Тополиная рубашка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 21

Нюра, однако, никого не разбудила. С полчаса я слышал сквозь заколоченную дверь, как она постанывает и стучит зубами на своей лежанке, потом опять стало тихо. Я поднялся…

На этот раз я добрался до бани без приключений. Оконце не светилось. В бане было пусто. Исчез дощатый стол, исчезли прялки, ткацкий станок, швейная машина. Это я определил на ощупь, потому что стояла темнота. Луна пряталась за тучами, а лампочка не зажглась, сколько я ни щелкал выключателем.

На мой робкий оклик никто не отозвался.

Сразу, отчетливо и полностью понял я, что сказка кончилась. И даже показалось, что ничего не было: ни ведьм, ни тополиной рубашки, ни Хозяина. Может, я все придумал, а теперь просто так пришел сюда? Я готов был поверить в это, да только откуда бинты и ноющие царапины?

Впрочем, к утру царапины перестали болеть и засохли. Бинты я размотал. Правда, пришлось натянуть длинные штаны и раскатать рукава у ковбойки, потому что выглядел я все-таки ужасно ободранно. Маму я убедил, что совершенно здоров, и помчался к друзьям на улицу Герцена.

Там, во дворе, я увидел Вовку Покрасова, Тольку Петрова, Амира и еще нескольких ребят. Был среди них и Лешка Шалимов. Оказалось, его пригласили, чтобы он помог решить сложный вопрос: как достать из развилки тополя Вовкин самолет. Вовка соорудил модель из дранок, бумаги и резины, и они с Толькой пустили эту штуку из окна Толькиной квартиры, со второго этажа. Самолет сделал вокруг тополя вираж и застрял в разветвлении ствола. В таком месте, куда никому не удавалось добраться.

Когда я подошел, все обрадовались:

– Ура, Славка достанет!

Лешка хлопнул меня по спине и сказал:

– Давай проявляй свои способности.

Я покачал головой:

– Не могу.

Толька Петров сразу разозлился:

– Почему не можешь? Надорвешься, что ли?

Я понимал, что хитрить бесполезно. И сказал сразу:

– Всё, ребята. Отлетался я. Больше уже никогда не смогу.

Они сразу поняли, что это всерьез.

– А что так? – сочувственно спросил Вовка Покрасов.

Ответить я не сумел, потому что заскребло в горле и защипало в глазах. Чтобы этого не заметили, я запрокинул лицо и стал смотреть на застрявшую модель. Ее растрепанный хвост косо торчал из развилки. А на тополе трепетали и тихонько лопотали о чем-то листья… А может, они мне что-то лопотали? Может, сказать хотели что-то, утешить? Наверно, так и было! Это же м о й тополь, в моей крови капелька его сока! Значит, он меня понимает…

– Подождите, парни, – сипловато от подступивших слез сказал я. – Отойдите пока… Я попробую…

Они, конечно, ничего не поняли, но послушно отступили от меня и от тополя, а я шагнул к стволу, погладил бугристую кору. Даже щекой к ней прижался. И прошептал:

– Ну зачем тебе этот самолет? Отдай… Вовка с Толькой делали, старались… Ну, пожалуйста…

Может, и правда тополь услышал и встряхнулся. А может, ветер дунул покрепче. Похожая на крылатую табуретку модель вывалилась из развилки и с треском приземлилась у крыльца.

– Ну и дрова, – сказал Лешка Шалимов. – Стоило из-за такой развалины шум подымать…

Вовка и Толька ответили, что им и такая модель хороша, а кому не нравится, пускай делает сам. Дровами обзывать каждый может, а вот смастерить что-нибудь…

Они понесли свою летающую табуретку ремонтировать, почти все ребята пошли за ними, а Лешка и я сели на крыльце.

Лешка поглядел на меня сбоку и спросил осторожно:

– Так что с летаньем-то с твоим? Разучился, значит?

– Не в том дело, что разучился. Просто рубашка изорвалась. Ну, та, с листиками. А я только в ней мог…

– И починить нельзя?

Я помотал головой.

– Ну, ничего. Все же ты кое-что успел, – сказал Лёшка. Он был мудрый человек. – Другие всю жизнь проживут, а взлететь ни единого разика не могут. А ты вон сколько летал. Что было, то было…

И мне стало гораздо легче. Даже веселее. В самом деле, подумал я, мне повезло. Я летал. Это было, и эту частичку жизни, эту сказку у меня никто не отнимет, потому что я всегда ее буду помнить… Конечно, я не так четко это думал, как пишу сейчас. Но все равно я это чувствовал.

“А может быть, и еще когда-нибудь удастся полетать”, – сказал я себе в утешение.

– А может быть, и еще когда-нибудь полетаешь, – сказал Лешка. И я был ему очень благодарен.

Жизнь побежала, как прежде. Обычная летняя мальчишечья жизнь: с купаньем, с футболом, с вечерними играми в мушкетеров и сыщиков-разбойников. Приходилось, конечно, и в магазинных очередях стоять, и на рынок ходить за картошкой, и с Леськой нянчиться (а он вредный такой рос, паршивец). Но все-таки свободы мне хватало. Как убегу в середине дня в дяди Борин двор под тополем, так и живу там до сумерек.

Правда, сумерки теперь наступали раньше: незаметно подобрался август. Был он нежаркий, но солнечный, с ласковым теплом, с паутинками в тихом воздухе. Листья тополя начали кое-где желтеть и подсыхать по краям. Но это было еще лето!

В один из таких дней к нам в город приехал театр из Тобольска. Для ребят он показывал “Снежную королеву”. Спектакли шли в летнем павильоне, в саду напротив городской библиотеки.

Я у мамы выпросил трешку, но билеты в кассе оказались распроданы. Мы с Вовкой, Толькой и Амиром грустно сидели на лавочке под березами и смотрели на счастливчиков, которые показывали контролерше синие билетики и проходили внутрь.

– Может, попробуем “на протырку”? – предложил Амир.

– Ага, попробуй, – сказал Вовка. – Вон какая ведьма сидит…

Контролерша была хмурая, толстая, в очках и надвинутом на лоб платке. При слове “ведьма” меня будто подтолкнули. Я пригляделся. На мясистом лице контролерши торчали коричневые волосатые бородавки. Сердце у меня стукнуло.

Я поднялся и начал прохаживаться у входа в театр.

Конечно, я ни в чем не был уверен. Ведь я ни разу не видел ржавых ведьм при свете дня и сейчас вполне мог ошибиться. Тем более что старуха не обращала на меня ни малейшего внимания.

И чего я тут топчусь? Глупо. И ребята уже смотрят на меня с ухмылками…

В дощатом павильоне протренькал второй звонок. К входу пробежали две опоздавшие девчонки с бантами, и контролерша осталась одна. Грузной своей фигурой она полностью загораживала дверь. Я тихонько плюнул с досады и пошел к ребятам… И услышал за спиной бубнящий голос:

– Ну-к, ты чё пошел-то? Подь сюды…

Я подскочил. Бабка глядела булавочными глазками сквозь очки. Степанида или нет? Она кивнула в темную глубь павильона:

– Иди. Да только тихо там, в уголке сядь…

– Не… – вздохнул я и оглянулся на скамью. – Без ребят я не могу.

– У, шалапуты. Ну дак зови быстро, чё стоишь…

Я возликовал и махнул Тольке, Вовке и Амиру. Их сдуло со скамьи…

И еще была встреча.

На углу Первомайской и Герцена, рядом с городским театром, продавали мороженое. Замечательное мороженое, сейчас такого не делают. Его черпали ложкой из жестяного бачка, обложенного кусками льда, набивали в формочку, где лежала вафля, накрывали другой вафлей (тоненькой и хрустящей) и выдавливали из формы плоский снежно сверкающий цилиндрик. Идешь по улице, лижешь его молочные, льдисто-сахарные бока, и весь белый свет кажется прекрасным…

У меня были три рубля, а маленькая порция стоила как раз трешку. Я стоял и терзался: купить мороженое или оставить, деньги на кино? В “Темпе” шла прекрасная комедия “Цирк”.

Наконец я трезво рассудил, что кино – это почти два часа удовольствия, а мороженое – не больше чем на десять минут. И решил, что лучше попрошу у продавщицы бесплатно кусочек льда. Его можно бегом донести до двора, а там сунуть за шиворот Вовке или Амиру (рыжему Тольке не надо – он лишен чувства юмора). Если продавщица – тетка не сердитая, лед она даст…

Я подошел. Продавщица была молодая. Высокая, с круглым лицом и… с глазами Насти. Только у Насти под глазами всегда были тени и морщинки, а у этой – ничего подобного. Я растерянно остановился. Мы встретились взглядами. Она смотрела весело, но непонятно.