Наследники (Путь в архипелаге) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 41

– Обойдусь, – деловито сообщил Копчик. Он опять посверлил Егора ехидными глазками, и Егор понял: угадал гад Копчик его тревогу, его боязнь. И теперь уже не назло Веньке Ямщикову, а назло ему, Кошаку, будет двигать свой пожарный план.

– Ты к Редактору что-то имеешь, а что тебе отец-то его сделал? – тихо спросил Егор. И все удивленно примолкли. Такая «моральная» постановка вопроса была здесь в новинку. Копчик среагировал быстро:

– А, одно семя!

Тогда Егор сказал напрямик, тяжело и с расстановкой:

– Копчик. Не делай этого.

– Ты че! – Копчик подскочил, будто в зад ему воткнулась диванная пружина. – Такой сделался, да? На своих, падла!

Это он пока только заводился. Однако скоро (Егор это знал) Копчик заверещит и кинется как злая крыса.

Но было уже все равно, и Егор сказал с ленцой:

– Что-то погода меняется. Не знаешь, Копчик?

– Чё?.. – он малость осел от неожиданности.

– Колено болит, – пояснил Егор. – Всегда ноет к смене погоды. С той поры, как я его о твои зубки починил. Помнишь?

– Ты… ты… – не то запел, не то заплакал Копчик и приготовился прыгнуть. Егор встал, пяткой отбросил табурет. Курбаши властно сказал:

– Ша, джигиты! Если охота, идите на воздух. Или хотя бы в «директорскую». И чтобы без смертоубийства…

Егор скакнул спиной к двери. Оттуда проговорил:

– Не пойду. Здесь скажу… Ты, Копчик, не сунешься к сараю Ямщиковых. И Веньку больше не тронешь. Усек? А то говорить я с тобой буду… как при первой встрече.

Копчик взвизгнул и рванулся, но Курбаши дернул его за свитер. Кинул на диван. И встал сам.

– Кошак, ты что? Ай, нехорошо. Мы тут, можно сказать, одна семья, а ты…

Егор знал, с какой силой надо грянуться спиной о дверь, чтобы она открылась мгновенно. И сказал в рыжее лицо Курбаши:

– Вот и послушайте меня тихо, по-семейному. Копчик не сунется к Ямщиковым, а ты, Курбаши, за этим проследишь…

– А ну, иди, поговорим, – нехорошо попросил Курбаши.

Егор спиной вышиб дверь, и она тут же захлопнулась. В морозном «предбаннике» – глухой мрак. Где же засов?.. Черт, где засов?! А, вот! Железо лязгнуло. В ту же секунду на дверь надавили изнутри. Фиг вам! Щеколда, на которую Курбаши, уходя, вешал амбарный замок, выдержит долго… А чтобы вы там приутихли – вот! Егор нащупал над головой провисший провод и рванул. За дверью взвыли, и стало тихо. Ищут спички…

Егор выбрался в сад. Было уже совсем темно. Хорошо пахло снегом, он еле мерцал. Набирая снег в ботинки, Егор добрался до кустов у разрушенной стены. Здесь была замаскированная железная труба дымохода. В полуметре от земли.

Егор сказал в пахнущий дымом раструб:

– Эй, Курбаши! Подойди к печке, поговорим… – Он знал, что в подвале голос его звучит гулко и утробно, будто заговорила сама печка.

Было тихо. Егор ждал. Сердце колотилось нестерпимо. Как в давние времена, когда приближалась неотвратимая отцовская расправа. Но сейчас – черта с два! Расправы не будет!

Из трубы наконец донесся голос Курбаши:

– Ну, Кошачок, ты даешь…

– Даю…

– Чего хочешь?

– Того, что сказал. Чтобы Копчик усох и не выступал. А ты за ним последил.

– Иди открой дверь, дурак. Тогда поговорим.

– Я что, шизофреник?

– А разве нет? Ты думаешь, засов тебя спасет навеки?

– На некоторое время, – сказал Егор. И от волнения закашлялся. Прижал к губам горсть снега.

– На маленькое время, Кошачок, – донеслось из трубы. – Ай, на совсем маленькое, дорогой. А как будем разговаривать, когда встретимся? А?

– Вежливо будем. – Егор слегка успокоился. – Ты же меня давно знаешь, Курбаши. Разве я такой безмозглый, как Копчик? Не в засове дело. Есть запоры покрепче…

– На что намекаешь, дорогой?

– А вот слушай, дорогой… И скажи там, чтобы не ломали дверь, бесполезно… Помнишь, Копчик дал мне кассету с «Викингами» и мы слушали? А потом Копчик слинял, а мы остались, да еще Гриб заглянул. Ты о чем тогда говорил? Говорил ты, Курбаши, как смешно лишился колес один автомобиль в дальнем гараже за кино «Буревестником». И как ловко вы с Грибом катнули эти колеса нужным людям…

– Сволочь, – сказал Курбаши. – Ну, Кошак, какая же ты…

– Ти-хо… Что ты нервничаешь? Ну да, ты догадался, почему стерлись «Викинги». Что-то меня будто в руку тогда толкнуло – на запись нажать. По-научному называется интуиция.

– Га-ад… – дохнуло из трубы.

– Ну, зачем так, Курбаши-джан? – мирно сказал Егор. – Ничего же не случилось. Никто пока запись не слышал…

Теперь Егор почти успокоился. Душа его радовалась спасительной выдумке. Вдохновение не раз выручало Егора в отчаянные моменты, не подвело и сейчас. Как здорово, что он догадался не отдать кассету Копчику, намекнул насчет важной записи! Еще не знал, зачем это надо, а инстинкт сработал…

– Кошак, ты чего хочешь-то? – уже по-иному, покладисто, спросил из глубины Курбаши.

– Я? Да ничего. Только чтобы с Ямщиковыми обходились вежливо. И чтобы… – Егор нервно усмехнулся, – со мной тоже. И тогда запись не услышит ни один смертный.

– О'кей… – после небольшого молчания отозвался Курбаши. – Провод-то подцепи обратно, Кошачок, дышать не видно. И дверь отопри.

– Не-е! Темно там, еще шарахнет током. Технику безопасности надо соблюдать. Сами почините, со свечкой.

– Ну, дверь открой.

– Окошечко в «директорской» распечатайте, кто-нибудь из мышат вылезет, отопрет. На десять минут работы. Как раз, чтобы мне кассету унести в надежное место…

– Умен, Кошак, – вздохнул в подвале Курбаши.

– Да уж такой…

– С кассетой-то не балуйся. Потом поговорим еще.

– Можно и поговорить. Ну, пока…

Уже через пять минут, по дороге к дому, нервное ощущение победы сменилось у Егора тоской и страхом. Даже отчаянием.

Тоска была по «таверне», потерянной раз и навсегда: куда он теперь один-то денется? Страх – оттого, что расчет на кассету – слабенький, как паутинка. Что, если Курбаши придет в себя и засомневается? Потребует: «А ну, Кошачок, прокрути запись! Не пудришь ли ты мне извилины?» Тогда как быть?

«Тогда – кранты, – сказал себе Егор. – Хоть из города сматывайся». Потому что он знал: измену не простят.

С чего он так сразу – дверью хлоп и на засов? Все оставил за этой дверью, как отрезал! Из-за чего? Из-за злости на Копчика? Из-за этого шизика Редактора? Ох, дурак, дурак, дурак…

Дома он промаялся такими мыслями до полуночи и несколько раз решал: самое дело – вернуться в «таверну» и с небрежным смехом сказать, что история с кассетой – это сплошная хохма. Шуточка. Ну, пускай неудачная. Копчик, скотина, разозлил, вот он, Кошак, и психанул. Всякое бывает. Не станет же Курбаши из-за этого дела Кошака мордовать и гнать из «таверны».

И все же он не пошел. Во-первых, чувствовал: такую шуточку никогда Курбаши не простит. Потому что покусился Кошак на очень серьезную вещь – на его, курбашовское, доверие. В доносчики пригрозил пойти! А этим не грозят даже шутя. А во-вторых, если и примут обратно, не то уже будет отношение к Кошаку. Станет он как разжалованный из полковников в рядовые. А Копчик вознесется. И кстати, тогда уж постарается устроить «иллюминацию» обязательно…

Измотанный сомнениями, Егор наконец уснул, а утром поднялся с тем же страхом, с теми же терзаниями. И сперва не хотел даже в школу идти: нездоровится, мол. Но инстинкт подсказал: раскисать и прятаться нельзя – это еще хуже.

На первый урок Егор все же опоздал и шел к школе, когда совсем рассветало. Утро было ясное, снегу за ночь еще намело, и он сахарно сверкал. Разбрасывал разноцветные искры. И Егор приободрился. Сквозь сомнения и страхи пробилась мысль, которая вчера лишь задавленно копошилась под другими, трусливыми. Даже не мысль, а ощущение: он, Егор, пошел на разрыв с «таверной» не из-за ссоры с Копчиком. И не ради Веньки Ямщикова. То есть не только ради Веньки. Прежде всего – ради себя. Потому что давно уже хотел какого-то взрыва в серой своей и монотонной жизни. Пусть болезненного разлома, пусть отчаянной встряски, лишь бы что-то изменилось…