раз мы с Настей проигрывали, надо было не зевать. Степанида, видно, прибрала себе немало козырей и довольно хихикала.

– … А ну, стойте, бабы! – вдруг весело крикнула Настя. Я даже подскочил.

Настя хлопнула свои карты о стол, только одну оставила в пальцах. Проговорила хитровато и ласково:

– А вот и он, листик наш тополиный. А вы-то не верили…

И повернула карту к нам.

Видимо, это был валет масти “зеленый лист”: в углах карты буква “В” и яркие листочки. Но странный какой-то валет. И дело не в том, что ноги вместо головы (к этому я уже привык). Сами по себе ноги были странные, не “придворные”: в мятых штанах до колен, в коричневых рубчатых чулках – полинялых и с дыркой на щиколотке. В брезентовых полуботинках – одна подошва слегка оттопырилась, как капризная губа.

Рисунок был четкий, будто цветная фотография. И я опять испугался, потому что сразу все узнал: и оттопыренную подошву, и разлохмаченные шнурки (один черный, другой коричневый), и белую кляксу на башмаке (Нюра капнула белилами, когда красила подоконник). В этих башмаках я ходил в школу в апреле – как раз когда у Нюры пропали карты. И дырку на щиколотке я вспомнил: зацепился за щепку, когда мы на школьном дворе помогали разгружать дрова. А самое главное – тут уже не отопрешься, – из кармана штанов торчала рукоять рогатки, оплетенная желтым и красным проводом. Эту рогатку я выменял у Амира на шарикоподшипник для самоката…

– Ну? Разве не похож? – с победной ноткой спросила Настя. – И белобрысенький такой же, и нос сапожком, и ухи оттопыренные да облезлые. Чисто фотокарточка!

“Где они увидели нос и “ухи”? ” – подумал я и опять испугался. Глафира хихикнула и подтолкнула меня локтем. Стало щекотно. И мне показалось, что все четыре ноги на карте беспокойно дрыгнулись. Я мигнул. Настя быстро сунула карту под другие.

– Ну дак чё тогда, – скучным голосом сказала Степанида. – Тогда, значит, игре конец…

Они разом вздохнули, сделались неподвижные, задумались про что-то, а про меня, кажется, забыли. Долго мы так сидели в тишине. За окном сделалось светлее. Мне стало зябко, несмотря на платок. Я пошевелился и осторожно спросил:

– Можно я пойду домой?

Они будто проснулись. Громко затрещала свечка на столе. Степанида пробубнила:

– Ишшо чё. Домой… Вон чё надумал…

– Вторых петухов-то еще не было, – недовольно проговорила Глафира– И про оброк не сказали.

– Да ладно вам, – вмешалась Настя. – Чего ему эти петухи ваши? Дитю спать надо… А про оброк можно и до петухов сказать. – Она повернулась ко мне: – Ты вот что послушай… Без выкупа-то тебя отвязать от нас нельзя теперь. А выкуп такой: возьми Глафирин мешок, а завтра наберешь в него пуху тополиного…

– Зачем? – пробормотал я.

– Зачем – это дело длинное. Потом узнаешь.

– Полный мешок? Он во какой… – хмуро сказал я.

– А ты сильно-то не набивай, легонько клади, чтобы пух-то мягкий остался… А помнешь, дак сразу и съедим, – подала голос Степанида.

Я хотел спать и уже совсем не боялся. Я сказал:

– Ох и надоели вы с этим своим “съедим”…

Настя засмеялась, Глафира не то закашляла, не то захихикала опять. А Степанида обиженно откликнулась:

– Я же говорила… Вон они какие, нонешние-то… Шибко грамотные.

… Дальше помню смутно. Вышел из бани. За логом вставал золотой рассвет. Я бросил мешок на огородный плетень: больно он мне нужен! Дурак я, что ли, возиться с пухом? Пробрался в дом. Было тихо. Я сразу уснул…

ПОВЕСТИ БЕЛКИНА

Сами понимаете, утром я решил, что ведьмы мне приснились. А что оставалось думать? Мне помнилось, что сон был страшноватый, но приятный. Сказочный. А ведьмы теперь, когда сияло солнышко, вспоминались вовсе нестрашными. Даже Степанида казалась чуточку симпатичной.

Я подумал: не рассказать ли маме такой жутковато-волшебный сон? Маме, однако, было некогда. Перед этим она поссорилась с моим отчимом, а теперь воевала с Леськой, который добыл синьку, разрисовал себя и не хотел мыться. Мама дала Леське шлепка, а мне велела вытащить на помойку мусор.

Помойка была на краю лога, тропинка к ней вела через огород. Я вышел и… присох к земле. На плетне висел большой серый мешок.

Страх меня пробил, как ударом тока, от макушки до пяток. Несколько секунд я смотрел на мешок, будто увидел самих ржавых ведьм. Потом я рассмеялся. Потому что дурак я был: мешок наверняка повесила здесь тетя Тася. Вон она возится у коровьей стайки.

– Тетя Тася, здрасте! Это ваш мешок висит на заплоте?

Она выглянула из-под навеса.

– Не мой. Чё это я мешок буду на улице кидать? Чтоб сташшили?.. Нюрин, видать, она завсегда растеряха…

На ослабевших ногах я сходил к помойке, вернулся к дому. На крыльце ласково щурилась от утреннего солнышка Нюра.

– Нюра, это твой мешок там висит?

– Не, Славушка. На кой мне мешок? У меня их ни одного нету, я без приданого живу. – Она засмеялась, сходила в дом, вынесла мне горсточку липких карамелек.

Я машинально взял их, сел на ступеньку и задумался.